хочется мыть руки кипятком

***

Хочется мыть руки кипятком. Это он делает, получая мерзко-болезненные мурашки по всему телу, словно в тебя стреляют со всех сторон. Губы, горячие и искусанные, растягиваются широко в улыбке. От краснющих рук идёт пар. Уже не терпится кричать от уколов в нервые клетки, но Феликс сам себе клетка с бешеными глазами и улыбкой идиота; пальцы будто в крови измарал. Личной, собственной, — от этого ещё больше хочется кричать-смеяться, улыбаться и рвать зубами рот.

— Решил сварить себя живьём? - спрашивает Чонин, появляясь на кухне с облупленной штукатуркой стенами, доставая из скипучей полки просроченный сухой завтрак: молока нет, придётся жевать так, чтобы не порезать рот изнутри — нужно постараться.

— А ты решил самоотравиться, - громко смеётся Феликс, выкручивая вентили, пока вода не перестанет. Глаза-безумцы-звёзды блистают от одинокой лампочки жёлтым светом; зубы белым разрезают рот, из-за чего сухие губы рвутся, открывая вавочку, пуская кровь и раскрашивая рисунок-разрез в красный.

— Тебе сегодня красный снился? - спрашивает Нин, разгрызая пересушеные кукурузные хлопья с привкусом плесени.

— Как узнал? - искренне удивляется созвездие веснушек, выпуская из глаз бордо-розы.

— Узнал, - просто отвечает Ян, доставая пальцами из нёба во рту кусок остроконечного кукурузного нечто, мараясь тоже в крови и слюнях, зализывая кончиком языка ранку, чувствуя привкус солёности и металла.

— От Хёнджина, - парирует светловолосое нечто, состоящее из одного красного и звёздного.

— Ну и что? - задаёт, но риторически, продолжая колупать языком ранку во рту, раздразнивая всё больше внутреннего садиста-мазахиста.

Феликс молчит, смотрит в окно с трещиной стекла и закуривает, пачкая фильтр крепкой и дешёвой сигареты в собственной крови.

Терпко. Нравится. И Ли улыбается.
Чанбин чешет подбородок, пережёвывая уже безвкусную жвачку, чихает потом громко и смотрит на Феликса. А тот чувствует и смотрит в ответ, выдыхая смоль в чёткость линий лица любви.

— Можно поцелую тебя? - спрашивает Со, теперь чешет нос и ухмыляется.

— Не спрашивай, - и Феликс сам подходит, обнимает преданно за шею, сам целует, делиться горькостью и солёностью с губ. А Чанбин поглощает и ухмыляется в поцелуе.

Ему вкусно. Так бы и съел это остро-горько-солёное нечто, что похоже по опасности на нож, но сердцем на ромашку. И любитлюбитлюбит. И продолжает целовать.

Чонин смотрит на них и хмурится, бросает пачку сухого завтрака на столе, раскидывая одинокие хлопья по дереву, где бычки, чашки и кружки, на дне которых прилипли чаинки, крошки от солёных крекеров-рыбок. Встаёт и уходит. Не нравится. А ещё хлопья не вкусные. Шаркает тапочками и скрипит деревянной дверью — к Чану пошёл. Курить.

А Феликс обнимает и целует. Вечность уже прошла, а отойти не может, не хочет. Чанбит тоже. Они пожирают цветочные сердца, горечь от дешёвых сигарет и соль-металл крови. Вкусно. Тепло и невозможно. Не оторваться.