Только между нами

26. Лиса

— Ну сегодня-то у тебя всё в порядке? — Чан подходит ко мне, когда я чищу зубы и обнимает за талию.
Я сплёвываю зубную пасту и поднимаю глаза. Наши взгляды в отражении встречаются. Муж улыбается, но смотрит при этом пытливо и требовательно. Позавчера я отказала ему в сексе, сославшись на боли в животе. Вчера — из-за того, что не было сил.
— Я гормоны сегодня сдаю, Чан. Нельзя перенапрягаться, переохлаждаться, и секс тоже под запретом. Может повлиять на результат.
Я не вру: всего этого действительно нельзя делать. Правда, анализы я планировала сдавать лишь на следующей неделе, но передумала, едва его руки обняли меня.
Последние несколько дней я занимаюсь поиском компромисса с самой собой, пытаясь примирить совесть с имеющейся действительностью: я изменила мужу и решила сохранить это в тайне. Забыть, затоптать, переступить и продолжить жить дальше. Иногда мне даже удаётся убедить себя, что ничего ужасного не произошло, а порой — например, в такие моменты, как сейчас, — начинает казаться, что я самый никчёмный человек на земле. Но никто и не говорил, что будет легко.
Я выделила себе неделю на то, чтобы похоронить память о сексе с другим. Неделя — условный срок, по истечении которого я должна почувствовать себя не слишком паршиво, занимаясь тем же самым с мужем. Я оберегаю этим не только себя, но и Чана Не хочу унижать его тем, что он будет брать меня сразу после Чонгука. Вот к такому смехотворному компромиссу я пришла в своей голове.
— Ладно. — Давление на талии исчезает, лицо мужа в зеркале отдаляется. Видно, что Чан недоволен, но сдача анализов для него, к счастью, гораздо более уважительная причина для отказа, нежели банальные недомогание и усталость. — Тебя, получается, не ждать?
— Нет. И я, возможно, немного опоздаю. Не знаю, как будет с пробками возле клиники.
Из-за неожиданного наплыва людей, как и я, пожелавших сдать анализы именно сегодня, едва успеваю подъехать к началу совещания. Когда захожу в конференц-зал, заняты все кресла, кроме моего.
— Проходи, Лиса, — миролюбиво произносит Чан, сидящий во главе стола. — Как раз начинаем.
Кажется, в Кëнджу он тоже что-то для себя решил, потому что очевидно старается. Сдерживается там, где привык не сдерживаться, — как сейчас с моим опозданием. Вчера, после того как я вернулась от мамы, неожиданно поинтересовался её здоровьем. Правда, на второй минуте моего рассказа потерял интерес и, перебив, перевёл тему. Но тем не менее поинтересовался ведь.
Заняв своё место, выкладываю на стол блокнот и по привычке обвожу глазами присутствующих. Я знаю, что Чонгук здесь, но всё равно готовлю себя к тому, чтобы на него посмотреть. За последние два дня мы столкнулись лишь однажды — когда он выходил из офисной кухни с кружкой кофе. Чонгук кивнул, я сказала «привет». На этом всё.
Его пальцы задумчиво постукивают по столу, голова опущена, будто он увлечён наблюдением за процессом. Такая поза ему совсем не свойственна. Обычно Чонгук сидит, откинувшись на спинку кресла, и разглядывает тех, кто напротив. И это отлично, что наш зрительный контакт не состоялся — ни к чему встречаться с тенями флешбэков. Но ощущения всё равно странные. Будто посреди ветреного осеннего дня лишился тёплого шарфа, и теперь колючий холод свободно гуляет под одеждой.
Чан по традиции допрашивает каждого сотрудника об успехах, доходит до меня. Я отчитываюсь о встрече с дизайнером без ощущения привычного покалывания на коже. Чонгук не смотрит на меня и тогда, когда требуется смотреть. Злится? Даже если так, то это к лучшему. В глубине души я опасалась, что он не выдержит уже на следующий день: напишет СМС или ворвётся в мой кабинет с обвинениями. Всякий раз ему удаётся быть лучше, чем я о нём думаю. И это очень плохо.
* * *
— У Ли Сохи день рождения на следующей неделе, — говорю я за домашним ужином, который в течение двух часов готовила сама. Вливаться в традиционный ритм готовки оказалось не просто: умудрилась порезаться кухонным ножом, и теперь на моём указательном пальце красуется лейкопластырь. Возможно, это знак, что кулинария не моё. — Она предупредила, что отмечать будем в субботу, у них в Берёзках.
— Снова обжираловка с шашлыками, — без энтузиазма замечает Чан, пока, не поднимая глаз, отрезает кусок утки. — Конец лета. Как им самим не надоело?
— Хотят посидеть по-семейному, — терпеливо поясняю я, зная, что у него непереносимость подобных встреч.
Чан предпочитает выпивать с теми, у кого есть общие с ним интересы, а с Кайем , мужем моей университетской подруги, у него таких интересов нет. Его фирма занимается производством пластиковых окон, а это, в глазах Чана, слишком незначительный бизнес для того, чтобы счесть Кайя достойным собеседником.
— В пятницу Сохи хочет отметить отдельно с женской половиной. В общем, у нас будет девичник.
— Может быть, им и ограничитесь? Не хочу половину выходного убить на разговоры ни о чём.
— Все будут с семьями. Предлагаешь мне поехать туда одной?
— Ладно. Но сразу предупреди их, что мы ненадолго.
Помимо детей и семейных застолий, мои представления о жизни с Чаном включали в себя наличие общих друзей, с которыми мы должны были собираться по выходным, праздновать дни рождения и ездить отдыхать. Ещё один провал. Чан не нуждается в друзьях, а своё окружение предпочитает выбирать по степени полезности.
— Кроме нас там будут ещё Ины.
— Ресторатор-лузер, — иронизирует муж. — В прошлый раз с Чаном хотели у него пообедать, подъехали, а там закрыто. И полгода не проработал. С прошлым заведением было то же самое. Сменил бы род занятий и не мучился.
Мой настрой на поддержание диалога начинает стремительно гаснуть. Своими сарказмом и пренебрежением Чан топчет его на корню. Я пытаюсь вспомнить, всегда ли так было. Муж никогда не был слишком общительным, и в нём всегда присутствовал определённый снобизм, но едва ли он излучал столько негатива. Говорить больше не хочется, чтобы не транжирить свой и без того скудный запас воодушевления.
— Как твои анализы? — спрашивает Чан, когда тишина становится чересчур очевидной.
— Результаты будут готовы завтра. Только один анализ в конце недели.
Снова повисает молчание.
Я начинаю прокручивать в голове вопросы, которые муж при желании мог бы задать. Например, спросить, для чего я сдавала анализы? Что говорят врачи о моём текущем состоянии? Готова ли я к новой беременности? Не страшно ли мне снова пройти через этот ад?
Это ведь нас обоих касается. Ребёнок, за которого я столько бьюсь, — он не мой, а наш.
— Чай будешь? — Отодвигаю от себя тарелку с почти нетронутым ужином и поднимаюсь.
Попытки возобновить разговор ничего не принесут, а я терпеть не могу есть в тишине. Хотя Чан в последние дни прилагал усилия, чтобы наладить наши отношения, это не решает проблему — у нас разное мировосприятие. Он считает, что возможность смотреть на окружающих свысока — то, к чему необходимо стремиться, а я думаю совершенно иначе.
— Буду.
Я ставлю на стол две чашки, терпеливо выжидаю, пока чай остынет, но в итоге делаю всего один глоток и, сославшись на усталость, ухожу на второй этаж. Внутри покачиваются лёгкие волны горечи и раздражения. Раздражение — это тоже хорошо. Оно появилось впервые со дня моего преступления и знаменует собой победу над чувством вины.
Правда, лучше от этого почему-то не становится. То, что я ощутила сегодня на совещании, идеально подходит к моему состоянию сейчас: снова вздрагиваю под порывами ветра, глядя, как тёплый шарф улетает от меня всё дальше и дальше.
Скрипит дверь, щёлкает выключатель. Прижавшись щекой к подушке, я смотрю, как Чан избавляется от одежды и, оставшись в трусах, идёт к кровати. Жмурюсь, когда он обнимает меня сзади и его рука сжимает грудь.
— Ну, теперь у тебя никаких отговорок не осталось?
Молчу, позволяя ему стягивать с меня пижамные шорты. В моём арсенале действительно не осталось больше ни одной отговорки.