Нет Мира

15. Принятие

Это, наверное, здорово выделять на скорбь девять дней — думал Рин. И отпустить в вечную дорогу ничего, без выхода, без конца и смысла. Это, наверное, здорово забыть боль и страдание от утраты, — он выпускал дым, пока тот не успел достичь лёгких и не осесть таким же благородным ничем. Это, наверное, здорово, если закрывать глаза на неадекватное счастье, неуместное, ложное, но счастье, которое рисует носогубную складку.

Мирайя смеялась с очередной глупой шутки Филиппа, с пакета, прибившегося к ногам бездомной собакой. Рин высматривал в милой, не сходящей с лица улыбке, затянувшиеся шрамы от левого до правового уха. Пусть кинут в него камень, если разрез не улыбка.

Лил всё не могла определиться, куда деть руки: то переплетала их пальцы с Мирайей, то держала её за талию или плечо, чуть не падая в приступе смеха. Не забывала свободной вычерчивать в воздухе узоры и одёргивать юбку, пытающуюся превратиться в топ. Они редко возвращались вместе домой — сегодняшний день не мог не радовать своей искренней приторностью.

— Неужели он подумал, что я говорю серьёзно?

— Я сам решил, что ты его сейчас ударишь, — рассмеялся Филипп и продолжил, изображая голос Лил, что прозвучало ещё более комично. — «Разберу того, кто разобрал мой велик» — вполне угрожающее.

— Ужас.

— Обычное дело, — он пожал плечами. — Алексу за это пару раз досталось.

Лилиан тут же дала ему подзатыльник. Филипп сначала хотел возмутиться, но, открыв рот, просто пригладил кудрявые волосы. Прервала вдруг возникшую неловкую паузу Лил, обратившись к Мирайе:

— Ты в порядке?

— Всё нормально, — она отмахнулась.

— Точно? — Рин бросил слова в порыве и сам на себя разозлился.

— Читай по губам. Я счастлива, — она нарочито протягивала каждый слог.

Рин кивнул и отвернулся, возвращаясь к осмотру задних дворов, неумело скрытых за заборами. Всё в поведении Мирайи странно, слишком гиперболизировано, почти гротескно. Он боялся, что она что-то принимает, что искажение естественно. Рин ясно видел её лежащей на земле, кошмарные глаза, испещрённые лезвиями слёз — лопнувшими сосудами, балласт — не тело за стойкой бара. Нигде её не было, нигде её и нет. Нигде не будет — Рин знал это. Как и то, что является первопричиной ущербного существования среди матрацев в пятнах биологического происхождения в состоянии вывернутых кишок, где от кислого запаха первое время слезятся глаза, но спустя пару недель, когда ты с ним сроднишься, станешь сам непонятным кровавым сгустком, до рук которого никому нет дела. Двенадцатилетний мальчик знал и тех, кто обитает здесь, их печальные забытые лица и лодыжки одним размером с запястьями. Что старшему было семнадцать, а младшему — восемь. И что годились они только на корм червям.