Endlessly

многа букав

There's a part in me you'll never know
The only thing I'll never show

Hopelessly I'll love you endlessly
Hopelessly I'll give you everything
But I won't give you up
I won't let you down
And I won't leave you falling
If the moment ever comes

- Только, блять, долбоеб, блять, вроде тебя, блять, мог умудриться, блять, сломать, блять, руку за два, блять, месяца до выпускных экзаменов!
Последние несколько минут Мэтт вставляет это экспрессивное и, бесспорно, емкое «блять» практически через каждое слово, и есть отчего. Дело все в том, что недели полторы назад я решил отпраздновать приход весны в нашу славную дыру и покататься на скейтборде. Снег тогда не успел сойти, кое-где все еще проглядывал лед... В общем, мне немного не повезло. Я поскользнулся, слетел с доски в ближайший сугроб, а когда меня из него извлекли и более-менее отряхнули, оказалось, что у меня ни много ни мало - перелом, причем весьма неприятный. Как следствие - гипс, минимум две недели практически тюремного постельного режима и почти полное отсутствие возможности что-либо делать. Конечно, в чем-то мне подфартило, если это можно назвать везением - я сломал правую руку, то есть левая у меня осталась в полном здравии.
Я продолжал посещать занятия, потому как экзамены никто не отменял, но вот репетиции...
Мэтт говорит, что больше никогда и никуда не отпустит меня одного, потому что со мной сразу же начинают происходить неприятные вещи. То меня в реку пихнут, то со скейта я навернусь... Правда, Беллз благоразумно умалчивает о том, кто именно столкнул меня тогда с пристани.
- Я как бы все, блять, понимаю, - продолжает он гнуть свою линию, ставя чайник на плиту, - но у всего есть свои рамки! Нам экзамены сдавать, у нас выпускной на носу, а ты, блять, лежишь болеешь, костями белеешь!
- Перестань ругаться, - прошу я, а он гневно сопит в ответ, но следует моей просьбе: теперь его речь становится гораздо чище.
- Я сейчас еще и по голове тебе настучу! Ладно, хрен с ней, с подготовкой: я и сам тебя натаскать смогу. А как же... - неожиданно он запинается и некоторое время подбирает слова, - остальное?
Все то время, что он старательно песочит меня в воспитательных целях, он то и дело повторяет об учебе, окончании школы, каком-то будущем, грядущем поступлении. Наверное, Мэтт считает, что со стороны это выглядит искренней и бескорыстной заботой, но за два года я узнал его слишком хорошо, чтобы догадаться: подобным поведением он пытается скрыть собственный эгоизм. Мы уже давно решили, что никуда не будем подавать документы, чтобы беспрепятственно заниматься музыкой, и эти аттестаты нам на хрен не сдались. Беллз не хочет, чтобы все думали, что его интересует лишь то, смогу ли я держать палочки в руках или нет, а я в свою очередь стараюсь не показывать, что боюсь нежелательных последствий.
- Иди куда подальше со своей учебой, - наконец выдыхаю я, когда понимаю, что основная буря миновала. - И с выпускным туда же иди.
- Вообще на него не пойдем?
Мэтт ставит передо мной чашку горячего чая, в сердцах бухает туда лимон, и я фыркаю, когда меня окатывает кипятком.
- Осторожнее! Можем и не пойти. Ты там что-нибудь забыл?
- Вроде нет.
- И даже историка посылать не будешь?
Беллз заинтересованно выглядывает из-под ресниц: уж кто-кто, а я знаю, чем зацепить его за живое. Но не в этот раз. Он садится напротив, довольно потягивается и разве что ноги на стол не забрасывает. На его лице светится жуткое самодовольство, а когда он говорит, он растягивает гласные.
- Я уже.
- Когда успел?
- Помнишь ту весну два года назад?
Внутри что-то неприятно екает, когда перед глазами за долю секунды мелькает все в мельчайших деталях.
- Такое не забудешь.
- На чьем, ты думаешь, столе у меня был первый раз?
Чай попадает не в то горло; с громким смехом Мэтт хлопает меня по спине, пока я изо всех сил пытаюсь не захлебнуться и тем самым не кончить жизнь в самый неудобный момент. Все ссоры по поводу моих покалеченных конечностей в одночасье забыты.
- Серьезно? - спрашиваю я, стирая брызнувшие слезы. - Не шутишь?
Беллз обижается.
- Это был их выпускной, если ты еще не забыл. Где ты прикажешь искать укромные места в школе? В медпункте?
- Ну... - он внимательно смотрит на меня. - В спортивном зале на матах!
- Ты гениален, мать твою так. Сам-то небось тоже в каком-нибудь теплом месте заховался?
- В кабинете химии, - чувствую, как мои щеки заливает румянец.
Мэтт ухмыляется, ничего не говорит, но его молчание значит гораздо больше слов. Не нахожу, что ответить, поэтому приходится резко менять тему.
- Где Крис?
- Когда тебя начало волновать его местоположение? Насколько я знаю, ты всегда относился к нему с нескрываемым равнодушием.
Пожимаю плечами, хотя и сам знаю ответ: как обычно, он слоняется где-нибудь без дела, сохраняя отсутствующее выражение лица. Сейчас это с ним постоянно: пару месяцев назад он потерял отца и теперь переживает не только это событие, но и то, что он остается единственным мужчиной в семье, то есть на его плечи сразу же ложится множество проблем. Нужно отдать ему должное и признать, что он воспринял все это стойко, несмотря на свои шестнадцать лет.
Мэтт также отходит от развода родителей, приходит в норму, учится скрывать неприязнь к обоим - даже вернулся домой. Меня это радует: это значит, что он окончательно опустился на землю. Все эти загоны со спиритизмом никогда его не интересовали, музыку «своего папашки» он откровенно недолюбливает и изо всех сил стремится быть не похожим на него во всем. Я никогда не знал Беллами-старшего, поэтому не могу определить степень похожести или непохожести между ними. Беллз говорит, что я ничего не потерял. Я верю ему.
Что до меня, так в этом плане все очень даже неплохо. Течение моей собственной жизни никак не изменилось: Мэтт, друзья, группа, музыка в общем, в каком-то роде - девушки. Последние остаются в списке моих интересов лишь потому, что я сам по-прежнему привлекаю их внимание. И в каком-то роде - чтобы немного отвлечься. Что позапрошлая весна, что прошлая, что эта - я не вижу между ними особой разницы. Самому себе я напоминаю кота, которому в марте основательно сносит крышу. Много времени уходит на то, чтобы научиться управлять собой, но результат того все же стоит. Постоянные «эксперименты» Мэтта перестают вгонять меня в краску или посылать волны мелкой дрожи по всему телу. Мои мысли начинают рассредотачиваться немного дальше, чем раньше, я начинаю хорошо учиться; это поражает всех, кто знает меня с самого детства.
Родители думают, что я одумался и в кои-то веки взялся за голову, надеясь стать адвокатом, врачом или кем-то не менее престижным; Мэтт радуется, считая, что сказывается его влияние; одноклассники, приятели и просто знакомые решают, что на меня оказали сильное влияние предки, запретив все, что только можно себе представить; учителя ликуют, некоторые из них пророчат мне большое будущее. Каждый из них по-своему прав, но настоящей правды не знает никто. В это трудно поверить, но я постоянно что-то учу лишь для того, чтобы отвлекаться от собственных мыслей. Чтобы занимать свою голову, не позволять глубже укореняться всему тому, что уже два года постепенно пускает в меня корни.
Откровенное задротничество в плане зубрежки помогает мне не обращать внимания на мелочи, постоянно иметь озабоченное выражение лица и забывать о том, что ночами не дает покоя. Многие вещи становятся проще, но только не те, о которых по-прежнему думает и пишет Беллз. Я даже перестаю пытаться его понять, потому что осознаю: это бесполезно. Он и сам себя плохо понимает.
В один прекрасный момент меня посещает мысль наплевать на все наши решения и пойти в медицинский на какого-нибудь нейропсихолога, чтобы спустя десяток лет исполнить голубую мечту детства и поковыряться в кое-чьих мозгах, но еще семь лет учебы не выдержал бы даже я. Мысль благополучно отослана в далекие края и забыта, родная и любимая барабанная установка становится мне матерью родной, а гипс, который обещают снять через четыре дня, уже маячит где-то вдали, как что-то, что уже давно пережито.