взаперти

первая и последняя глава

Я понял, что мне конец, когда мы похоронили маму. Похороны кончились сегодня. На них были только мы с Генри. Генри - мой отчим. Он ездит на старом битом пикапе, курит «Эджфилд» за пять баксов и болеет за Бостон Ред Сокс. Он работает в автомастерской недалеко от нашего дома на пересечении Крик-роуд и Виллидж Грин, он говорит, что эта работа для «настоящих мужиков, а не сосунков всяких». А по вечерам пятницы он идет в боулинг со своими дружками и возвращается лишь глубоко за полночь. Каждый вечер по будням он высасывает по пять банок «Сиерра Невада» - его любимое пиво, а затем превращается в монстра. Меня зовут Харлоу, и вчера мне исполнилось шестнадцать. Так уж вышло, что мой день рождения выпал на 24 ноября - в этот день вся Америка празднует День Благодарения, а потому на мой день рождения мы всегда ели индейку. Мама запекала её по своему особому рецепту, с добавлением сельдерея, апельсинов и белого вина. Только мама умела готовить индейку так. Интересно, что после ее смерти теперь будет на нашем праздничном столе. И будет ли он вообще? Теперь мы живем с Генри вдвоем, и меня это до смерти пугает. Наш дом находится в небольшом городке под названием Мидлсбери, почти на самом севере, близ реки Оттер-Крик, недалеко от фермы Морганов. Место здесь весьма живописное, в любое время года народу здесь практически нет. У нас небольшой двухэтажный белый домишко с зеленой крышей и лужайкой перед домом. Генри любит делать там барбекю, когда к нему приходят его приятели, а потом они все вместе смотрят матч и шумят практически до ночи. - Ну, всё. Пошли, - он слегка толкает меня в плечо, а я всё еще не могу оторвать глаз от могилы своей матери. До сих пор не могу поверить, что её уже нет, и никогда не будет в моей жизни. Мою мать звали Изабель, её назвали так в честь моей бабушки, но Генри называл её всегда иначе - Иззи или Бел, когда был добрым, а когда выходил из себя, то в ход шли совсем другие имена - «тупая сука», «корова», «мелкая мразь». А выходил он из себя почти всегда. Иногда я не понимал, почему она вообще с ним жила. Почему на протяжении почти десяти лет продолжала терпеть его издевательства. Неужели она и, правда, не могла уйти? Сейчас я в это просто не верю. Моей маме было тридцать шесть, когда она умерла. Она была очень светлым человеком, а еще у нее была своя маленькая пекарня, и часто после работы она приносила мне карамельные чизкейки и пончики с шоколадной глазурью, а еще от нее всегда безумно вкусно пахло выпечкой и ванилью. Этот запах всегда у меня ассоциировался с ней, где бы я его не чувствовал. У нее были длинные белые волосы и большие зеленые глаза, внешностью я пошел в неё, и чем старше я становился, тем больше я был на неё похож. Я снова думаю о том, какой она была и мне вновь хочется рыдать. Всего тридцать шесть лет - эта цифра отдается эхом в моей голове. Это ведь даже не половина. Она умерла из-за того, что её сердце не выдержало. Молча я виню в этом Генри, потому что единственной причиной её стресса всегда был он. Не будь его в нашей жизни и с её сердцем, наверняка, всё было бы в порядке. - Эй, ты уснул? Пойдем, говорю! - Я хочу побыть еще немного... - Харлоу, садись в чертову машину и не зли меня лучше. Я плетусь за ним следом, оборачиваясь на её могилу. Она завалена белыми цветами. Мама всегда их любила. В её пекарне всегда стояли белые цветы. Их приносила её подруга миссис Мейбл, у которой был свой белый сад. Они вместе работали. Славная женщина, всегда помогала нашей семье. - Мы теперь с тобой вдвоем остались, - Генри вытаскивает пачку «Эджфилд» и закуривает, машина наполняется резким, горьким запахом. Меня всегда тошнило от того, как пахнут его сигареты, а ему будто было на всё наплевать. Он курил их даже в уборной, сидя с журналом, - слышишь меня? - Слышу, - я отворачиваюсь к окну, мимо пролетает блеклый пейзаж с пустынными равнинами, рекой вдалеке и изредка проезжающими мимо машинами. - Я твой единственный опекун, понял? Не смей создавать мне проблем. - Проблем? - я поворачиваюсь, переспрашиваю, - я и не собирался. - Вот и нехер. Я по-прежнему зол на этого ублюдка за смерть мамы, но высказать ему это просто боюсь. А потому снова отворачиваюсь к окну и стараюсь игнорировать его всю дорогу. Нормально с ним никогда нельзя было поговорить, потому что, так или иначе, всё выливалось в то, что я конченое дерьмо, которое ему впарили, а он теперь должен заботиться обо мне. Не то чтобы ему это приносило удовольствие. Когда мы приезжаем домой, я стараюсь убраться подальше в свою комнату. Не хочу еще хотя бы минуту видеть его лицо. Но он останавливает меня почти у самых дверей. Кладет свою огромную лапу на моё хрупкое плечо. - Эй, Харлоу. Пойдем, выпьем по одной, что скажешь? - Я не хочу, Генри. - За мамку свою не хочешь выпить? Ты че за сын такой? А ну пойдем, мать твою. Не хочет он, - он хватает меня за локоть и всё же тащит вниз. Впаривает мне банку «Сиерра Невада», которое я на дух не переносил и снова закуривает. А потом поднимает на меня глаза, осматривает так внимательно, - че, как ты? - Я умереть хочу. - Я тебя сам убью, если еще раз такое скажешь, понял меня? - он тычет мне пальцем в лицо, а я, правда, кроме этого, ничего другого больше и не хочу. Я делаю глоток этого омерзительного пива, морщусь и хочу расплакаться. Я снова вспоминаю о ней и мне становится так паршиво. Я ведь больше никогда её уже не увижу. Вообще никогда. Ни разу. Больше ни секунды не увижу. Как такое возможно вообще? Это страшно до безумия. Я до сих пор слышу её голос в своей голове. Он кажется таким живым, будто она сейчас выйдет из кухни со своими фирменными равиоли и всё будет, как и прежде. Я оглядываюсь в дверной проем между гостиной и кухней, но там никого нет. Ни мамы, ни равиоли, ни музыки в стиле кантри, которую она любила слушать, когда готовила. Нет ничего. Пусто. - Боже... - я не сдерживаюсь и начинаю рыдать. Эта боль и скорбь толчками выходит наружу, а мне так страшно. Слезы текут по моему лицу, а меня трясет от этого горя. - Прекращай это, - он говорит с каким-то раздражением, а потом повышает голос, - хватит, Харлоу! Твою мать, не веди себя как баба. - Как я теперь буду жить без неё? - Ты будешь жить со мной, понял? Думаешь, только ты её потерял? - Что теперь будет? - я смотрю на него слезящимися глазами. - Теперь мы вдвоем. Ты и я. И нам придется ужиться, хочешь ты этого или нет. С момента её смерти прошло почти две недели и мне, всё-таки, пришлось смириться с тем, что её больше нет. Всю неделю я провел в четырех стенах, рыдая, страдая и жалея себя. Генри пытался справиться с её утратой по-своему - напивался до умопомрачения и просто вырубался прямо перед телевизором. После её смерти он стал пить еще больше прежнего, а ведь раньше он пил не мало. Когда я вышел из своей комнаты, вся гостиная была завалена пустыми банками из-под пива и коробками от еды на вынос.