Рождественская игрушка

========== Глава 2 ==========

Его привезли в какой-то походный лагерь за городом, выволокли из грузовичка и поставили перед одноглазым альфой. Тот кивнул, и с Ноэля принялись стаскивать одежду.
— Вы не имеете права, — завырывался он и получил удар под колени, а потом сразу в живот. Ноэля стошнило от боли прямо на снег, под ноги одноглазому.
— Вот сучка, — равнодушно сказал кто-то, и его снова ударили.
— Не порть товар, Грег, — одноглазый начал расстегивать ремень.
— Не надо, — заплакал Ноэль, пытаясь закрыться руками.
Но его не стали насиловать и убивать, просто поставили на четвереньки и отхлестали по заднице. Сначала он кричал от каждого удара, но потом перестал различать их, так было больно.
— Будешь слушаться, дырка? — спросили его, и Ноэль поспешно закивал.
Его заперли в среднем трейлере, так и не вернув одежду. Изнутри все было разделено решетками на тесные клетки, на полу грязный матрас, в углу — бутылка с затхлой водой. Там сидели еще омеги, но разговаривать друг с другом им не разрешали, лупили за это. И Ноэль молчал, впрочем, как и остальные. В туалет его выводили два раза в сутки, утром и на закате, а кормили только утром. Каждый день он выдергивал из дырки в матрасе соломинку, этих соломинок у него накопилось восемь.
Уже восемь проклятых дней он сидит тут. Альбертинцы, к которым он попал, были омегаторговцами, а одноглазый альфа — их предводитель. Его Ноэль боялся больше всех, тот наказывал за малейшую провинность, даже за дерзкий взгляд. Ноэль не знал, какой взгляд не дерзкий, поэтому старался все время смотреть вниз. Но все равно его били почти каждый день. Это называлось воспитание.
Сегодня его опять повели к одноглазому, позволив завернуться в драное одеяло.
В трейлере одноглазого Ноэль сразу встал на четвереньки, опустив голову, как его учили.
— Привыкай, — одноглазый ударил его рукой. Он всегда бил рукой, когда не сердился. — Мы еще ласково с тобой.
— Спасибо, — сказал Ноэль и зажмурился.
Если не видеть ничего вокруг, было не так мерзко. Он уже привык ходить голым при посторонних альфах и бетах, те почти не обращали внимания на омегу, не достигшего зрелости. Только одноглазый говорил, что он красивый и за него дадут много денег. А если был пьян, то после порки вставлял ему палец в задницу и шептал: "целка, мелкая сучка, ебать тебя надо, сам же хочешь". Вот и сейчас началось.
— Иди сюда, — одноглазый поманил его к себе и просунул руку между ног. — Тугая жопа, без смазки еще, знаешь, как больно без смазки? До крови разодрать можно все. Может, не продавать тебя, а?
Ноэль затрясся в беззвучном плаче и помотал головой. От одноглазого пахло водкой и чесноком, и его опять затошнило. Это было во много раз хуже, чем порка, то, что с ним делали сейчас.
***
На танках сложно подкрасться незаметно и что-то там проверять, легче просто зачистить, расстреляв издалека. Но мы, конечно, не стали этого делать, лишь переглянулись и поняли, что подумали об одном и том же. А потом достали планшеты и принялись планировать операцию по окружению.
Это оказались не беженцы и не враги, а соотечественники. Они легко попались в ловушку: сбежали от открыто наехавшего на них взвода Даррела — и прямо в тиски к нам с Сирилом.
— Мы мирная стая, господа офицеры, — их главный, здоровенный одноглазый альфа, пытался изобразить любезность на роже. — Путешествовали по святым местам, а тут война. Пробираемся на родину.
— Как трогательно и богоугодно, — сказал Даррел, поигрывая короткой тростью. Он был вообще пижон.
Я отошел к трейлерам и кивнул ребятам. Те взломали двери, и оттуда пахнуло звериной вонью и омегами.
— Какой подарочек на Рождество, — сказал кто-то из солдат.
Я оглянулся, и Сэм Дастерс дал говорившему по морде.
— Отлично, сержант, — похвалил я его рвение к дисциплине.
— У нас в стае все строго, — зачастил подбежавший одноглазый, — омег в черном теле держим, без разврата чтоб.
— Прелестно, — заметил Даррел. — А где же сами омеги?
— Испугались танков, наверно, сбежали, — совершенно заврался одноглазый.
И Даррел впечатал трость ему в морду:
— Не наглей, голубчик.
— Семейные драгоценности? — спросил Сирил, подходя к нам.
Его ребята нашли заначку с кучей золотых колец, часов, цепочек и даже зубов.
Все было в общем-то ясно, мы накрыли лагерь мародеров-омегаторговцев. И их всех следовало повесить по законам военного времени.
— Мы можем договориться, господа, — сказал одноглазый, сплевывая кровь.
— Ты хочешь купить гвардейских офицеров вырванными зубами или своими грязными омегами? — усмехнулся я.
— Зачем же зубы, господа, забирайте все золото.
Мы молчали, а одноглазый смотрел на нас по-очереди.
— Нашли еще трейлер, сэр! С омегами, сэр! — к нам подбежал сержант Даррела. — Только они все дохлые.
— Один живой, в другом трейлере прятался, — другой солдат притащил совсем мелкого и, судя по запаху, ни разу не течного даже омежку.
Омега был золотоволосый, грязный и голый. И похож на моего старого игрушечного ангела, когда тот в лужу упал.
Я приподнял его за подбородок и в свете фонарика увидел небесно-синие глаза.
— Не надо, — прошептал тот с сильным северным акцентом.
— Твое сокровище? — спросил я у одноглазого.
И тот закивал:
— Забирайте, господин офицер, бесплатно, нетронутая дырка совсем, даже пальцем ни-ни...
— Неужто даже пальцем? — криво усмехнулся Даррел.
— Ну, самую малость растянули...
Я вспомнил давно читанную книгу про извращенцев. Там было много мерзостей описано, но одна из самых отвратных — страсть к детям. Я ненавидел извращенцев.
— Самую малость, говоришь, — сказал я и приставил револьвер к его выбитому глазу.
И дождался, пока он посмотрит на меня уцелевшим.
— Нет, господин, — крикнул он, отшатываясь.
Один из солдат сбил его с ног и прижал к земле. Я остановился над ним, снова ожидая его взгляда. А потом разнес ему башку нахуй.
— Шальная пуля? — спросил Сирил.
— Казнь мародера, — ответил я. — И остальных повесить.
— Это ж гражданские, — занервничал Сирил.
— Все в порядке, дружище, по законам войны, — засмеялся Даррел. — А давайте их в трейлер запихаем и из танка пальнем?
— А вдруг уползут, — сказал я.
— Танками раздавим, — улыбнулся Даррел, постукивая тростью по ладони, а потом подал знак своему сержанту.
Я подумал, что он с удовольствием раздавил бы преступников лично, кованым сапогом по горлу, если б это не выглядело совсем уж неприлично. Даррел всегда был психом, еще в кадетском зарывался постоянно. Сам я не любил убивать, несмотря на короткое и сладкое чувство абсолютной власти, посещающее в момент убийства. Неправильная это была власть, за той гранью дозволенного, что я очертил лично для себя.
Солдаты Даррела принялись запихивать вопящих бандитов в уцелевший трейлер. Я отвернулся от них и посмотрел на выжившего омежку. Тот таращился на расстрелянного одноглазого, трясясь от холода и поджимая пальцы на ногах. Маленький голый ангел на растоптанном в грязь снегу. Я снял куртку и накинул ему на плечи, а он зажмурился и замотал головой. И я притянул его к себе и закрыл ему уши ладонями, потому что один из танков Даррела начал разворачиваться для стрельбы. Омежка не сопротивлялся, замер в моих руках, не проявляя ни похабства, ни непослушания.
— Блядь, — сказал Сирил, когда грохот стих.
Нескольким обгорелым бандитам удалось вырваться из полыхающего трейлера, и их раздавили танком.
— Блядь, — повторил Сирил, глядя на крутящийся на месте танк и ржущего у себя на башне Даррела.
Одного из солдат рядом вырвало.
— У вас все такие психи из этих ваших элитных академий выпускаются? — спросил у меня Сирил, закуривая.
Огонек сигареты плясал в его пальцах. "Курить — здоровью вредить", подумал я, но сказал другое:
— Неужели вы полагаете, будто то, что происходит на поле боя — красивее? Только потому, что вы не видите этого вблизи?
— Поехали, господа! — крикнул нам Даррел сверху. — Бой закончен, устали кони.
Я взял омежку за руку и потащил к своему танку. Не оставлять же его здесь.