Чай или кофе? Джисон сидит за столом, плотно сведя колени вместе, и смотрит на то, как Минхо перед носом то и дело мельтешит, ухмыляется нагло и вызывающе, смотрит черными, будто космос, глазами в душу, обращая хрупкое тело мальчишки в мелкую дрожь. Тот сглатывает, взгляд отводит и едва заметно краснеет. Джисон определённо не хотел приходить, не хотел сидеть напротив старшего и не хотел наблюдать эти глаза, в которых один черт знает, что творится. — Ничего не хочу, — отвечает, сдувая с глаз упавшую челку. — Тогда, мой ангел, позволь я кое-что сделаю, — даже вопросом не звучит. Минхо поднимается со стула. Его ухмылка цветочным букетом сияет на лице; клыки блестят в свете лампы, а взгляд так и искрится тягостным возбуждением и пламенным желанием. Старший подходит сзади, пальцами касаясь голой джисоновой шеи, ведет вверх к подбородку нежно, плавно, большим пальцем оглаживает нижнюю влажную губу мальчика и нависает, как ястреб над своей добычей, смотрит резко и в душу, задыхаться заставляет. Минхо рыжими волосами касается алой щеки мальчика, хмыкает, едва заметно сжимая тонкую шею пальцами. — Закрой глазки, Хан-и, — желанным шепотом по оголенным нервам, а у мальчишки внутри все вспыхивает адским пламенем. Он опускает веки; пушистые ресницы дрожат, отбрасывая тень на алые щёки, будто россыпь темных блесток, которые Минхо желает сдуть, лишь бы они не портили красоту его ангела. Плотная алая лента ложится на глаза, заставляя Джисона вздрогнуть, сглатывая шумно. Ли шепчет что-то красивое, пальцами аккуратно завязывает узел на затылке и целует в макушку, обнимая мальчика за худые плечи. Аккуратно, будто Джисон самая драгоценная статуэтка в мире, тянет на себя, заставляя встать. Мальчик делает маленький шаг вперёд, пытается разглядеть малейшие очертания силуэта Минхо, но лента не позволяет. Она, как граница, отделающая два мира друг от друга — граница сна и реальности. — Минхо-хён, — зовет шепотом, сжимая пальцы старшего своими. — Тш-ш-ш, Хан-и, все хорошо, не бойся, пожалуйста, — ласково и нежно, будто шелковым пером по голой коже. — Сладкий, ты безумно красивый, милый и очень-очень возбуждающий. Не представляешь, как я схожу с ума каждый раз, когда вижу тебя, думаю о тебе и воображаю, каким прекрасным ты будешь рядом со мной. Я желаю, чтобы ты был только моим и ничьим больше, Хан-и. Минхо губами касается горячей кожи на шее, целует мокро и кусает до красной отметины, ощущая на языке долгожданный вкус этого милого мальчика, который кружит голову и срывает любые тормоза. У Минхо внутри целая вспышка агонии, вулкан страсти и фейерверки желанного восторга, потому что чужая кожа под пальцами плавится, а с приоткрытых губ срывается тягучий медом стон. Джисону в голову ударяет возбуждение; приятный запах свеч мягкими кошачьими лапками касается легких. Так знакомо и приятно, будто долгожданный сон окутывает. Минхо целует каждый миллиметр лебединой шеи мальчика, ладошками оглаживая стройные бока. Его прет конкретно, а Джисон продолжает стонать красиво, чутко, едва ли не во весь свой высокий голос. Хан Минхо убивает: медленно, цинично, остервенело и со вкусом. Но кто Ли такой, чтобы мешать ему? В его спальне немного душно и пахнет охренительно; воздух пропитан наркотическим веществом, а горящие свечи создают некую романтическую обстановку. Джисон выдыхает шумно. Через плотную ленту не видно ничего, а внизу живота тугим узлом тянется возбуждение, вызывая болезненные чувства в паху. Губы Минхо касаются кончика носа, целуют щеку, и, в конечном итоге, накрывают джисоновы. Языком по кромке зубов так, чтобы мальчишка задохнулся, простонал в поцелуй и ответил: жарко, чувственно, жадно. Джисон ладошками обхватывает лицо Минхо, жмется ближе, чтобы вот так, сердце к сердцу. — Падай, мой ангел, — старший шепчет горячо, холодными пальцами касаясь напряжённого живота Джисона, ведет вверх, к груди, и надавливает слегка, заставляя упасть на мягкую подготовленную постель. Мальчик пищит тихонько, когда холодное шелковое покрывало касается его голой кожи; когда ладонями Минхо накрывает чувствительные бедра, сжимает и хмыкает; когда по запястьям ведут чем-то металлическим. — Хан-и, давай поиграем немного? — сладким шепотом на ушко так, чтобы тягучее возбуждении надавило на пах со всей силы. Джисон хнычет что-то неразборчиво, ощущая тяжесть чужого тела на своих бедрах и дергается, когда руки фиксируют над головой за спинку кровати наручниками. — Будешь кричать мое имя, сладкий, и только посмей ослушаться, — Минхо шуршит одеждой, а Джисону как никогда хочется увидеть хёна, коснуться хёна и быть как можно ближе к хёну. — Мин- ах! Минхо-хён! — у Джисона член дергается лишь от языка старшего на своей шее. — Я буду брать тебя долго, ангел мой, долго и жестко, чтобы на следующий день ты сидеть не мог, — Минхо пальцами ведет вдоль груди, наблюдая тонкую шею с красными засосами и губы влажные, желанные. — Чего ты хочешь, Хан-и, скажи своему хёну? Хён не укусит. Джисона ведет с этого шепота. Он дрожит, вздыхает глубоко, чувствуя, как наркотик пульсирует в крови бешеным ритмом. Тело пылает от чужих касаний, поцелуев, от всего Минхо в целом. Губы облизывает и ресницами хлопает под плотной лентой, смаргивая хрустальные бусинки слёз.
