безумие, сплин, смерть

1.

Кончики холодных пальцев скользили по горячей спине, заставляя выгибаться от контраста температуры и ощущать ползущие по коже мурашки. Фигура, тонкая, как береза, чуть сожми — и сломается; выступающие кости, обтянутые кожей, от вида которых появляется соблазн пройтись по ним языком; бледная кожа, такая, что сама Белоснежка позавидует.

Все эти факторы возбуждали до боли, особенно вкупе с нестройными стонами и горячим дыханием в шею. Голова кружилась от духоты и витающего в воздухе запаха секса. Восхитительность давила на виски, было то холодно, то жарко, и это было так прекрасно, что ему захотелось, чтобы это никогда не заканчивалось. Вколачиваться в это маленькое тельце, слышать пошлые шлепки бедер о ягодицы, все это он мог делать вечно, и ему было плевать на боль во всем теле и впивающиеся в плечи ногти.

Перед глазами летали цветные мухи, плавали желтые круги, ему казалось, что он сходит с ума, но если это была плата за безмерную эйфорию, то он без раздумий готов был отдать весь свой разум, кануть в небытие, стать ненормальным, потому что он чувствовал, что все равно потеряет разум в этом экстазе.

Он кончал не один раз, и все это его партнер принимал в себя, скуля от болезненного возбуждения, и каждый раз, когда из него выливалась очередная порция спермы, во всем теле происходил взрыв эндорфинов, по венам разливался адреналин и похоть. Словно ненасытное животное, он трахал и трахал, вколачивался в прекрасное тело, вылизывал. Он собирал языком капельки пота с его шеи, оставлял дорожку слюны на ключицах, чувствуя, как в его плечи впиваются ногти. Он кусал его, прокусывал тонкую кожу на шее, плечах, запястьях. Он оставлял засосы везде, где только мог достать.

Животные инстинкты брали верх над разумом: пометить, присвоить, завладеть. Он раз за разом делал резкие толчки, проникая так глубоко, чтобы заставить своего партнера видеть звезды. Буквально.

Он вылизывал бледную тонкую шею — кажется, чуть сдави, — и сломается. Ему нравилось чувствовать соленый привкус на языке, оставаясь в неведении, что это было — пот или кровь. Он не чувствовал отвращения, наоборот, хотелось дочиста вылизать это покорное тело.

Они не понимали, где заканчивается один и начинается другой, — они идеально соединились, слились в одно целое, словно подходящие друг другу кусочки паззла. Вместе они образовывали одну картину — горячую, пошлую, сопровождаемую звуковыми эффектами в виде громких стонов боли и наслаждения.

Сколько себя помнил, Эрен ненавидел омег. За их тошнотворно-приторные запахи сладких яблок, тягучей карамели или жженого сахара. От них голова начинала раскалываться, легкие неприятно жгло, и возникало лишь одно желание — пойти поделиться недавно съеденным обедом с унитазом и при возможности совершить попытку утопиться в нем. Эрена раздражала эта омежья беспомощность — казалось, начни делать с этими покорными существами хоть что, а они будут лишь слабо хныкать и пускать слезы.

Леви же — эталон. Негласное Божество. Символ идеальности. Невысокий, но с легкостью компенсирующий рост убийственным взглядом. Даже глядя на него сверху вниз чувствуешь себя морально униженным.

Леви — идеальный, прекрасный, восхитительный омега. Остальные представители «слабого пола» пахнут нежно, женственно и притягивающе — лавандой, полынью, мятой, сочными фруктами… Леви же оставляет за собой сводящий с ума шлейф сплина и смерти.

Эрен отчетливо ощущал витающий в воздухе собственный запах сырой земли и старых книг, перемешавшийся с оседающим на языке запахом крови, страха и боли. Но кое-что в запахе Леви выделялось особенно — нотки безумия. Эрен понятия не имел, как пахнет безумие. Безумие, при котором глаза буквально начинают сверкать желанием покромсать кого-то на части.

Леви был воплощением идеала. Лучше любого омеги. Потому что Леви не был поддельно-притворным с тошнотворной гнилью внутри. Леви был настоящий, реальный, создающий одним своим присутствием напряжение и резкое желание переместиться от него метров на пятьсот всем. Кроме Эрена. Альфа обхватывает его спину своими руками, прижимая к себе так, что можно сломать ребра и себе, и омеге. Но Леви не хрупкий.

Запах крови, остывающих трупов и крышесносного безумия усилился.