Жук жужжит

Мечты, желания и цели

Антон сидит на диване и чешет пузо Жёлудю, а тот тарахтит, как работающая газонокосилка — только не шевелится, потому что ленивец, а не кот. На самом деле Жёлудь девочка, но когда Эд подобрал у «Пятерочки» и притащил домой этот облезлый рыжий комок с оторванным ухом, то почему-то окрестил его котом, так и повелось.  Серый, похожий на большой ком пыли, Пельмень спит у него в ногах, как собака, а где Редис — известно одному Редису. С самого детства этот кот умел ныкаться там, где не ступала нога человека, а вылезал всегда внезапно, из-за чего Антон пару раз чуть не словил сердечный приступ. Но он скучает даже по этому, без котов его жизнь стала чуть более унылой.
  — Как с Арсением? — заговорщически спрашивает Егор, вручая ему бутылку безалкогольного пива — почему-то ему вечно кажется, что откровенный разговор обязательно подразумевает алкоголь, причем уже с первого глотка. Тот факт, что в этом алкоголе нет алкоголя, его ни капли не смущает.  Вообще Антону меньше всего хочется разговаривать: он и так весь день болтал с Егором, пока они ходили по магазинам и в парикмахерскую — тот же не затыкается ни на секунду. Антон уже в курсе, что Егор в клубе теперь не только танцует, но и поет, что у него три новых сценических костюма, что он недавно посмотрел «Зеленую милю», но в книге всё было по-другому, а также много других, не самых интересных Антону вещей. С Егором круто тусить вечерок, особенно если вместе с Эдом, но наедине и в течение целого дня это невыносимо.  — Хорошо, — сухо отвечает Антон: у него просыпается необоснованная ревность каждый раз, как Егор заговаривает об Арсении.  Он делает глоток пива и откидывается на спинку дивана: все мышцы в теле болят, а ведь это просто поход по торговому центру. Завтра Антона ожидает первое занятие с тренером в зале — видимо, тогда он сразу умрет, не доползет даже до раздевалки.  — Ты не выглядишь счастливым, — тоном диванного психолога выдает Егор.  Еще бы он выглядел счастливым, ага, после сегодняшнего марафона. Антон задумчиво трет рукой гладкую щеку: в парикмахерской его побрили и натерли каким-то бальзамом от раздражений — и теперь он пахнет персиком. Жёлудь, недовольная тем, что ее перестали гладить, издает мяфк, и Антон возвращает руку ей на пузо.  — Почему ты постоянно пытаешься завести разговор про Арсения?  — Потому что у тебя новый парень за долгое время, и ты ради него снял свой металлолом и побрился впервые за, сколько, десять лет?  — Не ради него, а ради себя, — поправляет Антон. — Я же говорил, что для меня это давно стало, знаешь, не столько отражением меня, столько броней. Давно пора было от этого отойти.  — А мне нравилось, как ты выглядел.  — Да мне тоже в целом. — Антон пожимает плечами и смотрит на свою розовую футболку с рисунком пронзенного мечом сердца: она так ему понравилась, что он надел ее прям в магазине, только на кассе бирку срезал. — Я старую одежду не собираюсь выкидывать, просто внес разнообразие. Глупо отказывать себе в хотелках тупо ради какого-то образа.  — Стиль — это не то, что ты носишь, стиль — это ты, — с умным видом кивает Егор, явно наслаждаясь охуеванием Антона, и ржет: — Бля, ты поверил.  Антон тоже смеется: с Егором никогда не угадаешь, всерьез тот или гонит. Первое время Антон искренне верил в его глубокомысленные изречения, но и сейчас иногда ведется на этот прикол с домашней философией. Жёлудь переворачивается на живот, подставляя под ладонь спину, но у Антона уже затекло запястье, так что он убирает руку и стряхивает с нее шерсть: носки, блин, можно связать.  — Так что, у вас пока не было секса? — продолжает доебываться Егор.  — Думаю, что будет сегодня, — спокойно говорит Антон, хотя внутренне его трясет: не от волнения перед сексом, а от самого факта, что они наконец побудут с Арсением вместе так долго. — Мы эту неделю виделись кое-как, потому что у него скоро защита и вообще куча всего по учебе, да и у меня были дела.  Они встречались в основном в парках и кафешках, где просто болтали и даже не обнимались, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание. Приезжать домой к Арсению, как раньше, не стоит, а тот к Антону приехать не может: это отнимает время, которого пока тупо нет.  Но сегодня особенный день, точнее вечер: Арсений более-менее разгреб завалы и впервые останется с ночевкой. Антону хочется выть от счастья, что они наконец проведут столько часов вместе, даже если будет просто сон в обнимку.  — Завидую тебе, — вздыхает Егор. — Люблю это чувство, когда вы только начинаете встречаться, и всё в розовом свете... — Он смотрит куда-то на пол около дивана и добавляет: — И он не кидает на пол носки, которые когда-то спер у тебя же.  Антон вчера навел безупречный порядок: если его мама вдруг нагрянет в гости из Воронежа, то не найдет ни одного косяка, тем более что траву он не курит. А грязных носков нет не то что на полу, а в принципе в квартире: Антон все перестирал. Он даже пыль на шкафу протер и полы помыл, чего в этом году не делал ни разу.  — А я, наоборот, люблю, когда отношения уже на том этапе, что вы можете рыгать и пердеть друг при друге, — мечтательно произносит он, думая об Эде, пусть они и не встречались. Хотя, пожалуй, вряд ли Антон когда-нибудь настолько преисполнится в сознании, чтобы рыгать при Арсении.  Слышится бухтение и копошение в коридоре — пришел Эд, хотя звука ключа в замке не было: но они входную дверь и не запирают никогда. Пельмень тут же просыпается и пулей летит встречать хозяина, как самый настоящий верный пес, а Жёлудь даже не шевелится, только глаз приоткрывает.  — Привет, жопа пушистая, — бормочет Эд, видимо, Пельменю, но Егор кричит с комнаты:  — Надеюсь, это ты не мне!  — И твоей жопе привет! — орет Эд ему в ответ. — У тебя кроссы новые или у нас гости?.. Да че ты пиздишь, — ворчит в сторону, — тебя кормили, я по морде твоей вижу.  Подпихивая ногой жирного кота, Эд проходит в комнату — прихожая у них выходит сразу в зал, без всякого коридора — и дружелюбно здоровается, протягивая руку:  — Здрасьте, я Эд.  — Эд, ты ебу дал? — Антон поднимает брови.  Эд подходит ближе и недоуменно пялится на него, будто не узнает, затем щурится, кидает недоверчивый взгляд Егору — тот показывает большие пальцы, мол, да, это он, ты отгадал. И лишь после этой немой паузы Эд аккуратно уточняет:  — Антоха?  — Ты реально меня не узнал?  — Ебать, — только и выдает тот, а потом хватает его пальцами за щеку и оттягивает, как тетушка — симпатичному младенцу в мультиках. — Я ж тебя бритым ни разу не видел. Охуеть, — он продолжает трепать его за щеку, и это уже больно, — охуеть.  — Да прекрати ты. — Антон отпихивает его так, что пиво чуть не выливается из бутылки, и трет саднящую щеку. — Побрился и подстригся, ничего такого.  — Пиздец ты на педика теперь похож.  — Не похож я на педика.  — Похож, — подтверждает Егор, — от тебя и раньше исходили гейские вайбы, а сейчас буквально на лбу написано «Мальчики, я здесь».  Антон молча показывает ему средний палец и отпивает пива — немного жалеет, что оно безалкогольное, но он за рулем, так что ему всё равно нельзя.  — И тебе как будто пятнадцать, — добивает Эд и, отобрав у него бутылку, делает несколько смачных глотков. — Я б тебе даже пиво не продал. Пытаешься соответствовать Арсу?  — Я тебе в глаз плюну.  И это не пустая угроза: когда они жили вместе и бесили друг друга, они именно так и решали конфликты. «Я тебе врежу» реально могло бы закончиться рукоприкладством, а плюнуть в глаз — это ж еще попасть надо, а пока пытаешься попасть, то вы пять раз поржете и уже забудете, из-за чего срались.  — Да ладно, зато ты терь ебабельный, — примирительно бросает Эд.  — Ты охуел? — охуевает как раз Егор. — Это что за комплименты другому мужику при живом-то парне?  — Ты лучше всех, зая. — Эд показывает ему сердечко — вернее, половинку сердечка, потому что одной рукой — и поворачивается обратно к Антону: — Слава богу, что ты с Арсением замутил, а то он меня бесил. Терся вокруг Егора, бля.
  — Только не говори, что ты ревновал меня к Арсению. — Егор закатывает глаза, словно ревновать к Арсению так же глупо, как к кустам герани. Антон возмущен: по его мнению, если в окружении твоего парня есть Арсений, то ревновать к нему — самое естественное чувство.  — Да не особо, — отмахивается Эд пренебрежительно, и возмущение Антона растет. — Но он на тебя такими глазами смотрел, что мне аж не по себе было. И вы тусили вместе постоянно.  — Ему же было одиноко, я не мог его игнорить.  — Чего еще интересного расскажешь? — мрачно уточняет Антон. Теперь он смотрит на Егора иначе — и светлые волосы, белоснежные зубы, прозрачные голубые глаза что-то как-то бесят. Понарожали всяких тут красивых, сука.  — Не переживай, — Егор показывает ему окей, Антону хочется послать его в очко, — мы виделись недели две назад, наверно, и он ко мне уже совсем никак. А потом я тебя случайно в разговоре упомянул, и у него глаза аж загорелись.  Антон знает об этой их встрече — еще бы он не знал. Арсений помогает Егору с сайтом: этот белобрысый решил заделаться индивидуальным артистом, типа, заказываешь стриптизера — получаешь песню в подарок, и наоборот. Хотя сложно сказать, подарок тут или наказание.  — Ну ладно, — успокаивается Антон, умиленный тем, что при его упоминании у Арсения горят глаза — наверно, он и сам так со стороны выглядит, когда думает об Арсении. — Эд, я вообще с тобой поговорить хотел.  — Да без бэ, а че?  Антон набирает в грудь воздуха, будто планирует читать стих или декларировать речь, и выдает:  — Давай откроем свой салон.  — Давай, — легко соглашается Эд, не удивившись — и вот Антона это уже удивляет. — Слушай, ну, а шо, я давно об этом думал. Надоело на дядю работать, да и хули нет: база есть — это главное, а на работу можно учеников моих взять, у меня ж их как говна.  Эд действительно учит много начинающих мастеров, у Антона тоже есть парочка, но он почему-то их не рассматривал — а ведь бить какие-то простые штуки они смогут.  — Я так прикинул, туда-сюда по аренде, ремонту, — рассказывает Антон, — мебели там и прочей хуйне по мелочи. Для начала ляма в два точно влезем, если попроще: не лухари в центре, но и не подвал в Бутово. Немного денег у меня есть, плюс байк продам, возьмем по кредиту — и хватит.  — Байк продашь? — Эд хмурится. — Антох, да не надо, бабки у меня есть.  — У тебя... Чего? Откуда?  — Мы ж не тратим ни хуя, — пожимает Эд плечами и кидает взгляд на Егора, который активно кивает, — копим на первый взнос на хату, но это подождет, мы это обсуждали уже. Надо в рекламу побольше вбахать, раскрутиться побыстрее, тогда окупимся скоро.  Егор снова кивает, как болванчик, а Антон уходит в совсем уж глубокий ахуй: оказывается, у них и деньги есть — мечта, которая виделась далекой и несбыточной, не так уж далеко и была. От понимания этого аж слезы наворачиваются на глаза: его и кредиты не смущали, не в первый раз же, но тут всё гораздо проще.  — Но байк я всё равно продам, — уверенно говорит он. — Я и покупателя нашел, завтра встречаемся. Просто... ну его на хуй, короче, заебал: зимой в гараже пердит, летом тоже не всегда поездишь. На каршеринге удобнее, да и хоть говно свое можно сложить на заднее сидение, а не пихать в этот багажник ебучий.  — Уважаю.  — И опасно это, между прочим, — подытоживает Егор, явно недоумевающий, что никто до сих пор этого не сказал.  — И опасно, — подтверждает Антон, задумываясь о том, что будет чувствовать Арсений, если его парень свернет себе шею на байке. Не то чтобы Антон и раньше не думал об опасностях и реакции близких на них, но почему-то именно сейчас это начало беспокоить его особенно сильно. Отношения реально меняют людей.  ***  Антон подъезжает к дому Арсения, когда на улице еще светло, но солнце уже течет к линии горизонта. Он паркуется на своем обычном месте, снимает шлем и бросает привычный взгляд на задернутое синими шторами окно, но Арсения там нет — и на улице тот его не ждет, как делает обычно. Перед выходом Антон сбросил ему сообщение «Брей ноги, я в дороге» и теперь переживает, как бы тот не обиделся, увидев в этом отсылку к давнему проебу.  Заглядывая в зеркало мотоцикла, Антон поправляет волосы — обычно он это делает чисто на автомате, чтобы лохмы в глаза не лезли, но сейчас ему реально хочется выглядеть получше. Немного страшно появиться перед Арсением в новом образе: мало ли, вдруг тому нравился Антон-роцкер, а обычный Антон не понравится. Кто бы что ни говорил о том, что внешность не имеет значения, но значения она не имеет разве что на более поздней стадии отношений, а в самом начале — еще как имеет.  Подъездная дверь открывается, и у Антона замирает сердце, но это выползает какая-то бабулька с клетчатой сумкой, выглядящая слишком пестрой для своего возраста: это относится и к бабульке, и к сумке. Однако только Антон успевает расслабиться, как следом за бабулькой выходит Арсений.  Он выглядит как всегда, но не совсем: вместо уродского свитера — мягкий джемпер на пару размеров больше, вместо классических брюк — обтягивающие джинсы, а вместо наплечной сумки — поясная, и лишь очки остались прежние. Не только Антон ходил по магазинам, хотя Арсений, наверно, купил всё онлайн.  Тот сначала бегает взглядом, будто пытается найти своего байкера и, не зацепившись за привычный образ, натыкается на Антона — и поднимает брови. Он подходит к нему медленно и осторожно, словно боится, что мог обознаться, и неверяще уточняет:  — Антон?  — Не нравится? — Антон поправляет челку — уже бесцельно, на нервах, портя то, что только что так судорожно укладывал.  — Ты такой... — Арсений рассматривает его с ног до головы, хлопая ресницами, задерживает взгляд на лице — у Антона аж дыхание перехватывает от напряжения, — ...красивый.  — Э?  — То есть, — тараторит Арсений, — ты всегда был красивым, но это было не очень заметно под, — он машет вокруг себя руками, будто это всё объясняет, — всем этим. А сейчас я смотрю на тебя и поверить не могу, что ты всё время выглядел так.  — Да брось, — смущенно говорит Антон, теперь почесывая затылок. — Просто побрился и подстригся.  — Если бы ты так выглядел в день нашей встречи, я бы... — Он вдруг смущается и качает головой, явно не планируя заканчивать фразу, а затем подходит к байку и снимает с ручки шлем. Антон не останавливает его, но и сам на мотоцикл пока не садится, лишь подстегивает:  — То ты что?  — То я бы не только возбудился, но и кончил тоже, — краснея, выдавливает Арсений и снимает очки, небрежно запихивает их в свою сумку, надевает шлем и защелкивает ремешок под подбородком. — Что? Не смотри на меня так.  — Подожди, — хмурится Антон, — разве тогда ты был возбужден? — Арсений на это лишь молча выгибает бровь, так что приходится пояснить: — Я имею в виду, это у тебя не тупо реакция на боль была? У тебя что, встал на меня?  — Ты шутишь? — спрашивает Арсений так, словно всерьез допускает возможность, что Антон над ним угорает. — Разве у кого-то может встать от боли? Не считая всяких там извращенцев.  — Может, конечно. Организм — вообще штука сложная.  — Ну... — Арсений отводит взгляд. — Что ж, а у меня встал на тебя. Больно было, но я думал о тебе, как ты... делаешь разные вещи. Это помогало отвлечься от боли, но и вызывало некоторые... последствия.
  — И что же ты представлял? — Антон уже откровенно флиртует, хотя его самого бросает в жар от мысли, что там, лежа на кушетке, Арсений в самом деле фантазировал о нем.  — Неважно, — бубнит тот, перекидывая ногу через байк, — мы собираемся ехать к тебе или будем стоять и болтать?  Он такой милый с румянцем на щеках, красноту которого лишь подчеркивает бордовый джемпер, что Антон не расспрашивает его дальше и, надев шлем, молча садится за руль. Ему очень хочется поцеловать Арсения прямо здесь и сейчас, но детская площадка во дворе забита детьми и мамочками, а на лавке у соседнего подъезда сплетничают бабушки, так что здесь для поцелуев не место.  Во время езды Арсений по-прежнему держится за него, а не за специальную ручку: не давит и не стискивает, а просто обнимает, прижимаясь грудью. С одной стороны, это успокаивает, как и присутствие Арсения в принципе — сразу наполняет всё вокруг теплом, заботой и уютом, словно кто-то заворачивает в мягкий пушистый плед. С другой стороны, это и распаляет, потому что последние недели Антон только и способен что представлять, как он раскладывает Арсения на постели и покрывает поцелуями всё его тело.  На очередном повороте они встречают другого байкера, и в знак приветствия тот мигает им фарами — Антон мигает в ответ и понимает, что немного будет скучать по этому. Не то чтобы он был в байкерской тусовке, участвовал в каких-нибудь гонках и так далее, но всё же есть в мотоциклах своя романтика, что ли. Он вдруг вспоминает, что так и не исполнил свою мечту о поцелуе на байке, и заворачивает к задней, не дворовой, стороне знакомого дома.  Обычно он заезжает сюда поссать в кустах, поэтому знает, что тут почти всегда безлюдно, если не попасть на какую-нибудь бухую компанию подростков, сидящих прямо в этих самых кустах. Сейчас здесь пусто и тихо, если не считать доносящегося с дороги шума и рычание мотора байка — но мотор Антон глушит.  — Что такое? — недоуменно уточняет Арсений, так и продолжая его обнимать. — Всё нормально?  — Ага. — Антон оборачивается к нему, и они чуть не стукаются шлемами. — Слушай, а можешь на минутку слезть?  — Надеюсь, ты не решил оставить меня тут, — посмеивается Арсений, но с байка слезает и просто встает рядом. — Что случилось?  Антон двигается на место пассажира и похлопывает ладонью по своему, нагретому.  — Ты предлагаешь мне сесть за руль? — Арсений хмурится. — Хочешь, чтобы мы улетели в кювет? Конечно, я хочу умереть с тобой в один день, и всё такое, но желательно бы лет через семьдесят.  — Эй, да я не за этим, — смеется Антон, хотя в груди теплеет от одной мысли: Арсений фантазирует о том, что они состарятся вместе. — Сядь лицом ко мне и сними шлем.  Арсений смотрит на него, как на деревенского дурачка, от которого никогда не знаешь, чего ожидать, но всё-таки послушно стягивает шлем — каждый раз приходится прилагать усилия, потому что тот маловат. На следующий же день после первой поездки они заехали в магазин подобрать Арсению шлем, но оказалось, что на такие большие головы шлемы не делают. Пришлось купить более-менее подходящий, и Антон потом долго хихикал, что Арсений просто слишком умный — тот ворчливо поправлял, что размер головы никак не отражает уровень интеллекта.  — Ты ничего не объяснишь? — спрашивает тот, всё-таки садясь на байк лицом к Антону. — Я сначала думал, что тебе пописить надо, но эта версия выглядит всё менее правдоподобной.  — Ты прав, писить я не буду. — Антон снимает и свой шлем тоже, мимолетно поправляет челку — а у Арсения челка после шлема примялась, как лист бумаги. — Поцеловать тебя хочу.  — Почему именно сейчас? — щурится Арсений. — Ты как будто собрался меня в лес увезти и убить, а это последний поцелуй перед жестокой расправой.  — Да прекрати, — фыркает Антон, — я же теперь не выгляжу как извращенец, с чего такие мысли?  — Знаешь, теперь смотрю я на тебя и начинаю подозревать, что дело было вовсе не в щетине, цепях и татуировках. Есть в тебе нечто такое... — он игриво дергает бровью, — извращенское.  — О, ты даже не представляешь, — тем же тоном добивает Антон и говорит уже серьезнее: — На самом деле я просто байк продаю завтра. Хотел, знаешь, взять от него всё, а то ни разу на нем не целовался.  — Почему?  — Да как-то не сложилось.  — Я имею в виду, почему продаешь, — в его голосе, однако, не слышно ни капли расстройства по этому поводу.  — Надоел. Хочу машину, но это не сейчас, попозже, после открытия салона. — С Арсением мыслями о своей студии он уже поделился, поэтому тот просто кивает, не удивленный таким заявлением. — И хотел напоследок пососаться на нем с тобой. Ты как к этому относишься?  — К продаже или к пососаться?  — К продаже, — усмехается Антон. — Хотелось бы верить, что к пососаться ты относишься положительно априори.  — Так и есть. А насчет продажи... Ну, я рад, что не придется кататься на этом. — Арсений постукивает пальцами по сиденью. — Первые пару раз было прикольно, но когда постоянно, то ничего прикольного нет. Ни расслабиться, ни поговорить, ни потрогать тебя, — он кладет ладонь Антону на колено, с нажимом проводит выше по бедру и возвращает обратно, — за коленку.  — А ты, значит, хочешь трогать меня за коленки?  — Я хочу трогать тебя во всех местах, — неожиданно откровенно признается Арсений и сам тянется к нему за поцелуем — и Антон отвечает, притягивая его к себе.  Оказывается, что целоваться на байке — фигня: кто-нибудь может застукать, плюс сиденье твердое и неудобное, а колени больно упираются в острые коленки Арсения. Но Арсений отвечает с такой пылкостью и нежностью одновременно, так ласково обнимает за плечи и так сладко постанывает в рот, что всё остальное становится неважным. Целоваться на байке — фигня, но всё-таки самое главное — это не где и не на чем, а с кем.  ***  Антон представлял, что они набросятся друг на друга, как только за ними закроется входная дверь, но реальность оказывается куда прозаичнее. Арсений сначала замялся, потом потянулся к нему, а затем замялся снова — и начал утверждать, что им вот прямо сейчас нужно посмотреть сайты других тату-салонов, чтобы начать думать над собственным.  По мнению Антона, это самое последнее из того, чем им стоит заняться, но он не давит — просто покорно встает за своим компьютерным креслом и объясняет, что ему нравится в каждом открытом сайте, а что не очень. Арсений деловито делает скрины с пометками, параллельно рассказывая, как скодить или сдизайнерить тот или иной элемент. По нему заметно, что он волнуется, но при этом пытается не выдать свое волнение — что в итоге лишь сильнее его выдает.  У Антона ноги затекают стоять, но единственный стул в его квартире — это компьютерное кресло, а в нем сидит Арсений. Когда они жили с Эдом, то был еще и его стул, а так — всё. Кухонного стола у них нет, потому что нет и кухни, а гости всегда садились на диван или вообще на ковер, если тот не был занят котами. Три кота в маленькой однушке — это, конечно, за гранью добра и зла.  — Арс, да забей, давай займемся этим завтра, — ласково произносит Антон, наклоняясь и чмокая его в макушку. — А сейчас посмотрим какой-нибудь фильм или поиграем во что-нибудь.
cappadocia.goturkiye.com
  Тот перестает клацать мышкой и вздыхает, не отрывая взгляд от монитора:  — Стрессово.  Не нужно быть гением, чтобы понять: он говорит вовсе не о фильме или игре — и не о создании сайта для будущей студии Антона с Эдом. Нет, он говорит о сексе.  — Арсений, — Антон снова чмокает его в макушку, — мы можем посмотреть фильм или поиграть в игру, необязательно заниматься сексом. Если хочешь, просто пососемся и потискаемся, как и обычно, и всё.  Арсений медленно, как злодей в фильмах, поворачивается на кресле к нему лицом — и выражение лица такое же воинственное, что ясно: он принял решение и ни за что от него не отступится.  — Я хочу заняться сексом, — цедит он упрямо. — То есть не сексом, а, ну, мы говорили об этом. Полусексом. И хватит меня успокаивать, мне же девятнадцать, а не девять.  — Я бы не советовал заниматься сексом или даже полусексом в девять лет. — Арсений на это издает какой-то непонятный бубнеж, и Антон ласково успокаивает его: — Слушай, волноваться перед первым разом — это нормально. Все волнуются.  — Я не волнуюсь.  — Ты же только что сказал, что тебе стрессово.  — Но это же не значит, что я волнуюсь, — фыркает Арсений и резко, без паузы, выдыхает: — Да, волнуюсь. Но хочу.  — Хорошо. — Антон наклоняется и, взяв его лицо в руки, целует в щеку, потом снова и снова. — На самом деле секс — это как два пальца обоссать.  — Не хочу, чтобы ты ссал мне на пальцы.  — А чтобы ты мне? — посмеивается Антон, но Арсений выглядит так, словно собирается откусить ему нос в самое ближайшее время. — Ладно, прости. Я имею в виду, что это всё легко, а страшно только поначалу. Так всегда перед чем-то новым и неизвестным. Помнишь, как ты перед татуировкой трясся?  — Я не трясся.  — А прошло всё как по маслу, — продолжает Антон, не обращая внимания на это очередное отрицание.  — Кроме того, что у меня встал на тебя, — мрачно говорит Арсений. — И я весь сеанс представлял, как ты откладываешь машинку, суешь руку мне в трусы, целуешь, где болит, и всякое такое.  — Это негигиенично, — на автомате произносит Антон, хотя перед глазами всплывают эти сцены: то, что могло бы быть между ними уже в первую встречу. Глупо отрицать, что Антону этого хотелось — но тогда он бы этого себе не позволил, ни за что. — Если хочешь, можешь как-нибудь прийти ко мне, и мы сделаем вид, что незнакомы, а ты клиент... — Он проводит большим пальцем по шее Арсения, и тот сглатывает. — Иглу вставлять не буду, так, пустым держателем потыкаю, машинкой пожужжу.  — Как жук? — со смешком уточняет Арсений, и Антон звонко чмокает его в нос. Рядом с Арсением его колотит от нежности: ее так много, что она не умещается в теле, стремится вырваться через поцелуи, объятия, просто касания — от нее рвет сердце, от нее тяжело дышать, от нее хочется пищать. Но пищат мыши, а Антон не мышь — он жук.  — Да, — и еще один чмок, — как жук. Тебе в душ нужно?  — Нет, я сходил перед выходом. А от тебя, кстати, — Арсений утыкается носом ему в грудь и глубоко вдыхает, — пованивает. Хотя мне даже нравится. Не уверен, что это нормально.  Антон тоже не уверен, что это нормально, и меньше всего на свете ему хочется отлипать от Арсения. Но он был в душе только утром, а после этого носился по магазинам и потел в примерочных — и даже если Арсений по какой-то причине не блюет фонтаном от запаха его пота, лучше все же помыться. Так что он мимолетно целует его в губы, особо не увлекаясь, и идет в душ.  Ему приходится подключить всю свою сноровку и приложить немалые усилия, чтобы помыть тело, но при этом не намочить голову: зря ее, что ли, два раза в парикмахерской помыли и укладывали какими-то там муссами и гелями. Зато тело Антон намывает раза в три тщательнее, чем обычно, словно Арсений будет сканировать его на предмет микробов.  На всякий случай он подмывается чуть глубже, чем того требует ситуация, но больше не меньше, как говорится. Да, Арсений подчеркнул, что анал его не интересует, но всё всегда может пойти не так — лучше перестраховаться. В конце концов, от чистой жопы еще никто не умирал, а если и умирал, то Антон об этом не знает (и знать не хочет).  Он долго стоит голый посреди ванной, если у комнаты в пять квадратов, заставленной по самое не могу, вообще имеется какая-то середина, и думает: одеваться или нет. Вроде как они только что обсудили, что собираются заняться безудержным страстным сексом, но в то же время это как-то неловко. Сначала он решает пойти в чем мать родила, затем обматывает бедра полотенцем, затем берется за одежду — и вспоминает, что она грязная, а из чистого тут лишь висящие на полотенцесушителе носки. В итоге он всё-таки останавливается на полотенце, завязывает покрепче, чтобы не свалилось от резкого движения, и выходит из ванной.  Арсений сидит всё там же и всё в той же позе, но вместо джинсов на нем теперь шорты, а безобидные белые носки оказались вовсе не носками, а гольфами по колено.  — Где ты взял шорты? — удивленно спрашивает Антон, подходя ближе — Арсений смотрит на него, но тут же отводит взгляд и начинает активно печатать что-то на клавиатуре.  — Я принес их с собой.  Антон не представляет, как в крошечную поясную сумку уместилось что-то больше спичечного коробка, но это и неважно. Шорты короткие, а теперь и вовсе так задрались, что почти полностью открывают татуировку на бедре — и это уже само по себе горячо. Однако когда Антон присматривается, то осознает: ноги Арсения опять глаже арбуза, или что там еще гладкое, он плохо соображает.  — Арсений, — мягко зовет он, — ты зачем... О боже, — до него доходит, — ты воспринял мое «брей ноги» буквально?  — А как я должен был это воспринять? — Арсений сводит брови, но всё еще не поворачивается к нему. — Если что, делать это постоянно я не собираюсь, это занимает много времени и раздражает. И я под коленкой порезался. Если ты от такого тащишься, то...  — Я не тащусь. — Антон, с трудом сдерживая улыбку, поворачивает его к себе и садится на корточки, с нежностью смотрит снизу вверх. — Блин, Арс, это же выражение такое. Я не имел в виду, что тебе реально надо брить ноги.  Арсений вспыхивает, как красный свет на светофоре — кажется, у него даже кончик носа краснеет, будто на морозе. Но взгляд он больше не отводит и всем видом выражает собственную правоту — упрямый ежик.  — Не знаю я такого выражения, его вообще никто не знает, — ворчит он. — Я подумал, что тебе понравилось в прошлый раз.  — Мне нравятся твои ноги любыми. — Антон наклоняет голову и коротко целует белое колено над краем гольфа. — Но лучше всё же не надо. Я привык к волосатым мужицким ногам, без волос они выглядят как-то странно. А почему ты в гольфах?  — Носки чистые закончились, — пожимает Арсений плечами, но за месяц отношений Антон немного научился понимать, когда его парень подпездывает. Однако ловить его на лжи глупо: если Арсений надел гольфы, чтобы чувствовать себя секси — Антон только за.  — Мне разложить диван, чтобы было удобнее, или хочешь начать прямо тут?  Арсений смотрит ему в лицо так долго, что Антону становится жарко, хотя окно в комнате открыто нараспашку и на улице сегодня прохладно. За стеклами очков в его голубых глазах нет ни грамма льда — там плещется страсть, и от этого долгого пронзительного взгляда у Антона огонь разливается по сосудам от самого сердца.
  — Прямо тут, — наконец твердо произносит Арсений и скомканно добавляет: — но без всяких извращений.  — Например?  — Ну, если ты хочешь привязать меня к стулу и лупить плеткой, то я пас. Про обоссать два пальца — тоже. Со всякими там удушениями тоже не хочу экспериментировать, лучше по лайту. Идет?  — Классика, — кивает Антон с таким видом, словно он шарит хоть в каких-то нестандартных практиках, хотя его максимум — это секс в кресле, а не на диване или в кровати. Причем не в компьютерном, а так, обычном.  Он снова наклоняется и плавно проводит носом по бедру Арсения, обратный путь до колена проходит губами — осторожно целует, будто фарфоровая кожа действительно из фарфора. Арсений над его головой рвано выдыхает и садится ниже, чуть раздвигая ноги, и Антон наконец покрывает внутреннюю сторону короткими поцелуями. Он так долго бредил об этом, что в ушах шумит от одного осознания происходящего.  Арсений запускает руку ему в волосы, мягко накручивает прядки на пальцы, портит весь труд парикмахера, который столько времени боролся с этим вороньим гнездом — но Антон не против, ему плевать.  — У тебя такие мягкие волосы, — тихо говорит Арсений и так же тихо стонет, когда Антон широко лижет его вдоль бедра. — Такие...  Он не договаривает, потому что захлебывается воздухом: Антон трется щекой, носом и губами о его член прямо сквозь шорты. Тот возбужденно подрагивает и почти твердый, словно Арсений заведен еще с того времени, как только зашел в квартиру.  Шорты такие тонкие, что Антон чувствует жар кожи даже сквозь ткань, а белья под ними вообще как будто нет. Антон губами ощущает все венки на стволе, ощущает уздечку, щелку — словно никакой преграды нет вовсе. Он лижет головку, обхватывает ее губами и мягко посасывает — Арсений всхлипывает и хватается за подлокотник.  Антон поднимает взгляд на его лицо, не выпуская член изо рта — видит румянец, яркие блестящие глаза, приоткрытые влажные губы. Арсений без конца их облизывает и шумно дышит через рот, неотрывно глядя на него. На языке чувствуется вкус смазки, и теперь Антон точно уверен: трусов на Арсении нет, свеча-роза.  Кончиком языка он выталкивает головку изо рта и начинает покрывать поцелуями ствол: у основания, чуть выше, выше, до уздечки — и обратно. Он опять трется о член щекой, а пальцы запускает под штанины шорт и поглаживает тонкую кожу под ними. Сердце так стучит в раскаленной груди, будто готово расплавиться, собственный член стоит так же крепко, как и у Арсения.  — Стой, — выдыхает Арсений, и Антон резко поднимает голову, напуганный мыслью, что сделал что-то не так. — Я... — он привстает и запускает большие пальцы под резинку шорт, — да?  — Да, — отчего-то хрипло отвечает Антон и помогает ему стянуть шорты, кидает их комком куда-то за спину. Никакого белья действительно нет, и, черт возьми, Арсений либо приехал к нему в джинсах на голое тело, либо разделся, пока Антон был в душе — и неизвестно, что из этого горячее.  Член у Арсения большой, тяжело покачивается от собственного веса и притока крови — Антон немного завидует, хотя от одного вида крупной яркой головки рот наполняется слюной. Он сглатывает ее, запоздало понимая, что слюна бы не помешала, и лижет ствол по всей длине — и сразу же отстраняется, слышит разочарованный выдох.  Арсений обезоруживающе красив: с пушистой челкой, с румянцем, с задравшимся джемпером, в белых гольфах. Антон никогда не перся со всей этой темы про шмотки, но сейчас этот образ выбивает у него весь воздух из легких — или это в груди так жарко, что не получается нормально дышать. Он заглатывает побольше воздуха и, взяв ноги Арсения под коленями, приподнимает их, укладывает на подлокотники кресла.  Вид открывается еще лучше — Арсений дергается, чтобы прикрыться, но потом расслабляется и просто выжидающе смотрит. На щелке члена блестит капелька смазки, но она слишком густая, чтобы скатиться вниз — Антону безумно хочется ее слизать, но вместо этого он мягко обхватывает Арсения за щиколотки и поглаживает выступающие косточки. На носки и гольфы у него тоже никогда не было фетиша, но теперь, кажется, появился.  — Долго будешь на меня смотреть? — с вызовом спрашивает Арсений.  — Мог бы вечно, — улыбается Антон. — А тебя это смущает?  — Нет, — фыркает Арсений, хотя он красный буквально до ключиц — может, и ниже, но ворот джемпера скрывает. — Я думал, что мы собирались трахаться, а не смотреть друг на друга.  — А ты не думаешь, что одно включает другое? — хихикает Антон и целует его в коленку сбоку. — Или мне закрыть глаза и делать всё только на ощупь, Арсений?  — Не произноси мое имя так.  — Как?  — Как... — Арсений запинается. — Как что-то пошлое.  Антон и сам не заметил, что начал произносить его имя как «Ар-рсений» — еще и с придыханием, словно они уже трахаются и это получается само собой в порыве страсти.  — Извини, — бросает он, не испытывая ни грамма вины, и целует Арсения в бедро — то самое, на котором татуировка. Он обводит языком контур Трикси и скользит ниже, на внутреннюю сторону, прихватывает кожу губами, посасывает. Так и тянет куснуть, но он не уверен, что это входит в арсеньевские рамки «по лайту», так что просто ласкается.  Арсений нетерпеливо ерзает, явно пытаясь привлечь внимание к члену, но Антон нарочно игнорирует его: не хочет, чтобы Арсений кончил слишком быстро. Хотя он и сам вряд ли продержится долго, но он потому и не прикасается к себе, хотя член под полотенцем уже каменный. Он коротко сжимает его через ткань, но сразу отпускает, иначе до оргазма ему останется два с половиной движения кулаком.  Бедро Арсения всё блестит от слюны, но Антон не останавливается и продолжает возить по коже мокрыми губами. Когда он в очередной раз длинно лижет место сгиба, где бедро стыкуется с тазом, Арсений недовольно мычит и несильно дергает его за волосы — Антон мычит и поднимает голову:  — Да?  — Антон, — осуждающе цедит Арсений — кажется, он и вправду злится, хотя он даже дышит с трудом, а грудная клетка ходит ходуном.  Антон не мудак, он хороший мальчик, поэтому бросает ему улыбку, а затем с ходу и без прелюдий глубоко берет его член в рот — низко насаживается, едва не пропуская в горло. За время одиночества он немного отвык от минетов, но талант ведь не пропьешь, тем более что не так уж и сильно он бухает, особенно последнее время.  Арсений цепляется за собственные колени и сжимает их пальцами так, что кожа вокруг белеет, он выгибается, хотя в этой позе это почти нереально, и по вискам катится пот. Антон всё-таки рискует расслабить горло и пропускает член глубже, потом почти выпускает его из рта — слюна течет по подбородку и капает прямо на пол.  В тишине комнаты разносятся тихие и жаркие полустоны Арсения, больше напоминающие судорожные вдохи, и Антон слушал бы их вечность — но челюсть начинает затекать. Так что он переключается с члена на мошонку: втягивает в рот сначала одно поджавшееся яичко, затем другое, лижет шов между ними. Он скользит языком ниже, целует, но опуститься сильнее без спроса не рискует, поэтому сипло уточняет:  — А можно?  — Можно что? — лепечет Арсений, расфокусированно глядя на него, хотя видеть он должен хорошо — очки по-прежнему на нем.
  — Ты против анала, знаю, — Антон прочищает горло, потому что говорить тяжело, — но к риммингу ты как? Я пихать язык не буду, просто... снаружи типа.  Хотя Антону очень бы хотелось трахнуть его языком, а еще желательно, чтобы Арсений сам сел ему на лицо, потерся о него ягодицами и ложбинкой.  — Я не... — Арсений отпускает ногу и дерганным движением вытирает мокрый лоб, поправляет челку. — Я не против анала, я...  — Не против? — Антон хлопает глазами, то и дело перескакивая взглядом с красного лица Арсения на еще более красную головку, которую так и хочется облизать опять. — Но ты же сказал...  — Ну, я не это имел в виду, — бубнит Арсений, всё-таки неловко прикрывая член ладонью, хотя такой хуище, блядь, прикроешь. Ладно, Антон не немного завидует, а нормально прям так, хотя размер и не главное. — Я... черт, — вздыхает он, — я не хочу быть снизу. Не говорю, что это как-то плохо, я сам хочу попробовать когда-нибудь, но не... не сейчас, короче. У меня есть вибратор, я пробовал, но мне... не очень.  — Так чего ты сразу не сказал?  — А толку? — Арсений всё-таки снимает ноги с подлокотников и ставит их на пол, выгибается, разминая затекшее от неудобной позы тело. — Я не хочу быть пассом, ты не хочешь быть пассом, так какая разница?  — А это ты откуда взял? — Антон поднимает брови. — У меня что, среди татух где-то выбито «в жопу не даю»?  Он протягивает к Арсению руки, показывая предплечья и как бы давая убедиться, что никаких надписей там нет — только черно-белые зверюшки да черепушки, причем в большинстве случаев это одно и то же. Арсений отстраненно проводит пальцем по контуру длинного змеиного скелета и произносит так, будто сам удивлен:  — Не знаю. Ты выглядишь таким брутальным.  Антона рвет на хохотач, и он держится из последних сил — чуть не пердит от напряжения. Вот уж от кого, а от интеллектуала Арсения он подобных заявлений точно не ждал.  — Арс, — осторожно говорит он, по-прежнему пытаясь не сорваться на смех, — ну ты орешь, что ли? Я самый небрутальный чел на этой планете.  Арсений пытается пихнуть его ногой — и, в общем-то, у него получается, потому что Антон слишком долго сидит на корточках, и ноги уже онемели. Пинок не сильный, и Антону удается устоять и не шмякнуться на жопу, однако этим результатом Арсений не удовлетворяется и недовольно бросает:  — Кончай ржать.  — Я же не ржу.  — Ты в мыслях ржешь.  — Прости, больше не буду. — Антон подавляет улыбку не иначе как железной силой воли. — Ты серьезно подумал, что я акт, только потому что в цепях хожу? Ты что, пересмотрел порнухи, где татуированный мужик постарше всегда сверху?  — Не только поэтому, — ворчит Арсений. — Сейчас, когда ты сказал, я сам не понимаю, почему так решил. Наверно, просто мы во всем совпадаем, должно же в чем-то быть не так... И как ты в итоге к этому?  — Ну. — Антон с трудом встает, разминая затекшие ноги; член весьма выразительно топорщит полотенце. — Мне, если честно, по сути похуй, но скорее люблю снизу. Но могу и сверху, могу вообще без анала, могу приклеить глаз кенгуру, пока течет мой любимый кетчуп.  — Че? — Арсений смотрит на него, как на придурка — и при этом неспешно надрачивает себе, будто машинально, так что в целом выглядит горячо.  — Забей, это реклама была такая упоротая.  Антон уже собирается повернуться и пойти к дивану, чтобы чисто по-человечески завалиться на него, но Арсений цепляет его за запястье, заставляя обернуться. Тот даже ничего не говорит, лишь спокойно и решительно дергает его полотенце свободной рукой, а затем аккуратненько вешает то на подлокотник кресла.  Он смотрит на член не меньше минуты — тот подрагивает от возбуждения — и лишь потом высовывает кончик языка и проводит по щелке. Капля смазки, блестевшая на головке, тянется за его языком, и от этой порнушной сцены у Антона подгибаются колени. Он и раньше заводился буквально от вида куста, отдаленно напоминающего Арсения, а сейчас окончательно превращается в сплошной сгусток желания.  Арсений не берет в рот: он коротко лижет ствол, водит по нему губами, целует уздечку — но и от этого Антона каждый раз встряхивает как ударом тока. Он честно старается стоять смирно и не двигаться, но в какой-то момент не выдерживает и толкается — головка проезжается по уголку губ и щеке Арсения, пачкает их слюной и смазкой, чуть не сбивая очки. Мгновение кажется, что Арсений вот-вот оскалится и откусит ему член к чертовой матери, но тот неожиданно улыбается и, глядя в глаза, расслабленно и с намеком приоткрывает рот.  Придерживая ствол пальцами, Антон осторожно скользит головкой по мягким губам и толкается меж них, не может сдержать стона. Рот Арсения горячий и влажный, его язык быстро теребит уздечку, губы плотно обхватывают головку — складывается ощущение, что он пересмотрел гигабайты порно, и не чтобы подрочить, а в качестве обучающего материала. Он всё продолжает себе надрачивать, но так тягуче, что и через сто лет не кончит — а вот Антон уже на грани.  — Стоп, — тормозит он, отстраняясь, и Арсений выпускает его член изо рта со звучным «чпок». — Я так спустить могу. А я, если кончаю, потом лежу как труп, так что сначала должен кончить ты.  — Как благородно с твоей стороны.  Арсений по-прежнему держит его за запястье, и Антон тянет его к себе, вынуждая встать — сразу же крепко обнимает, запуская руки под джемпер. Кожа под ним горячая и влажная от испарины.  — Ну? — выдыхает Арсений ему в губы, ненавязчиво потираясь членом о его член и пуская теплые волны по телу. — Как тебе? Критика, отзывы, комментарии? Оцените в «Плей.Маркет».  — Мне очень понравилось, пять звезд. — Антон звонко чмокает его в губы. — Ты великолепный сосун.  — Соу сун попробую еще, — обещает Арсений, кажется, не слишком удовлетворенный своими навыками минета. — Это дело наживное... Или нажимное?  — Сильно сжимать нельзя, — подыгрывает Антон и, не выпуская его из объятий, делает крошечный шажок к дивану. Они передвигаются мелко, как утята, но оба не стремятся разорвать контакт. Из приоткрытого окна задувает ветерок, теребя штору — она чуть не мажет Арсения по спине, но тот выгибается, плотнее прижимаясь к Антону и попутно целуя его.  Антон наконец заваливает его на диван, спешно целует лицо и шею, хаотично гладит под джемпером, нащупывает сосок — и вдруг замирает. Он с нажимом трет сосок подушечками пальцев, оглаживает, убеждаясь, что ему не показалось, а затем другой рукой медленно задирает на Арсении джемпер.  Через оба соска продеты тонкие штанги с маленькими шариками — Антона едва не подбрасывает от возбуждения, а член так дергается, что выделившаяся смазка пачкает Арсению бедро.  — Арсений, — сипит Антон, — у тебя проколоты соски?  — Помнишь, я говорил, что тату — не единственное последствие спора? — Арсений сдувает упавшую на глаза челку. — Так вот, это, — он обводит пальцами один сосок, и Антон сглатывает так громко, что ему становится неловко, — я не смог на спор прочитать «Войну и мир» за сутки, а это, — он сжимает второй большим и указательным пальцами, — сжег борщ.  — Сжег борщ? — переспрашивает Антон машинально, не осознавая смысл слов ни своих, ни Арсения: металлические шарики у сосков его гипнотизируют. Кажется, он в жизни ничего более возбуждающего не видел — вот тебе и ботаник в свитерках.
  Он наклоняется и проводит языком поперек ребер, как по клавесину, и по соску, обхватывает его губами и посасывает. Арсений мычит и выгибается ему навстречу, но объясняет, тяжело дыша:  — Мы поспорили... что я приготовлю борщ, и я... — он прерывается и глухо стонет, сжимая обивку дивана, — делал всё по рецепту, но... что-то пошло...  Он проглатывает невысказанное «не так», потому что Антон осторожно покусывает его сосок — другой теребит пальцами, щиплет и оттягивает, заставляя его покраснеть и припухнуть. В голове пульсирует мысль: черт, получается, Арсений всё это время ходил с проколотыми сосками. И в первую встречу, пока лежал на кушетке, и во вторую, пока сидел на бортике ванны, и во все остальные тоже. Они ласкались, целовались, валялись в кровати — и всё это время Антон не знал, что под свитерами, водолазками и рубашками скрывается такое.  Он всё не может отлипнуть от груди Арсения, пока тот с каким-то рыком не переворачивает его на спину и не прижимает плечи к дивану, седлая бедра.  — Я хочу тебя, — безапелляционно заявляет он и облизывает губы, выразительно ерзает, потираясь пахом о член Антона и параллельно снимая джемпер.  — Трахнешь меня? — спокойно уточняет Антон, но из-за хрипа получается как-то развратно. Точно пора бросать курить, а то такими темпами он начнет разговаривать как Эд.  — Да, — просто говорит Арсений, водя пальцами по его груди — наверно, очерчивает татуировки. Антон в ответ гладит его бедро, на котором тонким контуром чернеет Трикси. — А тебе нормально будет?  — Конечно, — Антон дергает бедрами, чуть подкидывая сидящего сверху Арсения, — тут же главное расслабиться, а я в сексе не первый год, заюш.  Арсений скептически смотрит сначала на свой член, затем на Антона, как бы уточняя, потянет ли его задница такие размеры. У Антона и самого есть небольшие сомнения, но всё-таки большой хуй — не самая большая проблема.  — Всё нормально будет, — убеждает Антон. Он садится и, крепко взяв Арсения за задницу, двигает его ближе к себе — так, чтобы их члены соприкоснулись. — Тут главное расслабиться, а к этому я привычный. Какашки же и не такого диаметра бывают, а они как-то из жопы выходят.  — Ну да, давай поговорим про говно, — Арсений закатывает глаза, но сам обхватывает их члены ладонью, медленно двигает рукой. — Если что, — его голос срывается, — входит и выходит — это большая разница.  Его грудь всё еще блестит от слюны, напряженные соски по-прежнему красные, и сам он возбужден — это видно по затуманенному взгляду, по шумному дыханию и дрожащим ресницам. Он настолько красив, что Антон искренне не понимает, как судьба свела его с таким парнем, за что ему такие подарки.  — Такой красивый, — с нежностью произносит Арсений, глядя ему в глаза, и Антон заторможенно кивает: да, Арсений очень красивый. — Я просто не верю, что ты со мной.  До Антона доходит, что Арсений говорит не о себе, но в этот момент тот мокрым от смазки пальцем натирает уздечку — и у Антона вылетают из головы не только все сформулированные фразы, но и беспорядочные мысли тоже. И он трется кончиком носа о нос Арсения, целует его в губы, мнет в ладонях ягодицы — так хорошо, что уже и никакого секса не нужно.  Но Арсений вдруг убирает руку и поднимается с дивана так резко, что у Антона от таких финтов точно закружилась бы голова.  — У тебя есть презервативы? — выдает он так агрессивно, что после этого не хватает только «А если найду?», но тут же тушуется: — Я не думал, что нужны, и не купил.  Антон несколько секунд тупо пялится на него, приходя в себя: еще пара движений — и он бы кончил, так что пока он соображает туго. Наконец осознав, чего Арсений хочет, он согласно мычит и сует руку между сиденьем дивана и подлокотником, а потом жестом фокусника достает смазку и презервативную пачку.  — Умно, — уважительно замечает Арсений.  — Это Эд придумал. — Антон достает из вскрытой пачки презерватив и на всякий случай проверяет сроки, хотя не так уж давно он и трахался. — Пф, еще два года — живем!  Арсений вытаскивает из его пальцев презерватив, сам проверяет срок, будто его могли обмануть, и аккуратно разрывает фольгу. Антон хочет уточнить, умеет ли тот надевать резинку, но не успевает и рот раскрыть, как натыкается на предупреждающий взгляд:  — Я тренировался, — поясняет Арсений, зажимая кончик презерватива пальцами, кольцо надевая на головку. Он раскатывает латекс по члену, словно делал это раз двести — вполне возможно, что именно столько раз он это и делал. Даже у Антона так легко не выходит, хотя не так и часто ему доводилось их надевать.  Он в шутку аплодирует Арсению, тот показывает ему средний палец — Антон этот палец целует, потому что может.  — Помнишь, я говорил, что у меня колено больное? — напоминает он. — Поэтому по-собачьи я не могу, сверху тоже не очень, давай так.  Взяв большую диванную подушку, он прокладывает ее себе под задницу и ложится на спину, ногу закидывает на спинку дивана, вторую подхватывает под коленкой — максимально открытая поза. Арсений какое-то время просто рассматривает его, сжимая в кулаке член, а затем осторожно устраивается на диване и не слишком уверенно берет смазку.  — Ссышь? — дразнится Антон.  — Тебе на пальцы, — в тон ему отвечает Арсений и с такой силой жмет на тюбик, что из него выдавливается чуть ли не всё содержимое. — Блин.  — Больше — не меньше.  — Глубоко, — фыркает Арсений и, распределив смазку на две ладони, одной размазывает ее по своему члену, другой мажет Антона по ложбинке. Он с каким-то трепетом касается его пальцами, мягко массирует, высунув от усердия кончик языка, как делает в моменты напряжения сам Антон — и у Антона появляется ощущение, будто он наблюдает за собой же со стороны. Пусть они с Арсением совсем разные, есть у них что-то общее в мимике, движениях, поведении. Но он не может вспомнить, заметил ли такое в первую встречу или это появилось позже.  — Арсений.  — М? — отзывается тот, продолжая сосредоточенно потирать его между ягодиц, с нажимом, но не проникая внутрь — уже хочется глубже.  Антон не знает, как оформить свои чувства в слова — это что-то среднее между «Люблю тебя» и «Переезжай ко мне». Но для этого всего пока слишком рано, и вообще это просто крыша едет от возбуждения, так что он только качает головой. Арсений не устраивает допрос, а лишь слабо улыбается и рукой направляет член — прижимается головкой, но не входит, и Антон вопросительно поднимает брови.  И после этого Арсений плавно толкается внутрь с каким-то жалобным стоном, словно кончит в следующую секунду — и у Антона это почему-то вызывает умиление. Но когда Арсений постепенно начинает двигаться резче и активнее, умиление пропадает, как и все остальные эмоции, кроме чистого концентрированного удовольствия.  Арсений быстро входит во вкус и начинает чувствовать себя увереннее: нависает над ним и крепко сжимает бедро, вбиваясь упругими размеренными толчками — но сильными, и звук шлепков разносится по комнате. Однако в его взгляде то и дело мелькает волнение: он внимательно следит за реакцией Антона.  — Антон.  — М? — откликается он, еле находя какие-то осмысленные реакции в затуманенном разуме. Арсений дышит через рот, опаляя губы горячим дыханием, его очки чудом висят на дужках и качаются от каждого резкого толчка. Он весь красный, только глаза такого яркого синего оттенка, что татуировочная краска подобного цвета вряд ли существует.
mugla.goturkiye.com
  — Ничего, — скомканно бормочет Арсений и порывисто целует его в щеку — даже не в губы, но Антон каким-то шестым чувством понимает: это тоже что-то среднее между «Люблю тебя» и «Хочу жить с тобой».  Комнату заливает красно-оранжевым: то ли солнце садится, то ли у Антона в глазах краснеет от подступающего оргазма, но это неважно — важно, что в этом зареве он по-прежнему видит Арсения. Тот смотрит на него огромными, чуть не закрывающими радужку, зрачками, и почти касается его носом, на кончике которого собирается капля пота.  Антон тоже весь мокрый, ему жарко, будто за окнами не жилой московский двор, а тропики Амазонки, кожа горит и плавится. Он не сразу понимает, что стонет и выгибается до хруста в спине, на который Арсений испуганно округляет глаза, а Антон лишь измученно улыбается и сжимает в кулаке головку. От толчков он соскальзывает с подушки, голова скоро точно упрется в подлокотник, но мысль об этом маячит где-то на границе сознания, как воздушный шар в небе, и кажется незначительной.  Арсений расцепляет его пальцы и отталкивает его руку от члена, а затем дрочит ему сам — сильнее и грубее, но всё равно восхитительно. Антон зажмуривается от удовольствия и нащупывает рукой затылок Арсения, наклоняет его голову к себе, отчаянно целует куда-то в уголок губ и кончает в ту же секунду. Но и после он его не отпускает, наоборот: обнимает уже обеими руками и вяло от бессилия прижимает к себе — и Арсению хватает всего пары фрикций, чтобы тоже с тихим всхлипом кончить и обмякнуть в объятиях.  Сердце до сих пор бьется так быстро, что это пугает, но у Арсения оно стучит еще быстрее — Антон чувствует это грудью. Он пытается отдышаться, расслабленно поглаживая мокрую от пота спину: острые лопатки торчат, позвонки между ними легко прощупываются — можно анатомию учить. Антон думает над нелепым подкатом про студентов-медиков и собранный ими скелет, который так и хочется пощупать, когда Арсений устало бормочет ему в шею:  — Тебе не тяжело? — И чуть смещается в его объятиях, чтобы член выскользнул.  — Не, — врет Антон: вообще-то, ему было бы гораздо проще дышать, не придави его Арсений всем своим весом.  — Я люблю тебя, — без всякой паузы признается тот.  Антон так ошарашен, что не находит слов: и дело не в самом признании, а в том, с какой легкостью оно сказано. Однако чем дольше он молчит, тем сильнее напрягается Арсений — а потом тот и вовсе аккуратно отстраняется и заглядывает в лицо со смесью решимости и тоски в глазах: ждет ответа.  — Я тоже, — спешит объяснить Антон. Он осторожно выпрямляется из своей креветочной позы и поворачивает их обоих набок, чувствуя, как тянет поясницу — по-любому же завтра будет болеть всё тело, а ведь ему надо как-то осилить зал. — Прости, я просто охуел. Это же обычно говорят во время секса, знаешь, типа, в порыве страсти, а не после. Я сам хотел сказать, но как-то застеснялся, что ли.  — Я заметил, — кисло улыбается Арсений, поправляя съехавшие на кончик носа очки. — Я тоже чуть не сказал, но не хотел, чтобы ты думал, что это из-за секса. Забудь, — отмахивается он, отодвигаясь от него и стаскивая с члена презерватив, из которого тут же на диван вытекает густая капля спермы. — Извини.  — Да пофиг, — бросает Антон: с его живота тоже течет сперма, но этот диван пережил и не такое. — Иди ко мне обратно, давай поваляемся.  — Нет, мне помыться надо, я весь потный.  — Ну и что, — Антон обнимает его за пояс и утаскивает к себе, как кракен — корабли на глубину, хотя глубину они с Арсением уже испытали. — Я правда люблю тебя, — чмокает в бок, — люблю.  — Я же сказал: забудь. Я ляпнул глупость, понимаю же, что мы еще слишком мало встречаемся. Давай заменим на «ты мне нравишься». Ты мне нравишься, окей?  Антон понимает, что по-настоящему полюбить кого-то за месяц действительно нельзя, особенно если вы проводили вместе гораздо меньше времени, чем хотелось бы. А еще он понимает, что, в конце концов, это просто слова и ярлыки. Ему важно, чтобы Арсений был счастлив, к тому же благодаря этому он сам чувствует себя невозможно счастливым. Так что он уверенно говорит:  — Я люблю тебя, — и сразу добавляет: — переезжай ко мне.  — А? — Кажется, это первый эпизод за всё время их знакомства, когда Арсений реагирует вот так. Антону становится неловко: видимо, он сдуру перегнул палку.  — Не прям щас, в конце лета. Ты же говорил, что хочешь от родителей съезжать, и я подумал, а почему бы нам вместе не жить. Если хочешь, конечно. У меня тесновато, — тараторит он, — но можем снять квартиру побольше. Завести кота. Или даже двух. Вот.  Чем больше всякой ерунды он лепечет, тем шире Арсений улыбается, а на «вот» тот весь прямо сияет — и Антон успокаивается. Перед глазами уже мелькают картинки, как он приходит домой после работы, а дома Арсений: вслух разучивает слова на какой-нибудь латыни, пересматривает фильмы Тарантино или сжигает борщ. Или это Арсений заходит домой, а Антон рубится в приставку, залипает в сериал или так же сжигает борщ. В любом варианте эта фантазия кажется такой замечательной, что Антон тоже расплывается в улыбке.  В конце концов, любая фантазия становится реальностью, если приложить усилия. Может, с полетами на космических кораблях или самоприготавливающейся едой пока всё довольно сложно, но Антон и не мечтает о чем-то подобном — он мечтает о простых вещах. О поцелуях, например. И, словно читая его мысли, Арсений наклоняется к нему и нежно целует.