Исповедь

Начало и Конец

Школьные годы. Пора безрассудная, лёгкая. Главное — это плыть по течению юношеской жизни, стараясь избегать опасных водоворотов страстей и храбро проходить через штормы и бури любой силы, не так ли?

Нет, не так. Совсем не так. Любое происшествие, причём вовсе не важно, повседневные ли это недомолвки с одноклассниками или чья-то смерть, может утащить в глубины самобичевания, выстроить нерушимую стену и, наконец, оставить наше зарытое бездыханное тело наслаждаться темнотой, вечным сном, которого так не хватало каждый день. Но некоторые перед тем, как опочить в последний раз, видят исключительно свет, чувствуют только тепло, жар, пожирающий изнутри. Они умирают не со спокойной бессознательностью, а со страданиями, с криками, заживо превращаясь в нечто непонятной формы, в жидкость, растекающуюся по горящему полу и может даже испаряющуюся в невероятной адской печи.

Свидетелем трёх таких смертей стал я. Но нет, слава Богу, я не видел, как плавится человек. Эти детали я додумал в ежедневных кошмарах, снящихся мне с самой первой ночи, в которую я смогу заснуть, после пожара в родительском доме. Мне было шестнадцать. Они даже не успели обрадоваться, что станут прародителями.

Были ли в те постоянные Вальпургиевы ночи другие сны? Даже если и так, они исчезли из моей памяти, как образ моего сына. В прочем, сын и не мог исчезнуть, ведь ему так и не было суждено понять, каково это — иметь рядом отца, способного встать на его защиту, что бы не случилось, как было у меня.

Было. Было и стало. Словно каждый день тогда был подчёркнут чёрной чернильной чертой, оставившей след навсегда. Я шёл ко дну, топил себя в море собственного горя.
Я помню, как отпер дверь, а напротив — его открытая квартира. Как ни в чём не бывало, верно мы были знакомы уже не счесть сколько лет, он, как внезапный шторм в открытом чистом океане, как играющий в своей предзнаменующей смерть пляске дым от острого весеннего пожарного огня, вылетел из своего помещения и напал на меня с жалобами о нестерпимых соседях сверху, которые заливают его уже который раз. Речь такая бурная, чистая, лёгкая, с придыханием, взгляд чёрный, всевидящий, пронзительный и одновременно поверхностный, глубокий и неприступный. Новоиспечённый сосед заставил меня окаменеть. Я мог лишь понадеяться на то, что он увидел моё воющее от восторга сердце, что его проницательность  — это не плод моего воображения, не идеализация первого встречного, а правда.