Василёк

Глава тридцать четвертая

Костя сидел за столом, и, подкрутив стойку настольного мольберта, поставил на него холст.

Это было новым дополнением в его маленькой «мастерской». Хотя день рождения был ещё далековато, Коля, видимо, решил подсластить сыну пилюлю реальной жизни и притащил вчера по дороге с полицейского участка этот мольберт и несколько холстов. Заодно пригодится подаренный Юлей на Новый год акрил — в блокноте им, конечно, тоже можно рисовать, но на холсте ощущения совсем другие.

На часах уже было далеко за полночь. Тусклый свет от лампы освещал холст и стену, не мешая спать детям на другом конце комнаты. Сеня сегодня ушёл спать на Юлину кровать — Влад после целого дня полицейской волокиты проспал практически сутки, потом ещё немного, а этим вечером сразу предупредил Сеню, что спать, скорее всего, не будет, и отправил того на отдельную кровать.

Вообще им обоим пора было уже восстанавливать режим — послезавтра, одиннадцатого января, уже нужно будет возвращаться как-то в школу, но сил на это Костя пока не находил.

Ласточкина последние пару ночей мучали реалистичные, жуткие кошмары. Кровавые образы, въевшиеся в память, вновь и вновь представали перед глазами, стоило ему только попытаться отдохнуть, а потому ночи стали для него беспокойными и очень, очень длинными.

Но Костя не жаловался — посчитал, что не имеет на это права. Знал что, скорее всего, получит сочувствие, хотя бы от Коли, но отвлекать окружающих от главных героев драмы казалось ему неправильным. У него-то есть крыша над головой, какой-никакой отец, бабушка, сёстры, все живы, здоровы, и произошедшая трагедия сделала все случавшиеся дома время от времени перепалки в глазах Кости безобидным детским лепетом. Ну повздорили, ну обиделись, ну похлопали дверьми, но за нож-то никто не взялся. Подросток и сам подивился тому, как быстро могут опуститься стандарты "серьёзной ссоры", но решил, что так, быть может, и лучше.

Разведя чёрный акрил водой и белой краской, Костя взял крупную кисть и провел ей от низа холста до самого верха извивающуюся серую линию. Подождав, пока она подсохнет, нанёс ещё одну, и ещё одну, и вместе они образовывали перекрещивающиеся струйки дыма, застелившего в итоге почти весь холст. Потом, промыв кисть, Костя долго смешивал в палитре нужный цвет — краплак красный, сиенна жжённая, снова красный, немного ультрамарина, немного жёлтого, снова красный... Затем, добавив в смесь воды, совсем немного, Костя перехватил кисть и ударил древко о палец. Промахнулся — тяжёлые капли красной краски заляпали стол и телефон, но подростку на это было плевать. Нахмурившись, Костя открыл блокнот для набросков и несколько раз брызнул краской на разворот, и, приноровившись, вернулся к холсту. Красные жемчужинки краски засияли на картине, некоторые, слишком тяжёлые, начали стекать вниз, и Костя им не препятствовал. Набрав побольше краски, Ласточкин провел кистью по распахнутой ладони, поежился от щекотки. Осмотрев холст, он прижал кроваво-красную ладонь к поверхности и медленно провел ладонью вниз, чуть смазывая отпечаток. Оставив ещё несколько «ладоней», Костя вытер салфетками руки, игнорируя забившуюся под ногти краску, взял кисть с жёстким ворсом, и, макнув в чёрный, принялся наносить рваные длинные линии, поверх дыма, поверх брызг и отпечатков. Один, третий, пятый, десятый... Остановился Костя только когда почувствовал, как свело запястье — так сильно он сжимал древко. Кинув кисточку в банку с водой, подросток вернулся к круглой крупной кисти, закрасил сначала края холста, затем начал двигаться к центру, в конце концов оставив окошко в форме замочной скважины, открывающей вид на все то месиво, сотворившееся на холсте.