Ликорис, цветущий во тьме

1.

- Мне пойти с тобой? Фицджеральд - живучая сволочь. А ещё хитрая, изворотливая и прозорливая. Бросив на самодовольно ухмыляющегося блондина холодный взгляд, Дазай вежливо улыбается и качает головой. Нет. Он не позволит бывшему лидеру Гильдии испортить эту встречу. Встречу, которую Дазай планировал так долго. Встречу, ради которой договорился сам с собой, соглашаясь работать с Фрэнсисом, голову которого с радостью бы прострелил, орошая землю его грязной кровью. - Нет. Кто знает, что он может выкинуть? Для начала дай мне пятнадцать минут. Если не появлюсь в условленный срок, жди у чёрного выхода. Крысы не бегут через парадные двери. Фицджеральд недовольно кривится, но кивает. Возвращается в салон неприметной машины с тонированными стёклами и захлопывает за собой дверцу. Кто бы сомневался. Разумеется, поднявшийся на ноги магнат не будет ждать в грязной подворотне. На то и был расчёт. Удостоверившись, что мужчина не собирается мешаться под ногами, Дазай разворачивается на каблуках и направляется к кафе. Хорошо, что в этом месте нет дурацких колокольчиков. Проскользнув в помещение, Осаму едва ли привлекает к себе хоть чьё-то внимание, направляясь к книжным полкам, что служат этому кафе перегородками, делящими общую зону на небольшие закутки. В одном из таких он сразу замечает свою цель и выбирает свободный столик поближе, замирает в тени, сквозь листья пышного декоративного растения впиваясь взглядом в человека, сидящего в самом углу помещения. С их последней встречи Достоевский совсем не изменился. Разве что на лице ещё сильнее, чем обычно отпечаталась усталость. И всё же, как великолепно он держится. Прямая осанка, расправленные плечи и завораживающая плавность редких скупых движений. Дазай знает, Фёдору в последнее время пришлось несладко. Пусть он всегда был на несколько шагов впереди, Портовая мафия и Вооружённое детективное агентство погоняли его достаточно, потрепали нервы, попортили планы. Не так чтобы сильно, но всё же. Не надейся Достоевский только на самого себя, не проворачивай он половину дел в одиночку, не доверяя кому-то другому важные составляющие его тайных планов, вряд ли было бы настолько сложно поймать его. Исполнители часто допускают массу ошибок, способных привести к преступнику. Не зря говорят: хочешь сделать что-то хорошо - сделай это сам. Но объединившиеся силы двух противников против третьего вновь принесли свои плоды. Поэтому Дазай и находится в этом кафе, пока все остальные разбираются с одним из убежищ врага. Потому что он тоже следует этому святому принципу. А ещё потому, что никому не позволит влезать между ним и этим изворотливым русским демоном. Какая бы шумиха поднялась, узнай кто о его планах. Хорошо, что Куникида - да и никто другой - не умеет читать мысли. - «Страсти по Матфею» Баха... Пора отступать... Уеду из города на корабле с контрабандой... Всё вышло даже проще, чем я думал... У Достоевского есть одна маленькая милая привычка - он любит говорить сам с собой. Дазай заметил это давно. Ещё тогда, когда объединился с ним и Шибусавой, разыгрывая партию с тройным блефом. Те дни отпечатались в памяти полнейшим отсутствием скуки. Мозги работали постоянно, обрабатывая даже самую незначительную информацию, что поступала в голову. Дазай внимательно, пристально следил за каждым из своих «союзников». Они все вели свою игру, и оттого было так захватывающе ступень за ступенью приближаться к конечной цели. Кто предатель? У кого какие планы на своих «союзников»? Кто поставит чужую жизнь под угрозу? Кто кого первым предаст? План Дазая был продуман до мельчайших подробностей, но он всё равно подсознательно ожидал какой-нибудь особой подлости. Людская природа так переменчива и лжива. Это были одни из лучших дней в его скучной жизни. Поднявшись из-за стола, Достоевский направляется к выходу. Дазай провожает его пристальным взглядом. Он знает, что Фёдор уже заметил его боковым зрением, просто ещё не осознал, кого именно увидел. Его бдительность ослаблена, потому что мужчина даже не задумывается о том, что кто-то способен найти его в этом кафе. Найти его в принципе, если он сам не хочет быть найденным. Но у Дазая на его проделки нюх. Как кошка всегда слышит, замечает копошение крысы, так и он всем своим нутром чувствует, стоит только его самому лучшему и непредсказуемому врагу зашевелиться. Мгновение, и Фёдор останавливается. Закинув ногу на ногу и пристроив локоть на витую спинку стула, Дазай натягивает на лицо лучшую из своих раздражающих улыбок. Мужчина оборачивается медленно, будто нехотя. Застывает вполоборота, и взгляд его тёмно-фиолетовых глаз, так похожих порой на бездушный аметист, кажется растерянным, рассеянным. Достоевский будто не может поверить в то, что видит. В то, кого видит перед собой. Дазай склоняет голову к плечу. У него от этого взгляда дух захватывает. - Привет, - доброжелательно, почти искренне начинает он. - Хорошее кафе. Фёдор оборачивается целиком и замирает. Смотрит безмолвно. Тишина вдруг начинает давить, потому что Достоевский выглядит так, будто его застали врасплох. Так и есть, конечно, но почему-то Дазаю не нравится это выражение лица. Не нравится, что Фёдор даже не пытается скрыть эмоций. Он действительно ошарашен и из-за этого выглядит уязвимо. Хочется похлопать его по плечу в жесте поддержки. Хочется ободрить его словами, как будто это хоть как-то поможет. И в то же время уязвимость на чужом лице пробуждает в Дазае его тёмную сторону, его чёрную мафиозную кровь. Поначалу негромко, она начинает петь в жилах, нашёптывать глухим пульсом на уши о том, что Достоевский не должен попасться властям, не должен оказаться за хорошо охраняемой решёткой, потому что все эти игры - это только между ними. Ещё с тех пор, когда Дазай объединился с Фёдором против Шибусавы, чтобы в итоге получить смазанный ядом нож в спину. Дазаю хочется его уберечь. - Как ты удивился-то, - усмехается он, вглядываясь в чужие глаза, пытаясь найти в них отклик хоть каких-то эмоций за толщей льда и холода. - Хочешь узнать, как я тебя нашёл? Достоевский выглядит болезненно. Как и в прошлую их встречу. Как и в каждую их встречу. Высокий, но чересчур худой, хрупкий, ломкий. Пальцы почти костлявые, узловатые: цепкие крысиные лапки. Вокруг ногтевых пластин воспалённые заусенцы. На больших пальцах ногти изгрызены, окружены кровящими ранками. Интересно, какова кровь этого человека на вкус? Кожа такая сухая, обветренная. Напоминает рисовую бумагу. Губы все в мелких трещинках. Скулы заострились ещё сильнее. Под глазами тени. Чёрные пряди волос, обрамляющие лицо, только подчёркивают болезненную бледность. Достоевский выглядит слабым. Выглядит бумажным журавликом, который легко уничтожить, просто сжав пальцами тонкие крылья. И вместе с тем на дне его глаз таится тьма. Под чёрными реками крови в зрачках Фёдора скалятся голодные демоны. У Дазая от этого мурашки по коже и в груди сладко тянет. Он не хочет всё это потерять. - Пришлось прибегнуть к крайним методам, - продолжает свой монолог Осаму, будто его оппонент не застыл восковой фигурой, не в силах выдавить из себя ни слова. Это даже немного лестно. - Чтобы поймать демона, пришлось использовать нестандартные методы. Слышал что-нибудь о Фицджеральде в последнее время? Наконец-то Достоевский отмирает. Шумно выдыхает и делает шаг вперёд. И ещё один. И ещё. Обходит небольшой круглый стол и цепким взглядом окидывает помещение, чтобы убедиться, что никого лишнего в помещении за исключением Дазая нет. - Превосходно, - кривит губы в косой улыбке. - Система «Глаз Бога», да? - Верно, - отзывается Дазай, едва не с замиранием сердца наблюдая за тем, как Фёдор садится напротив него, закидывая ногу на ногу и опуская на столешницу свои так и не надетые перчатки. - Все камеры города были в нашем распоряжении. Так мы нашли это место, пока ты отвлёкся на шумиху в убежище. Фицджеральд пообещал помочь, если мы вернём ему состояние Гильдии, которое ты украл. - Интересно, - улыбается Фёдор как будто искренне и сцепляет пальцы в замок, опускает на них подбородок. Взгляд его становится пронизывающим, острым. - «Вы»? Кто эти «вы»? Неужели жалкие людишки из агентства знают, что ты использовал их как разменную монету, чтобы добраться до меня? Глаза Достоевского поблёскивают в глубине, переливаются. Зрачки чуть расширяются. Радужка, оттеснённая в сторону, ловит блик света, мерцает, гипнотизирует. Дазай невольно засматривается, подаётся чуть вперёд. Он хотел бы вырвать эти глаза и рассмотреть их со всей тщательностью, а после спрятать в шкатулку как самые дорогие драгоценности. Доставать потом только под особым настроением и любоваться игрой света в радужках, будто те из тончайшего цветного стекла. Фёдор действительно сам дьявол. Он не выглядит сильным, способным дать отпор, но содержимое его головы бесценно. Дазая влечёт тьма внутри него. Влекут его тёмные мысли, лицемерие в мотивах и туманные причины заниматься тем, чем он занимается: сеет хаос вокруг себя, стравливая неугодных между собой и наблюдая издалека за разрастающейся бойней. Дазай хотел бы испить эту живительную тьму до дна и поделиться холодной безжизненной своей. - «Воззрим же на того, которого распяли мы. Распяли мы светлейшего, распяли мы сладчайшего, распяли мы любовь свою, сгубив самих себя», - негромко напевает Дазай и подпирает щёку ладонью. - Меня не волнуют методы, если дело касается тебя. Ты - цель приоритетного уровня. Чтобы отловить тебя, я готов на многое. Достоевский склоняет голову к плечу. Взгляд его вновь пустеет, туманится. Он смотрит одновременно и на Дазая, и сквозь него. Как будто пытается что-то заметить, нащупать, ухватить. Быть может, невидимые пальцы уже тянутся к душе Дазая, к его сердцу. Вот только все знают: всего этого у Осаму нет. Достоевский тоже понимает это, осознаёт и принимает. Это отражается на его лице. Отражается во вновь прояснившемся взгляде. Будто он действительно смог заглянуть внутрь Дазая и увидел там лишь две пустующие дыры и запёкшуюся кровь на их краях. Бескровные губы растягиваются в ломаной улыбке. Дазаю приятно быть её причиной. - В тебе живёт тьма, Дазай Осаму, - негромко говорит Фёдор, пристально глядя в глаза бывшего мафиози, что стали так похожи на запёкшуюся кровь, стоило маске весельчака исчезнуть без следа. - Как и в тебе, - парирует Дазай и достаёт из кармана пальто телефон, опускает его на столешницу. - У нас осталось не так много времени наедине. Я избавился от Фицджеральда, но люди министерства уже в пути. Сам понимаешь, я не могу вот так просто отпустить тебя. Не после того, что ты устроил. - Ты ведь понимаешь, что тюремные стены не удержат меня? - Я очень на это надеюсь. Об улыбку Дазая можно порезаться. Достоевский: ядовитая кобра с немигающим взглядом, готовая вот-вот броситься. Осаму не переживает об этом. Откидывается на спинку стула и делает глоток чая. Официант был расторопен, любезен и незаметен, но напиток успел остыть за то время, что Осаму наблюдал за своим противником. И всё же вкус хорош. Есть вещи, которые сложно испортить. Есть люди, которых невозможно сломать. Такой человек сидит перед Дазаем, не делая ни единой попытки к бегству. Потому что знает: бежать бесполезно. Потому что знает: захочет выбраться - сделает это без особого труда. - Что ж, ладно, - спустя растянувшиеся в вечности секунды отвечает Фёдор и склоняет голову к плечу. - Говоришь, осталось мало времени? Для чего? - Ты задолжал мне после той истории с драконом, - улыбается Дазай. - Нож в спину - это весьма болезненно. Не предай ты меня, всё закончилось бы совсем по-другому. А снайпер? Мне пришлось допустить этот выстрел, но я ненавижу боль. Рана до сих пор неприятно ноет. - Мне пожалеть тебя? - вспенившаяся в глазах злая насмешка. - Ещё вчера я бы попросил в оплату твою шапку. Она такая мягкая и выглядит забавно. Я бы хотел себе такую. Но у меня только что появился вариант получше. - Поделишься? - Лучше покажу. Если позволишь? Достоевский и пальцем не дёргает, когда Дазай протягивает к нему руку. Дыхание всё такое же ровное. Зрачки не пульсируют конвульсивно. На лице вновь никаких эмоций. Фёдор не боится. Не опасается. Не нервничает. Не переживает. Ему как будто всё равно, что Дазай в любой момент может выстрелить ему в голову или всадить нож в горло. От того ли это, что он прекрасно осознаёт свою ценность для тёмной души Дазая, который заскучает без столь сильного соперника? Или дело в истоках его привычки разговаривать с самим собой? Привычки, рождённой беспросветным одиночеством? - Уверен, что риск того стоит? - с показным безразличием спрашивает Фёдор, когда от чужих пальцев до его щеки остаются считанные сантиметры потяжелевшего, ставшего вязкими между ними воздуха. - Твой дар дезактивирует чужие способности, но это не значит, что я не успею нанести тебе вред до того, как ты активируешь свою. В такой ситуации решает скорость. Ты готов поставить на кон свою жизнь? В угоду эгоистичной прихоти? - Я видел, на что ты способен, - негромко отзывается Дазай, задержав пальцы в считанных миллиметрах от бледной кожи, на которой любая ссадина наверняка заживает целую вечность. - Пусть Эйс и состоял в Исполнительном комитете Портовой мафии, ему никто никогда не доверял. Мори-сан никогда не был идиотом. На лайнере было много скрытых камер. Эйс понятия не имел о них. Пришлось постараться, чтобы раздобыть информацию, но я смог найти одно занятное видео. То самое, что записало смерть мальчишки от твоей руки. - Один мой знакомый любил повторять, что всё горе - от ума, - усмехается Фёдор, пристально глядя в потемневшие глаза Дазая. - Это было даже забавно. Этот Эйс... Он смог насмешить меня. Сам придумал, как действует моя способность, сам поверил, сам повесился. Наматывая петлю на шею, так воодушевлённо болтал о своём спасении, о своём великом разуме, о том, как раскусил меня, что мне было неловко прерывать его. Поэтому я решил просто молча наблюдать это представление до конца. Пальцы наконец-то касаются прохладной мягкой кожи. Дазай не может подавить дрожь в тот момент, когда вокруг них вспыхивает голубоватое свечение, дающее знать о дезактивации чужого дара. Из видео Дазай вынес только, что при физическом контакте Достоевский может убить человека. На шее мальчишки были чудовищные раны, будто от какого-то тесака или мясницкого ножа. Может, маленького мясного топорика. Съёмка была ни к чёрту, поэтому Осаму не смог вызнать больше деталей, но одно знал точно: хватать Достоевского за руки во время поимки точно не стоит. Но вот они сидят здесь, в этом кафе, и его пальцы касаются чужой щеки, а на дне тёмно-фиолетовых глаз тлеют угли. Взгляд Достоевского потемнел, стоило только коснуться его. У Дазая от этого в животе начинает тянуть. - Ты позволишь? - спрашивает он, подаваясь ещё сильнее вперёд, почти укладываясь грудью на столешницу, и только надеется, что его не разорвёт от забурлившего внутри адреналина. - Никогда не думал, что смогу, но всегда желал коснуться самой Смерти... Брови Фёдора взлетают в изумлении. С губ рвётся тихий смешок. Прикрыв глаза, он вдруг расслабляется, растекается и сам прижимается щекой к ладони замершего от неожиданности Дазая. Сверкает на него лукавыми глазами сквозь ресницы. Облизывает сухие губы. Пальцы Осаму вновь вспыхивают голубыми искрами. Как будто две способности не желают находиться рядом друг с другом и вступают в негативную реакцию. Как будто жизнь и смерть цапаются между собой, пока Дазай мягко оглаживает подушечками пальцев острую скулу. Хочется расслабиться и впервые в жизни просто получать удовольствие, но он не может. Уж слишком довольным выглядит Фёдор из-за происходящего. Он просто наслаждается теплом человеческого прикосновения, которое наверняка успел позабыть с таким-то образом жизни? Или это очередная тонкая манипуляция? Дело ли в том, что Дазай намеренно показал свою слабость, или в том, что он сам - тоже своеобразная слабость Достоевского? Они знакомы так давно и в то же время совсем друг друга не знают. Пытаются следить друг за другом, заметают за собой следы, прощупывают тонкие дрожащие нити отзвуков упоминаний имён друг друга и, стоит заскучать, пытаются столкнуться лицом к лицу. Будто притягивающиеся друг к другу магниты, не способные быть по отдельности. Каждый раз разделяемые обстоятельствами и каждый раз медленно, но верно стекающиеся обратно поближе друг к другу. И так до тех пор, пока не грянет очередная катастрофа, в эпицентре которой вновь лишь они вдвоём. Это занятно. Боевики министерства появляются так не вовремя. Они с грохотом вваливаются в кафе, распугивая заголосивших посетителей. Хорошо, что Дазай выбрал отдалённый столик. Это позволяет ему затянуть прикосновение ещё на несколько сладких секунд и только после этого убрать руку от чужого лица. Мгновение спустя их столик окружают со всех сторон парни в чёрной униформе с оружием в руках. Обернувшись, Дазай видит шествующего - иначе не назовёшь - к ним от распахнутых входных дверей Анго. Тот как всегда в идеально отглаженном сером костюме и в своих дурацких круглых очках без единого пятнышка. Идеальный настолько, что раздражает до зубовного скрежета. Так и хочется оставить на его груди пару пятен. Алого цвета. От шальных пуль. Предатель. - Смотришь так, будто хочешь вцепиться ему в глотку, - будто по секрету «шепчет» Достоевский, что прекрасно слышно в воцарившейся звенящей тишине. - Никогда не скрывал своей злопамятности, - пожимает плечами Осаму. - Остальное мы берём на себя. Ты не против, Дазай-кун? - обращается к нему Анго, будто и не услышал никаких вызывающих перешёптываний. - Нет, - Дазай поднимается из-за стола и поправляет воротник пальто. - Я вас за этим и вызвал. - Подними руки, - командует Анго, сосредотачивая всё своё внимание на Достоевском. Тот неторопливо поднимается из-за стола и проходит чуть вперёд, поднимая руки по обе стороны от головы с беззащитно раскрытыми ладонями. К нему подходит один из оперативников с наручниками. Взгляды Дазая и Достоевского встречаются всего на секунду, но Осаму сразу понимает, что сейчас произойдёт. Не то чтобы его волновали люди Анго - того в своё время не волновала жизнь Оды, который вытащил его вшивую шкуру из передряги - но нужно держаться привычной всем маски хорошего парня. Поэтому он выкрикивает предупреждение, требование не прикасаться. И даже успевает предупредить заранее, вот только это в человеческой природе: сначала делать, потом слушать. Пальцы боевика смыкаются на ломком запястье. По губам Фёдора проскальзывает мимолётная хищная ухмылка, и в воздухе взметается фонтан крови. Багряная жидкость заливает намытый кафель. Щелчки предохранителей оглушают. Достоевский мило улыбается нервно дёрнувшемуся Анго и строит из себя паиньку, когда Сакагучи предупреждает: одно лишнее движение, и по взятому на прицел начнётся пальба. - Идёмте, - сладко потягивается Фёдор и первым направляется к выходу, заложив руки за голову. Кто-то сказал бы, что он строит из себя короля положения. Дазай прячет в уголках губ усмешку. Не строит. Король ситуации, происходящего, как есть. - Я пришлю тебе цветы в тюрьму, - жизнерадостно сообщает он в чужую спину. - Чтобы тебе было чем украсить свою унылую камеру. Надеюсь, тебе нравится ликорис. Достоевский останавливается резко, будто натолкнулся на невидимую стену. Дазай невольно задерживает дыхание, подбирается, сжимает пальцы, спрятанные в карманы пальто, в кулаки. Переборщил? Ликорис - паучья лилия. Цветок призраков. Цветок демонов. Довольно неоднозначный в своём значении цветок. Означает разлуку и горечь, скорбь. При разном написании несёт в себе противоречивый смысл. С одной стороны, ожидание скорой встречи, нетерпение, предвкушение. С другой, знание, что вместе никогда не быть, желание забыть навсегда, стереть из памяти того, кому даришь эти цветы. Именно поэтому даже секунды ожидания реакции невероятно нервируют. Именно поэтому Дазай бесшумно облегчённо выдыхает, когда, невзирая на нервный ропот боевиков и хмурого Анго, Фёдор оборачивается к нему и смотрит с наигранным удивлением, явно поняв его посыл и решив поддержать игру. - Но меня наверняка запрут в какой-нибудь секретной тюрьме, которая официально даже не существует, - сетует Достоевский, качая головой, будто это ужас какой-то, истинное бесчинство - его и в тюрьму. - В любом городе есть крысы, - улыбается Дазай, игнорируя настороженный взгляд Анго. Фёдор склоняет голову к плечу. Смотрит какое-то время пристально, будто тоже вернулся мысленно в хранилище Шибусавы и вспоминает их короткую стычку за спиной дракона. Елейно улыбается, отчего вооружённые боевики делают шаг назад. И отвечает так, как когда-то ответил сам Дазай, что вызывает у Осаму тихий смех: - Мяу... Фёдор выходит из кафе первым, будто ведёт остальных за собой. Дазай машет ему в спину ладонью, будто малый ребёнок, просто чтобы побесить Анго, который не понял ни черта из их разговора, но зато прекрасно уловил промелькнувший только двум людям понятный шифр. Это его явно растревожило, ведь Дазай и Достоевский - та ещё взрывная парочка, как показало прошлое, но Дазай не обращает на мужчину никакого внимания и сливается сразу же, как только тот делает шаг в его сторону. Ему ещё нужно попрощаться с Фицджеральдом и ещё раз поблагодарить его. Быть может, на этот раз чуть искреннее, ведь если бы не бывший лидер Гильдии, этой волнующей встречи не состоялось бы. Вопреки общему мнению, Осаму умеет быть благодарным.

***

Через три с половиной недели Дазай наконец-то добирается до нужной ему чрезвычайно секретной информации и узнаёт, куда поместили Достоевского. Он покупает самый роскошный букет ликориса и отправляет его по нужному адресу вместе с крошечной «строгой» открыткой, в которой желает Достоевскому приятного заключения. Через два дня ему начинает названивать Анго, но Дазай не понимает трубку. Вот ещё. Оправдываться перед этим человеком? Ни за что. Не в этой жизни и не в следующей.Ещё через две недели Осаму приходит в штаб агентства и видит собравшихся вокруг его стола коллег, не сводящих взглядов с картонной коробки на нём. Взглядов и оружия, будто из неё в любой момент может выскочить чудовище. Хотя кто знает, ведь на крышке нарисована уже знакомая им всем стилизованная морда крысы, больше похожая на оголодалого заражённого бешенством Микки Мауса. Под настороженными взглядами и попутно игнорируя расспросы Куникиды, Дазай раскрывает коробку, заглядывает внутрь и замирает. А после срывается на смех, доставая из посылки мягкую белоснежную шапку-ушанку. И не просто похожую, а принадлежащую самому Достоевскому: это Дазай знает наверняка.- Но это же... Э-это ж-же...Ацуши заикается и отходит подальше от Дазая, смотря на шапку так, будто она способна откусить ему голову. С учётом того, что это шапка Фёдора - кто знает. На самом деле, так на эту шапку смотрят все. И только Дазай спокойно трогает её, проверяя, нет ли где-нибудь в подкладке ещё какого-нибудь подарка для него в виде мини-электрошокера, который поджарит ему мозги, а после нахлобучивает шапку на голову и с довольной улыбкой садится за свой стол.Коллеги продолжают сверлить тяжёлыми взглядами. Дазай не реагирует, провалившись в свои мысли. По губам блуждает мечтательная улыбка. Осаму уверен: однажды Фёдор заявится к нему лично, чтобы забрать своё, вернуть то, что принадлежит ему. От предвкушения бьёт сладкая дрожь. Подперев щёку ладонью, Дазай смотрит на ясное мирное небо за окном и протяжно вздыхает. Поскорее бы. Он, Осаму, будет с нетерпением ждать.

|End|