Спаси мой мир

Глава 11. «Певцы свободы».

«Подожди ещё немного... Я доберусь. Обязательно», — одна и та же мысль уже который час.

Сколько времени прошло? Кажется, уже середина сентября. Здесь осень приходит так быстро... Скажи, ты видишь этот танец разноцветной листвы? Смотри, как они кружат. Красные, жёлтые, оранжевые... Скажи, ты тоже чувствуешь эту сухую полевую траву? Жёсткую, серую... Скажи, видишь ли ты глубокое серое небо? Кажется, оно уже во мне. Внутри. Скажи, ты чувствуешь холод проливного дождя? Чувствуешь, как бьют тяжёлые капли? Пожалуйста, скажи, что ты рядом. Скажи, что я не один чувствую это. Скажи, что я не одинок.

— Я обязательно изменю всё! Всё верну! — подскочив на ноги, хрипло, с толикой бессилия кричу в пустоту, и крик мой врезается в шум дождя, бредёт, бредёт, бредёт куда-то, теряясь в листве деревьев, с шорохом проносится по траве, подхватываемый и уносимый ветром.

— Знаешь, «там, где существует время, ничего не вернуть назад»¹, — слышу вдогонку тихий, низкий голос Гримларда.

— А существует ли здесь время? — тело не держит на ногах. И, словно меня мог бы удержать ледяной, бьющий в лицо ветер, я подаюсь навстречу его потокам, падая на колени. — Я уже давно потерял счёт.

Сколько дней мы шли? Нет... бежали прочь. Без перерывов и даже лёгкой передышки. Лошади устали. Я устал. Мы устали. Всё тело болит. Кажется, ещё немного, и встать я не смогу. И только холод будоражит. Пальцы рук окоченели, и волосы, отросшие настолько, что закрывают обзор, намокли. Перед глазами нависла мутная пелена, и, кажется, по щекам вот-вот хлынут слёзы. Горячие, буквально обжигающие замёрзшую кожу. И в горле словно что-то застрянет. Я буду кричать в дождь о своей любви к тебе — никто, кроме тебя, не услышит сквозь ливень.

Клянусь, я ещё встречусь с тобой. Егор.

* * *

Тем временем в реальном мире. Запись от третьего лица.

Уже несколько часов парень лежал неподвижно. Пшеничного цвета волосы совсем растрепались; под тёплыми карими глазами, в коих уже не было прежнего задорного блеска, пролегли тёмные мешки; в утреннем свете, проникающем в комнату через окно, кожа паренька казалась неестественной, болезненно-бледной. Все окна в квартире распахнуты настежь, и сквозняки по-хозяйски бродят по комнатам, теряются в углах, кружат в невесомом вальсе. Должно быть, холодно. Но Егор уже привык к этому. Его любимая кофта в чёрно-белую полосу с рукавами в три четверти, закатанными до локтей, и грязно-зелёного цвета шорты, доходящие только до колен, никак не могли согреть парня. Но ему правда уже было всё равно. Пусть сейчас и конец осени, пусть он и без того продрог, пусть по телу вновь волной разольётся дрожь, когда хлынет новый поток ветра, — пусть происходит всё, что угодно, но Егор не закроет окно. Парень чувствовал, что эти окна — последняя нить, единственная связь с ним, с Вадимом, которую ни в коем случае нельзя разорвать.