Heartache

I hope I don't murder me

Прошло уже около трёх дней.

Трёх дней с момента той самой непозволительной связи между учителем и учеником, пресечь которую было нельзя. Уже третий день Скарамучча безвылазно сидит в своей комнате, предпочитая компании скопища одноклассников четыре стены. Белые пальцы сжимают тёмное одеяло, пока потускневшие глаза пусто смотрят в неопределённую точку. Не было ни эмоций, ни чувств; ни слёз, ни боли — ничего. Если честно, так даже спокойнее: нет нервных срывов. Только мигрени участились: то ли от отсутствия умственной деятельности, то ли из-за прокручивания в голове одного и того же момента с его подробным анализом.

Он как будто каждый раз чувствует эти мягкие податливые губы. Сейчас они такие недосягаемые… И неизвестно, от чего конкретно: от расстояния или от внутреннего барьера, воспрещающего отныне трогать учителя.

Скарамучча сам себя загрузил ворохом проблем, придумал их с нуля, самому себе внушая, что они не беспочвенны. Кадзуха в тот день не сбежал, не обругал его, не оттолкнул — напротив, притянул ближе, сладко-сладко ворковал над ухом, нежно-нежно обнимал, тихо-тихо шептал слова успокоения, когда сам же в нём нуждался. Брюнет тогда застыл в непонятках, а руки затряслись. Тело перестало на какое-то время слушаться: возможно, это такой шок. Ему не было плохо, скорее даже наоборот. Просто отчего-то не верилось, что и Кадзухе может быть хорошо рядом со Скарамуччей. Это как будто догма: рядом с брюнетом не может быть спокойно.

Однако какой-то бунт изнутри поражал разум. Хотелось сделать что-то вызывающее, приковать к себе взгляд Кадзухи, поймать его удивление, посмаковать его и насытиться им вдоволь. Как обычный подростковый протест против… чего?

Вообще, Скарамучча был слегка обижен на то, что учитель не писал и не спрашивал о его самочувствии. Так что путём недолгих и весьма сомнительных размышлений, брюнет решил пойти ва-банк и сделать то, о чём, к слову, с большой вероятностью будет сожалеть. Так или иначе, решение было принято. А с учётом недавнего согласия на участие в постановке, терять, в принципе, было уже нечего.

Электронный циферблат показывал 4:45.

Юноша потянулся на кровати, да так сильно, что послышался хруст косточек. Он хмыкнул и неспешно поднялся, закинув таблетку обезболивающего в рот и проглотив её. Ноги повели его к напольной вешалке, откуда он не выудил ничего интересного, посему, скептически поджав губы, парень решил наведаться в комнату к Дотторе.