Она была красивой до чертиков. Играла на скрипке, знала наизусть стихов пятьдесят и еще сотню, если немножко подсматривать. Она перечитала все книги в библиотеке, и теперь перечитывала их во второй раз, готовила только яичницу, любила сидеть на качелях, выбирала самые летние платья в любое время года, одалживала куртки, но возвращала сразу же, как бы сильно куртка ей ни нравилась. У нее были принципы. А курток ей предлагали много. Просто огромное количество, поверьте. Можно было в очередь выстраиваться. Она могла цитировать библию, могла сделать за неделю любой проект, могла написать на сто баллов любой экзамен (если, конечно, уважала преподавателя), могла дать прекрасный совет, а могла и послать тебя к черту. Культурно послать. Так, что тебе это даже понравится. Она потрясающе пела. Она могла любой аккомпанемент сделать искусным своим пением. Она умела танцевать, по-настоящему, полностью оправдывая слово «уметь». Она играла в шахматы, в шашки, бильярд, теннис, умела звонко смеяться над несмешными шутками, плавать, аккуратно вырезать, оформлять, рисовать, анализировать тексты, выразительно читать вслух, чинить переплеты, очаровательно подмигивать, вкручивать лампочки и совершенно безнадежно не умела водить. Она была красивой до чертиков. А я стоял, запихнув руки в карманы по локоть, возле забора на заднем дворе.
Докуриваю свою сигарету тайком, бросаю на землю и гашу подошвой. Закидываю в рот пару пластинок жвачки. Тоже тайком. Озираюсь по сторонам, как будто кому-то реально есть дело. Бережно сворачиваю обертки, двумя пальцами поднимаю окурок с земли. Все это, предварительно очень тщательно и незаметно уплотненное, отправляется в маленький кармашек на рваных джинсах. Потому что по идее я бросаю. На деле тоже бросаю, конечно. Но чуточку медленнее. С долгосрочной перспективой. Да и мне не то чтобы сложно бросать взаправду. Просто не хочется падать в ее глазах. Не хочется нарушать данные обещания, пусть несерьезные и невынужденные. Которыми я сам ее судорожно обклеил после всего-навсего одного взволнованного взгляда. Я обязательно брошу. Уже по-настоящему.
Она выходит из здания вместе с высыпавшей толпой одногруппников. Они пестрят и сбивают меня с толку своим мельтешением. Но я уже научился выцеплять ее взглядом из этой кутерьмы. Она всегда спокойна. Скорее слушает, чем говорит. И в платье. Всегда в летнем платье под расстегнутой курткой.
Ее светлые-светлые волосы подхватывает холодный ветер. Сдувает подол усеянной ромашками юбки. Я дрожу даже в своих трех слоях одежды, а она спокойно подходит и обворожительно мне улыбается. Я мерзлявый. Она нет. Это еще одна небольшая разница между нами из огромного списка таких вот разниц.
– Поехали? – спрашивает она. Буднично так спрашивает. Как обычно. Спрашивает – и кивает на машину за моей спиной. А я с чего-то теряюсь. Слишком долго смотрю на нее. И прокручиваю в голове заново все то, что о ней уже знаю. От красоты до лампочек. Как обычно.
Мы проходим вдоль белых полос, вдоль увядшей травы. Мимо растущих вокруг унылого здания кривых деревьев. Не знаю, чем их поливают. Но не видел здесь ни одного ровного дерева за всю историю двора.
Она идет на расстоянии от моего плеча, однако все равно всем понятно, что идем мы вместе. Даже тем, кто видит нас впервые. Они все торопятся, но на слухи у них время найдется. Откуда-то они его берут. Из неких больших резервуаров времени на такие вещи. Весь день наверняка копят свободные минуты, берегут их. А потом с удовольствием меняют на шепот за спиной, косые взгляды и кривоватые улыбочки, словно купоны на какие-то безделушки. На нас оборачиваются прохожие, когда мы вместе ходим по улицам. Когда я ее привожу и забираю. Шушукаются ее самые мерзкие подруги, с высокомерием фыркают одногруппники, а ей совершенно плевать. На шепот, шорох и все то, что происходит вокруг, как бы с нами, но как бы без нас. Она прекрасно слышит. И ей не нужно строить из себя глухонемую или глупо улыбаться. Она умеет просто игнорировать, не меняясь в лице ни капли. Я бы хотел такой уровень безразличия себе.
Но в целом я делаю успехи. Не обращаю внимания на ее одногруппников. Тех, которые умеют лишь вздыхать и увязываться за ней. Которые только делают вид, что слушают, в то время как слушать никогда не умели. Ее любимыми цветами был иван-чай, зверобой, ромашки и цикорий, но ее ухажеры об этом не знали и систематически продолжали вручать ей тюльпаны.
Хлопает дверца. Мы вырезаем себя из шумного мира, которому с чего-то есть до нас двоих дело.
Я завожу машину.
– Как твой день?
Как обычно. А твой?
– Необычно. Сегодня не делал ничего необычным способом.
Она смеется.
– Это каким же?
– Плевал в потолок.
– Знаешь, я подозреваю, что это изобрели задолго до тебя, – хмурится она.
Мы съезжаем на главную улицу. По краям дороги загораются фонари.
– А я привнес изменения, – с гордостью сообщаю я. – Плевал в потолок соседей снизу, стоя сверху.
– И как успехи? – переспрашивает она. – Преуспел?
Я киваю. Она улыбается глазами.
– Действительно необычно...
– Знал, что ты оценишь.
– Ты помнишь, куда ехать?
– Помню.
Я помню ее расписание лучше, чем когда-либо помнил свое. Я знаю его наизусть, каждый день, каждую минуту и место. Все в подробностях и деталях, с воображаемыми схемами и выверенными до секунды обстоятельствами. Может быть, я поэтому не могу ничего запомнить из важных вещей. Потому что вместо моих рекомендаций, диплома и невероятных качеств помню лишь ее расписание. Работодателям же не расскажешь расписание человека. Пусть даже самого невероятного человека в этой дыре.
Она сидит совсем рядом и глядит по сторонам, а я мельком поглядываю на нее. И прогоняю в памяти нашу первую встречу раз за разом, думая, как же странно, что все зашло настолько далеко за пару дней.
Тихо работают дворники. С пасмурного неба скоро начнут падать дождинки.
