Сердца полные заката

Часть вторая. Вивьен

Я поразительно хорошо помню нашу первую встречу.

Один из привычных мне дней в Монако, с компанией папиных друзей, когда они все явились затем, чтобы отпраздновать мое окончание школы.
Их было много; и большинство из них не представляли для меня никакого интереса. Похоже, папа забыл, что надо было пригласить и моих ровесников тоже, дабы скрасить мне компанию. Я скучала за столом и предавалась наблюдениям.

Все были своеобразны. Наибольшее внимание приковывала величая фигура моей мамы, с ее величественными движениями и роскошными белокурыми волосами. Всякий мамин жест был выточен, ничто не совершалось просто так, с гостями она была необыкновенно обходительна, но без тошнотворной настойчивой опеки. Всем было лестно стать предметом ее заботы, все улыбались и соглашались каждый раз, когда мама что-то говорила, хоть большую часть времени она молчала. Все это и многое другое удавалось маме как бы безо всякого труда, она была абсолютно натуральна в своих действиях — и это завораживало.

— Вивьен, — нежно сказала она мне, поймав мой взгляд. — Ты сыграешь нам что-нибудь на фортепиано? — она указала на инструмент, искусно сделанный из красного клена.

Пианино с этой целью было поставленно в гостиную, близко к большой столовой, дабы ублажать слух гостей. И поражать своим «мастерством».

Я поднялась, расправляя складки бежевого платья, оборачиваясь к маме:

— Что мне сыграть?

— Что-нибудь из последнего. — она ответила и надела пару мелодий.

Я была тронута тем, что она выслушивала в мое бренчание, эти бесконечные попытки овладеть инструментом и воспроизвести те великие мелодии, которые потрудились написать Дебюсси и Шопен. Но это были «официальные» мелодии, которые безо всякого смущения можно было играть для гостей. Помимо этого я зачастую предпочитала в некотором смысле адскому труду классики мелодии из фильмов. Или песни Мари Лафоре, Жозефин Байкер, и тогда уж без пения не обходилось. Пели все: Грейс, мама... и папа. Лишённый всякого музыкального слуха и голоса соответственно, он пел в самозабвенной, горделивой манере. Мама отпускала пару шуток по этому поводу, но не могла удержать искренней улыбки при отцовском гортанном «пении».

Я заиграла и оказалась в пузыре издаваемых мной же звуков. Они все переливались, соединяясь в слова, которые могли быть понятны каждому человеку, вне зависимости от нации.