Overtime

Part 8

— Чонгук, как давно ты являешься домом?

Мистер Чон ухмыляется, видимо, ожидавший вопроса. Задумчиво смотрит на поврежденную кожу Мэй, пока аккуратно, нежно смазывает её всевозможными кремами. Не упускает ни одного синяка, пытается не делать больно, как он умеет, и проявляет столько заботы, сколько ни один работник не получал даже за лучшую презентацию или отчет в его жизни.

— Шесть с половиной лет, — спокойно отвечает, без колебаний и долгого подсчета. — До этого, я не думал, что являюсь садистом. Да, я издевался и унижал, получал от этого странное удовольствие, но никогда не думал перенести это в постель.

Мэй лежит на животе, чтобы дать доступ Чонгуку ко всем умышленно нанесенным повреждениям, и всё еще чувствует себя не в той безопасности, в какой она может быть дома. Нет-нет, не из-за мистера Чона, а из-за её безнадежного, подкошенного состояния, прямо как раненый олененок.

Тем не менее, она не обращает на это внимания из-за Чонгука, что открылся для неё с новой стороны. Никто в компании не видел его таким: умиротворенным, размеренно спокойным, тихим, словно он словил дзен. За ближайший час он ни разу не оскорбил Мэй, не унизил и не прикрикнул, говорил с ней, как обычный, самый стандартный и психически здоровый, что немало важно, человек.

— И кто же тебе подсказал?

— Не поверишь, но... Ким Намджун, — он не смотрит на шокированное лицо подопечной, когда она поворачивает к нему голову. — Только, это секрет, Мэй. Никто не должен знать, что он является домом уже двенадцать лет.

— Нет! — она привстает на локтях, что заставляет Чонгука нахмурится и вздохнуть, ведь его рука скользит мимо раны. — Мистер Ким не может быть домом! Он же... он же такой скучный, такой... весь из себя правильный, добрый, милый и до тошноты внимательный к сотрудникам.

Во второй раз видит, как из-за неё Чонгук издает легкий смешок и прикрывает рот кулаком. Мягко кладет руку на талию и заставляет её лечь обратно на живот, чтобы продолжить обработку.

— Он предложил мне выпускать пар и нашел мне саба. Как я уже сказал, многие от меня уходили из-за моей слишком сильной жестокости, — говорит без капельки грусти или разочарования, наоборот, в нем всё еще есть та самая насмешка. Ему явно всё равно, что кто-то считает его слишком грубым. — Все сабы были такими слабыми, но ты, — он поднимает брови и смотрит в глаза заинтересованной Мэй, — просто идеальная. Я никогда бы не мог подумать, что есть такие же больные люди, как и я, но со стороны мазохизма.