Тоже

I.

Слабый свет ламп освещал крыльцо дома. Ветер печально завывал, неприятно освежая мокрые лица. Ночь. Они обе ненавидят этот промежуток времени.

Сидеть на ступеньках, которые ведут к входу школы, не самая лучшая идея в морозную погоду. Но у Карины хотя бы накинуто пальто, в отличие от Макаровой.

Долиашвили делает вид, что так надо, и не задаёт лишних вопросов.

Они не понимают, почему стали чужими друг другу за эту неделю.

У Оеланы до сих пор трясутся колени после выгона. Необоснованная тревога не отпускала, а наоборот, душила с каждым разом сильнее. Душила, напоминая, что сейчас она не сможет просто уйти, как тогда с испытаний.

Карина тоже не в восторге: слеза скатывается по разгоряченной щеке, а искусанные в кровь губы поджимаются. Ей стыдно за свои неуместные шутки, за дикое поведение, за себя

За то, что её не было рядом с ней.

— Я поступила очень хуёво, да?

Карина бросает на неё робкий взгляд, полный надежды, ожидая услышать утешительные слова. Якобы «Все не так плохо». Но в ответ только короткий кивок.

Сердце Долиашвили бьется невозможно быстро, принося адскую боль в области грудной клетки. Ей слишком больно. Больно слышать правду и видеть чужое огорчение.

Хотя, если мыслить справедливо, то Оелана должна была уже давно уйти, кинув пару грубых слов в её адрес.

Но Макарова все ещё сидит рядом.

— Извини..

Оелана тоже начинает плакать. Тихо, незаметно прикрывая лицо руками. Она не хочет, чтобы кто-то увидел её такой.

Макарова просто слабачка.

Карина тоже.

— Я очень боялась, что тебя выгонят, — шепчет Карина дрожащим голосом. — Я не знаю, как буду без тебя здесь, Оелан.

— Я тоже боялась за тебя, — обе замирают на пару секунд.

Их пальцы медленно переплетаются между собой. Этих жутко холодных рук и тусклых голубых глаз Макаровой не хватало.

Она не хочет, чтобы Карина снова уходила, оставляя её с чувством одиночества. Долиашвили тоже.