Изгнанный Избранный

Даже мнение чужое уважаю, предположим, только я никого не люблю

Жизнь — это шутка, и я смеюсь...

Хотя на самом деле юмора не понял

Все в мою сторону смотрят и молчат

А я в карманы прячу мокрые ладони

Я самозванец, и меня наверняка разоблачат

В камере есть вода. Из стены торчит обрубок железной трубки, из которого постоянно капает ледяная жидкость. Отель "Азкабан" сто-пятьсот звезд Мишлен, всё для гостей: всегда можно подставить кружку и напиться, просто сказка, если вдуматься. С мытьем посложнее. Так как магии здесь нет от слова "совсем", приходится умываться ей же. Если проявить фантазию, можно снять робу и покататься по стенам, с которых постоянно течет. Первое время я тщательно следил за гигиеной, даже рвал своё многострадальное покрывальце, смачивал в железной кружке и, стуча зубами, обтирался, натирал зубы, полоскал рот и зачесывал мокрыми пальцами волосы во лба. Вытираться насухо было нечем, согреваться - тем более. С приходом осени эти процедуры стали совсем редкими, так как мерз я постоянно, а слой грязи моим подсознанием стал восприниматься как дополнительная защита от холода. В камере не было даже куска мыла, так что я быстро завшивел, зарос и да и в целом опаршивился, приобретая внешние признаки отброса общества на его задворках.

Волан-де-Морту в этом плане было проще, как минимум, тем, что у него не было волос, за которыми нужно было мало-мальски ухаживать, а его ногти всегда выглядели как у сказочной ведьмы. Я даже начал замечать, что пока я в периоды задумчивости зарываюсь пальцами в свой куст на голове, он в таком случае царапает ногтем на указательном пальце свои губы.

В таком виде нас и застала, однажды навестившая меня, Гермиона.

- Привет, Гарри.

Она была одела в темно-синее пальто, а ее волосы, убранные в высокий пучок показались мне такими красивыми и блестящими в этом сером мире, что я невольно залюбовался ими, пока шел к решетке.

- Привет, - сглотнув, сипло ответил я, прикоснувшись к ее, протянутой сквозь прутья, руке.

Гермиона рассматривала меня в туском свете пасмурного пейзажа из моего окна. Её теплые, карие глаза скользили по моему лицу, по кругам под глазами, и по самим потускневшим глазам, по щетине почти превратившейся в бороду, по грязной шее, по косточкам запястий на высыхающих руках, по бледной коже и грязной, дырявой на коленях робе с двумя оторванными пуговицами, по босым мои ногам. Это был такой тягучий, такой жалеющий взгляд, что даже, одуревший до пассивности здесь, я почувствовал в груди укол боли.