Середина октября. Неоновые вывески отражаются в грязных лужах. Обшарпанные стены «падиков» отдают затхлостью. Запах сырости ударяет в нос, заставляет сплюнуть слюну. В таких домах живут немощные старики, алкаши, наркоманы и бомжи. Два подростка сбежали из дома. Они прячутся в душной квартире. Шутят, смеются, трахаются и вдыхают скорость. Им неинтересно ничто кроме их самих; не интересен никто. Они уже давно забили на школу и родителей. Они погрязли в болоте эйфории и разврата.
— У тебя губы сухие, и кожа такая бледная, будто фарфоровая чашка. Ты красив. Я хочу тебя всего.
Чайлд нависает над хрупким телом. Кровать непроизвольно прогибается, старые пружины скрипят, так и норовясь проткнуть грязный матрац. Чайльд целует сухие губы, сминая их, оттягивая. Скарамучча запускает пальцы в ломкие рыжие волосы, смеется в поцелуй. Их накрыло полтора часа назад; начиналось всё с мелкой головной боли и психоза: Скарамучча начал винить Чайльда в своих проблемах, в том, что именно из-за него — Чайльда, Скарамучча погряз в дерьме скорости. Чайльд смотрел на него и желчно улыбался.
— Но ведь тебе стало лучше? Сестра больше не донимает и ты свободен.
У Скарамуччи дёргались руки. Он хотел придушить Чайльда, чтобы тот перестал нести… жалкую правду. Чайльд прав, чертовски прав. Эи перестала донимать брата и вести за ним постоянный контроль, когда нашла у него в комнате баночку белых таблеток. Девушка не хотела водиться с братом-наркоманом и уехала в другую страну. Эи винила себя в том, что не смогла уберечь брата.
— Замолчи! Чайльд молчит, лишь шире разводит руками в сторону, приглашая в свои объятья. Скарамучча закрывает глаза руками. Сердце стучит быстро-быстро, остатки разума истошно кричат, молит Скарамуччу бросить рыжего монстра и вернуться к нормальной жизни. Восстановить связь со сбежавшей сестрой, но он слишком слаб. Слишком слаб, чтобы сбежать; слишком слаб, чтобы стать нормальным.
— Почему мы к этому пришли? Скажи мне, Чайльд?
— Мы слабаки. Наше место в дерьме с самого начала.
Скарамучча скулит. Закидывает щиколотки на спину нависшего Чайльда и откидывает голову назад, открывая шею. Чайльд пользуется этим: вырисовывая узоры языком на бледной шее. Прикусывает кожу, оставляет на ней некрасивый красный след. Скарамучча просовывает руки под красную застиранную рубашку, щупая руками лопатки. Чайльд с начальной школы был спортсменом, многие прогнозировали ему светлое будущие в мире спорта. Но ближе к одиннадцатому классу всё кануло. Никто и не заметил этот переломный момент. Скарамучча скулит, вспоминает восьмой класс. В восьмом классе он прошёл на международный конкурс по вокалу. Маленький Скарамучча мечтал стать вокалистом в группе и прославиться, но начал встречаться с Чайльдом. Они винят друг друга. Чайльд снимает со Скарамуччи свитер и припадает к соскам, обсасывая их и прикусывая. Из Скарамуччи доноситься хриплый стон, который сразу же приглушается сухим кашлем. Тело начинает лихорадочно нагреваться и потеть — разум полностью покидает его. Чайльд слизывает потовые капли — Скарамучча вкусный. Его хочется всего, целиком или по частям — неважно. Главное, чтобы был рядом; чтобы каждый раз цеплялся за плечи. Чайльд просовывает свои пальцы в рот Скарамуччи — тот понимает всё без слов — начинает интенсивно обсасывать. Второй рукой Чайльд медленно снимает штаны вместе с бельём с лежащего под ним тела. Белые бёдра отдают слегка зеленоватым цветом. Когда Скарамучча давится, Чайльд достаёт пальцы и вставляет в проход. Скарамучча кричит, крепче хватаясь за шею рыжего. Чайльд начинает медленно водить пальцами туда-сюда(?)скарамучча под спидами чересчур чувствителен к прикосновениям.
Горячее дыхание поднимает волну мурашек. Наблюдать за этим — сплошное удовольствие. Скарамучча поджимает губы, тихо хнычет. Ему нравится чувствовать пальцы Чайльда; нравится чувствовать, как они разглаживают узкие стенки. Хочется большего. Попытки, сдержать стоны, съедая собственные губы — такая себе затея. Да и в принципе, не от кого сдерживать. На этом этаже они единственные жильцы. Кто-то живёт выше, кто-то ниже, а кто-то — вообще уже не живёт. Терпение кончается. Длинные пальцы предательски надоедают.
— Рыжий, — пытается собраться с силами. — Просто, вставь уже член. Я сгораю.
— Лихорадка никого не щадит. Чайльд покорно слушается. С пошлым хлюпаньем достаёт пальцы. Высвобождает пульсирующий член, подносит к заду, поднимает Скарамуччу за таз и резким движением входит до упора. Больно. Чертовски больно. Чайльд двигается быстро, слишком быстро, набирая темп с каждым толчком. Каждая часть тела ноет. Хриплые стоны смешались со шлепками кожи о кожу. Скарамучча поворачивает свой взгляд на стол с раздавленными в порошок таблетками; слёзы наворачиваются. Жалость к себе съедает изнутри, разъедает, словно серная кислота. Жалость к себе сводит с ума, заставляет вдыхать в день ото дня. Так хочется умереть, так мало сил терпеть всё это.
Чайльд проводит рукой по щеке — это возвращает в реальность. У Чайльда впалые глаза и сухие губы, ломкие выпадающие клочками волосы. Раньше Чайльд был неописуемо красив, светился и излучал позитив. Но теперь он излучает лишь жалость. Скарамучча не может уйти от него. Его так жалко бросить. Чайльд кончает, кусая Скарамуччу за плечо; Скарамучча кончает следом, изливаясь себе не живот. Закрывает лицо руками, поджимает ноги и плачет. Чайльд смотрит с непониманием. И всё, что он может – это просто лечь рядом, прижать хрупкое тело ближе к себе и гладить по голове. Они потеряли себя. Потеряли себя во мраке порошка и секса. Выбрали не тот путь. Они так ненавидят наркотики и всё, что связано с собой.
