— Да, — сказала Беатрис, — так оно и было. Война, собственно говоря, уже закончилась. Но мы продолжали жить здесь с оккупантами и спрашивали себя, что будет дальше. Командование немецкого гарнизона острова капитулировало девятого мая, и тотчас после этого здесь появились наши английские солдаты. До середины мая все немцы были взяты в плен и вывезены с Гернси и других островов. Теперь все действительно кончилось.
Они все еще сидели на камнях у моря. Ветер разогнал последние облака, и солнце начало сильно припекать. Франка отвернулась, чтобы солнечные лучи не падали ей на лицо. У нее была очень чувствительная белая кожа, и Франка боялась солнечного ожога.
— Но Эрих застрелился еще до девятого мая, до капитуляции, — сказала она.
— Да, — подтвердила Беатрис, — он застрелился еще до капитуляции, первого мая, пятьдесят пять лет тому назад.
— Зачем он это сделал?
— Этого я не знаю. Действительно ли он так боялся мести победителей? Позже я много думала о том разговоре в новогоднюю ночь. Тогда он говорил о своем страхе, но я не приняла его всерьез. Он был пьян, наглотался таблеток, и вся его речь была пронизана сентиментальностью, которая для немцев… — она умолкла и рассмеялась. — Простите, Франка, вы ведь тоже немка. Я не хочу обобщать и плохо отзываться о вашем народе. Я имею в виду нацистов. Временами они впадали в невероятную сентиментальность. Они всегда были готовы лить слезы, когда речь заходила об их тяжкой судьбе. Наверное поэтому я не верила ни одному слову из того, что говорил Эрих. К тому же после Нового года я сразу заболела, и мне было уже не до этого. Думаю, правда, что я бы не стала об этом думать, даже если бы не заболела. Я восприняла все это за его обычную душещипательную болтовню, к которой он был очень склонен.
— Как он чувствовал себя до того, как застрелился? — спросила Франка. — Было ли в его поведении что-то особенное?
Беатрис отрицательно покачала головой.
— Он сильно нервничал. Но тогда нервничали все — и немцы, и англичане. Правда, немцы нервничали больше. На острове чувствовалось почти осязаемое напряжение. Все с утра до вечера слушали радио. Никто не знал, что будет. Офицеры просто сходили с ума. В течение нескольких недель они не получали никаких приказов. Они голодали и были отстранены от всех дел. Они продолжали оккупировать острова у французского побережья, но в силу своей национальности уже потерпели сокрушительное поражение. Оккупация превратилась в фарс, и офицеры не знали, как с ним покончить. Они четко понимали, что им не избежать скорого плена. Сотни заключенных умерли на островах от голода и жестокого обращения. Предстоял суд и казни. Немцы не могли рассчитывать на снисходительное отношение.
— Но между ними и местными жителями сложились вполне дружеские отношения, — сказала Франка.
— «Дружеские отношения» — это, пожалуй, слишком сильно сказано. Но были любовные связи между немецкими солдатами и английскими девушками, а с лета сорок четвертого немцы и англичане совместно терпели нужду и лишения. Настоящей ненависти к оккупантам на острове не испытывал практически никто.
— Тогда Эриху было нечего бояться, — заметила Франка, — ведь здесь у немцев дела обстояли не так, как, например, в Чехословакии. Там можно было ожидать восстания, кровавой мести, и все это действительно произошло. Но здесь…
— Думаю, что Эрих просто не смог смириться с мыслью о поражении. Он был потрясен. Идея, в которую он верил, идея, которой он был предан, оказалась несостоятельной. Это был стыд, позор, понимаете? Он хотел избежать позора, но выход видел только в смерти. — Беатрис посмотрела вдаль, словно что-то ища взглядом на горизонте, но Франка понимала, что мысленно ее собеседница находится сейчас там, в майских днях сорок пятого года, и заново переживает тогдашние события.
— Спасти его мы не могли. Найти врача было невозможно. Уайетт ездил по острову, его жена не имела ни малейшего представления о том, где он находится. Потом выяснилось, что большинство врачей в тот момент находились в лагере военнопленных. Немцы были в панике от плохого состояния заключенных и в последнюю секунду попытались с помощью врачей как-то исправить положение. Но помочь пленным никто не мог. К тому же у врачей не было ни медикаментов, ни перевязочных материалов. Ну и, — она посмотрела на Франку, вернувшись в реальность, — нам не удалось найти никого, кто мог бы ему помочь. Он умирал, а мы вынуждены были на это смотреть. Может быть, это и к лучшему. Во всяком случае, это было как раз то, чего он сам хотел.
Франка внимательно посмотрела на Беатрис.
— Вам было его жалко, Беатрис?
Беатрис достала из кармана джинсов измятую сигарету и зажигалку, стала прикуривать. Ветер задувал маленькое пламя, и Беатрис смогла прикурить только с пятой попытки.
— Было ли мне жаль Эриха? Сначала я подумала: он умер, и это хорошо. Я нисколько не была к нему привязана. Он был нацистом, врагом. Он преследовал Жюльена, он разрушил нашу любовь. Нет, мне не было его жалко. Ни тогда, ни теперь, — она отбросила волосы со лба. — Но постепенно мне стало ясно, что и я проиграла в этой игре со смертью. Пожалуй, я потеряла даже больше, чем Эрих.
— Почему?
— Потому что он оставил мне Хелин, — коротко ответила Беатрис. В глазах ее явственно читалось отвращение, граничившее, как показалось Франке, с ненавистью. — Он оставил мне Хелин, и бывали моменты, когда мне становилось жалко только себя.
