Insensitive

Мне имя твоё - это боль и печаль

Чимин не предается земле, хоть он и был католиком. Намджун не захотел хоронить омегу на чужбине, вместо этого его кремировали и поместили в красивый сосуд, на котором, по инициативе Чикаго, было выгравировано золотыми чернилами «Пак Чимин. Вечное солнце».

Почтить память, помимо всего Сеула, съехалось более девяти тысяч человек из разных стран. В Пекине был объявлен траур, и на домах каждого, кто хоть как-то был связан с Намджуном, висели желтые флаги.

Слёзы, пролитые в украшенном цветами доме, не высыхали. Чикаго сидел в белой одежде с такого же цвета повязкой на левой руке, как и требуют традиции. Альфа смотрел в одну точку, не реагировал на соболезнования, никого не одаривал взглядом. Урна с прахом, вокруг которой горели благовония, на фоне пышных букетов с цветами. Особняк альфы, когда-то наполненный любовью и звонким смехом, теперь стал мрачным пристанищем разбитого сердца.

Намджун будто постарел на несколько лет: его морщины глубокие, а из-за того, что он не спал три дня, глаза опухшие и красные. Он плакал и плачет даже сейчас: слеза, наполненная одиночеством, стекает к носу, однако Чикаго её не вытирает. Сидит прямо, терпит нескончаемые слова сочувствия, а сам раз за разом, будто пытки, переживает миг, когда лишился Чимина.

Чонгук, придерживая слабого Юнги, отводит взор с призрачно-бледного Кима и нагибается к брату, негромко замечая:

— Он все это время не ел, не спал. Я никогда его таким не видел.

— Ты тревожишься?

— За него. Боюсь, что Намджун сломан, и мы ему нужны.

После церемонии все расходятся. Юнги, глядя на пасмурное небо, ловит раскрытой ладонью капли дождя и думает про себя с грустной улыбкой: «Чимин плачет». От такой мысли по спине проходятся мурашки.

Первый день был адским для всех, потому что невозможно было принять действительность за правду. В сознании каждого твёрдо закрепилось убеждение, якобы Мини жив. Юнги стоило увидеть его синий труп в крематории, чтобы рассеять с глаз лживый туман. Сколько бы омега ни лил слёзы, сколько бы ни звал друга, ничего не менялось, и он осознал, насколько хрупка жизнь и как парадоксально, что под сердцем он вынашивает новую, а в руке держит человека, жизнь которого увяла. Эти две грани поразили его с такой силой, что шатен вмиг прекратил рыдать и затих. Стоял над мертвецом, смотрел на его почерневшие губы и думал.