— Раз я здесь, предполагаю, что вы смогли найти компромисс?
Сынмин горько усмехнулся, отвечая хмурым, с едва уловимыми оттенками сожаления взглядом. Когда он снял очки, стало хорошо видно, что его глаза стального темно-серого цвета с четкой черной обводкой вокруг радужки.
— Хенджин отказался даже проверять, согласится ли на это Кристофер. Поэтому пришлось представить все так, будто ты очередной новенький. К счастью, у меня есть некоторый кредит доверия после стольких лет, так что вопросов никто не задавал. Когда Лино шел за тобой, он не знал, как именно все
будет; знал только, что должен плыть по течению и дать произойти всему, что должно было случиться. Конечно, то, что все это попытка Хенджина спасти его самого, он не знал. И, надеюсь, не узнает.
Дымные, тонкие графитовые линии на молочно-белом мраморном полу выглядели как грязные разводы.
— Если ты можешь... Я прошу тебя простить Хенджина. В его действиях не было ничего личного по отношению к тебе. Просто...
— Просто ради любимых ты можешь пойти на многое. Я это знаю, — Джисон скользил рассеянным взглядом по хаотичному узору трещин под ногами, погрузившись глубоко в себя.
Если бы кто-то ненавязчиво, как бы между делом спросил у него, как он относится к тому, что только что узнал, — он бы, скорее всего, сказал: «Да как- то... никак» Он не был безразличен, нет. Но никакая праведная злость или удушающая, желчная обида на Хенджина не откликнулась в нем на рассказ Сынмина. Все ведь уже случилось. Какой теперь смысл...
Кроме того, очевидный, как необходимость дышать, мотив Хенджина был ему более чем понятен. Он, должно быть, был в отчаянии — от разговоров с ним о Минхо до сих пор веет этим флером смиренной безысходности.
— Он не злой дух, Хан. Он...
— Тебе не нужно мне это объяснять, — Джисон поднял мягкий взгляд, и Сынмин замолк на полуслове. — Я все понимаю, правда. Я не чувствую никакой обиды или злости. Вполне возможно, я бы поступил точно также, находясь на его месте.
Казалось, Сынмин не до конца верил его словам, но на дне его серых глаз все равно плескалось облегчение.
— Так каковы оказались условия вашей сделки?
Скрипнув табуретом, Сынмин повернулся боком, поднимая со стола кусочек светло-коричневой плотной бумаги, и принялся складывать его, поочередно загибая уголки.
— Я хотел помочь просто так. Согласен был сделать все, что он попросит, но...
266/388
Хенджин ненавидит быть в долгу. Так что он потребовал условий, — листочек бумаги постепенно превращался в маленький, с пулю размером плотный комок, настолько яростно он его сжимал. — Я смотрел в наше будущее тогда. И точно знал, что если признаюсь ему — он сбежит, точно так же, как сбежал от Лэвена. Единственный вариант, при котором он оставался со мной, по условиям сделки...
На секунду он замолк, сбившись и сжимая губы, а потом продолжил, с каждым словом вкладывая все больше чувств: горечи, сожаления и отвращения к себе.
— Но он даже в это не поверил. Сказал: «Неужели тебе нужен секс?» Якобы, я веками был один, с чего бы вдруг что-то изменилось. Но я не мог сказать правду. Я знал, чем это кончится. Тогда я... — он развернул скомканный листочек бумаги и принялся рвать его на мельчайшие кусочки, напоминающие хлопья грязного снега, — я сказал, что он напоминает мне кое-кого, в кого я был влюблен раньше.
Ауч. Ясно.
— Тогда он стал допытываться, как именно выглядел тот, в кого я был влюблен... Я наплел ему что-то, чтобы он отстал, и теперь он делает... вот это. Каждый раз.
Листочек, растерзанный почти что в труху, горкой лежал на столешнице. Сынмин собрал кусочки в ладонь и выкинул в мусорную корзину под столом.
— Я бы никогда не попросил его о подобном. Если ты думаешь, я не понимаю, что это ужасно — я очень хорошо понимаю. Но я знаю точно, что быть с ним иначе не получится. Я это видел, — он глубоко вздохнул, и его лицо исказилось болью, как если бы вдруг кольнуло сердце, — Хенджин привык думать, что он не заслуживает любви. Он привык, что его используют, и эта концепция ему предельно понятна, она его не пугает, так как его родная стихия — торг и ложь.
Эта ситуация была одновременно тоскливой и абсурдной в своей жестокости. Они были как две мыши в банке с битым стеклом. Связанные условиями этой дурацкой сделки и бесконечно причиняющие друг другу боль, неспособные выбраться.
Возможно, Хан излишне примерял ситуацию на себя, и для Хенджина все было в полном порядке, но отчего-то интуиция говорила обратное. Джисон помнил, какой была энергия Хенджина на вкус — его даже близко нельзя было назвать циничным человеком, которому все нипочем.
Когда хочешь удержать кого-то так сильно, что готов поступиться его чувствами... Можно ли это назвать любовью?
Уголки губ сами собой опустились.
— Хенджин... привык, что его используют, что он недостоин любви, — Джисон печально посмотрел в хмурые и внимательные стальные глаза, — и ты решил лишний раз подтвердить ему, что так и есть?
Сынмин сжал губы в линию. Несколько секунд он напряженно сверлил Джисона глазами, а потом тихо и безэмоционально выговорил:
267/388
