Только между нами

40. Лиса

Не торопись, — строго говорю я, паркуя автомобиль как можно ближе к нужному подъезду. — Дождись, пока я выйду и помогу тебе.
Чонгук, разумеется, игнорирует мои слова и, едва я глушу двигатель, сам толкает пассажирскую дверь. Из больницы его должны были выписать лишь на следующей неделе, но он настоял на том, чтобы уехать домой на четыре дня раньше. На мою просьбу уговорить его остаться, лечащий врач только развёл руками, сказав, что в случае добровольного отказа они не могут удерживать пациентов в стационаре.
— Ну что ты делаешь, а? Тебе же нельзя тяжести поднимать! — возмущённо рявкаю я, когда Чонгук, прижимая ладонь к рёбрам, открывает багажник и вытаскивает оттуда сумку с вещами.
— Я же не инвалид, — с не меньшим возмущением отвечает он и, захлопнув крышку, медленно ковыляет к подъезду. Упрямец чёртов.
За время моего отсутствия запах в квартире изменился. Теперь здесь спёртый воздух и пахнет невыветрившейся готовкой. Мать Чонгука с мужем уехали вчера вечером, пробыв в Сеуле три дня. С ними я больше не пересекалась, потому что перед каждым визитом в больницу заблаговременно справлялась у Чонгука, когда они собираются его навестить. Он не настаивал на нашем общении и не задавал лишних вопросов. Похоже, Чонгуку и самому присутствие родственников оказалось в тягость, и он испытывал вину за то, что нам пришлось столкнуться.
Я, разумеется, ничего не сказала об услышанном в палате, а Чонгук, к счастью, не стал врать, что я произвела неизгладимое впечатление на его мать и она нас благословила. За те семь дней, что он провёл в больнице, между нами скопилось много недосказанностей. Например, я так и не смогла признаться ему в том, что в офисе он объявлен диверсантом. Правда не всегда хороша, кто бы что ни говорил.
Когда Чонгук запирается в ванной, я открываю окна, чтобы избавиться от чужеродного запаха, а после иду на кухню. На плите высохшее пятно от супа, на расстеленном полотенце лежит посуда — очевидно, та, которой пользовались гости. Тарелки и чашки покрыты жирными разводами, поэтому я не без доли брезгливости перекладываю их в посудомойку.
Чонгук словно вырос в другой семье. Откуда-то в нём есть то, чего нет у его матери: врождённое благородство крови. Это касается внутреннего мира, его отношения к людям и даже банальной любви к чистоте. Как рядом с ней он смог стать таким? В нём отсутствует даже толика мещанства.
Чонгук выходит из ванной почти через час. За это время я успеваю заварить чай, почистить картошку и протереть в блендере бананы для смузи. Его вынужденная диета по-прежнему состоит только из пюре и каш. Сущее издевательство над организмом здорового молодого парня. Как он ещё не завыл.
— Приятно, наверное, помыться дома? — как можно веселее говорю я, оглядывая его торс над полотенцем.
Внутри мучительно щемит. На плечах и рёбрах темнеют гематомы, а ещё Чонгук сильно похудел.
— Очень, — кивает он и, поморщившись, опускается на стул. — Что готовишь?
— То, на что у тебя скоро разовьётся аллергия, — ёрничаю я, отворачиваясь. — Картофельное пюре.
— Аллергия на то, что приготовила ты? Не смеши.
Наше возвращение в эту квартиру окрашено в депрессивно-серые тона. За этими беззаботными шутливыми фразами кроется растерянность, моя и Чонгука. Меня гнетёт неизвестность и чувство неясной тревоги. До этого дня наша связь существовала лишь в вакууме: сначала это были тайные встречи в четырёх стенах, затем появились стены больницы. Сейчас же наступило время реальности.
— Лиса… — окликает меня Чонгук.
Стерев с лица тревожные мысли, я с улыбкой оборачиваюсь.
— Да?
— Иди сюда.
Я выпускаю ложку из рук и в два шага оказываюсь рядом с ним. Хочу выдвинуть соседний стул, но Чонгук упрямо тянет меня к себе на колени. А я не могу и не хочу ему в этом отказать, несмотря на риск причинить боль. Потому что это именно то, что мне сейчас нужно — вытравить гул мыслей и просто его обнять. В его руках так много для меня: целительный запах, солнечное тепло и безусловная поддержка.
— Ну привет, — шелестят тихие слова у меня в волосах, заставляя жмуриться от стремительно наваливающегося расслабления. Только в этот момент я по-настоящему понимаю, несколько была напряжена.
— Привет. Вкусно пахнешь.
— Пришлось намылиться дважды. Чимин мне намекнул, что я начал вонять.
Я тихонько смеюсь. Знаю, что Чонгук прилично с ним повздорил из-за приезда матери, из-за чего тот не появлялся в больнице несколько дней. Хорошо, что в конце концов они помирились. Не только мне сейчас нужна поддержка. Она вообще всем нужна, когда жизнь даёт сбой.
— Самое херовое в сломанной челюсти — это то, что нельзя с тобой целоваться, — сетует Чонгук, поглаживая мою спину.
— А я-то думала, сломанные рёбра умерили твой пыл.
— Ты шутишь, что ли? — Он снимает мою руку со своего затылка и тянет её к паху. Под полотенцем он твёрдый. — Жду не дождусь, чтобы это поскорее исправить.
Низ живота и щёки теплеют. Со всем случившимся пиздецом я стала забывать, насколько Чонгук темпераментный.
— Надо картошку выключить. — Коснувшись губами его щеки, я встаю. — Ты ничего не имеешь против молока в пюре?
— Съем всё, что дашь.
* * *
— Когда у тебя следующий платёж за квартиру? — спрашиваю я, после того как дыхание приходит наконец в норму.
Секс с тем, у кого сломаны рёбра, не предполагает разнообразие поз, и теперь у меня жутко гудят ноги. Но даже несмотря на это и мою боязнь сделать Чонгуку больно, было отлично. В глубине души я была уверена, что не смогу отпустить себя из-за скопившегося напряжения, но физиология убедительно одержала верх над страхами. Неделя без секса и для меня стала слишком долгой, хотя раньше я могла обходиться без него куда дольше — например, когда Чан уезжал в командировки.
— Это не имеет значения. У меня есть деньги.
Судя по тону, Чонгук не допускает ни единой возможности принять мою помощь. Это удручает. На днях я специально открывала сайты недвижимости, чтобы выяснить примерные цены на аренду квартир в этом районе. Суммы за жильё такого уровня более чем приличные, даже по моим меркам. А ещё я знаю, сколько Чонгук получал у Чана. Этих денег недостаточно для того, чтобы платить за аренду и безбедно существовать целый месяц, не говоря уже о возможности копить.
— Чонгук, пока ты временно не работаешь, я готова помочь. У меня есть деньги, и мне это не сложно. Я провожу в этой квартире почти столько же времени, сколько и ты…
— Лиса, нет, — перебивает он меня. — Если я не в состоянии дарить тебе подарки, то хотя бы квартиру буду оплачивать сам.
— Это глупое упрямство, — возражаю я, стараясь не звучать чересчур категорично, чтобы его не задеть. — Что хорошего в том, если тебя отсюда выселят?
— Я не собираюсь валяться дома вечно. Недели через две я смогу выйти из дома без этой повязки и найду работу. Не нужно за меня переживать.
Чтобы не пускаться в бесполезный спор, мне приходится запереться в ванной. Я чувствую отчаяние и бессилие. Было бы куда спокойнее, если бы Чонгук позволил мне заплатить. Так я бы меньше переживала, что квартира, которую Чонгук снял для нас, обходится ему слишком дорого, и смогла хотя бы ненадолго забыть о том, что это по моей вине он лишился заработка и вынужден сидеть дома.
Когда я снова появляюсь в спальне, то застаю Чонгука натягивающим спортивные трико.
— Чимин позвонил, — поясняет он. — Скоро заедет. Хочет передать кое-что.
Внутренне я съёживаюсь от необходимости с кем-либо встречаться, но вида не подаю. Это ведь вполне нормально — время от времени встречаться с его знакомыми. Уютный вакуум остался позади, и нужно осваивать социум.
Однако внутри всё продолжает протестовать. Возможно, потому что Чимин, в отличие от Чонгука, действительно ведёт себя на двадцать три, и его присутствие подчёркивает разницу между нами. Когда они шутят между собой или когда он непроизвольно продолжает обращаться ко мне на «вы», хотя Чонгук просил его этого не делать, мне хочется сбежать.
— Он совсем ненадолго, — говорит Чонгук, поймав меня на кухне за приготовлением очередного смузи. — Не переживай, ладно?
И это мне тоже не по душе. Что несмотря на все мои попытки вести себя естественно, он подмечает мой дискомфорт и пытается это исправить. А так быть не должно. Он имеет право общаться со своими сверстниками, когда вздумается, без оглядки на чувства той, с кем он… Что? Встречается? Спит? Я до сих пор не могу подобрать слово, характеризующие наши отношения. Скорее, даже боюсь его подобрать. Формально я ещё состою в браке.
— Чимин мне нравится. — Я смотрю Чонгуку в глаза, чтобы уничтожить в нём потребность винить себя. — Он может пробыть здесь сколько угодно. Не нужно передо мной извиняться.
— Ты самая лучшая, — произносит он с такой серьёзностью, что у меня стремительно мокнут глаза. — Чимин мне больше чем друг. Он как мой брат. А братьев, сама знаешь, не выбирают.
Рот Чонгука под повязкой дёргается в улыбке, которая передаётся и мне. Есть в их дружбе что-то трогательное, чего мне едва ли удастся достичь. Дружить так, как они, я никогда не умела: безоговорочно принимать человека со всеми плюсами и минусами, как неизменную часть своей жизни. Думала, что с Дженни у нас было нечто подобное, но как выяснилось, нет. Она не поддержала, когда мне была особенно необходима поддержка, а я так и не смогла этого принять.
Чимин приезжает спустя полчаса и не один. С девушкой. Это миловидное голубоглазое существо лет восемнадцати похоже на куклу в своей короткой джинсовой юбке.
— Мы с Мунбëль в кино идём через час, — поясняет он, глядя то на меня, то на Чонгука.
Господи, теперь и он чувствует себя виноватым.
— Проходите, — старательно улыбаюсь я, воплощая собой максимальное радушие. — Будете чай или кофе?
Парочка неловко топчется в прихожей, но в конце концов проходит в квартиру.
— Вы не подскажете, где находится ванная комната? — вежливо пищит девушка, которая, видимо, тоже задалась целью произвести прекрасное впечатление.
— Прямо и налево, — поясняю я, делая вид, что меня нисколько не задевает очередное выканье.
И ведь раньше оно меня действительно не задевало. Что плохого, если человек на десять-пятнадцать лет меня младше, пытается проявить уважение? А сейчас задевает. Коробит. Царапает. Ранит.
Прикрывшись тем, что мне нужно сделать звонок, я ухожу из кухни, оставляя друзей одних. Не хочу притворяться, что мне интересна болтовня о сессиях и тусовках в барах.
Заперевшись в спальне, набираю маму и разговариваю с ней так долго, что успеваю утомить. После того как мы кладём трубки, она наверняка задаётся вопросом, для чего мне вдруг потребовался рецепт её солёных огурцов. Мы обе знаем, что домашние заготовки — это последнее, чем я когда-либо стану заниматься.
За время, инвестированное в телефонную беседу, я оказываюсь вознаграждена. Голоса, доносившиеся до этого с кухни, перемещаются в коридор, слышится шорох надеваемой обуви. С чувством огромного облегчения я выхожу, чтобы попрощаться, и вижу, как Чимин передаёт Чонгуку свёрнутую пачку денег.
Вопросы один за другим вспыхивают в голове, главный из которых: он занимает у друга денег, чтобы заплатить за квартиру?
— Чимин мне должен, — поясняет Чонгук, когда дверь за парочкой закрывается. — Не надо ничего себе выдумывать.