Eros

1: Джисон/Хенджин | Blindfolds

Хёнджин чувствует его дыхание. Глубокое; бархатистое; обволакивающее тело, будто вторая кожа; проникающее глубоко-глубоко – туда, где, заходясь в бешеном темпе, колотится сердце. Джисон – будто лёгкий призрачный ветерок, ласкающий и подчиняющий, покрывающий обжигающими поцелуями-отметинами каждый сантиметр чувствительного, жаждущего большего тела. Первый тихий стон, сорвавшись с губ, теряется в ночном полумраке комнаты, оседает на стенах, смешивается с чужой мягкой усмешкой и затихает, растворяясь в воздухе.

Хёнджин судорожно облизывается, сжимает пальцами подушку и выгибается навстречу уходящему мимолётному касанию, скользнувшему меж ребер, стремясь получить ещё немного ласки – ему мало, так чертовски мало Джисона: мало его губ, поцелуев, мало сладкого шёпота над ухом и крепких ладоней, сжимающих талию. Хан не спешит его баловать, а у Хёнджина нет сил сдерживаться: хочется сорвать ленту, посмотреть в чужие тёмные, горящие вожделением глаза, впиться в губы, обнять, обхватить, прижать к себе так крепко, чтобы кожа к коже, тесно и влажно, чтобы ни миллиметра между ними.

– Хочу посмотреть на тебя.

Шепот застывает в воздухе плотным облаком, уха касаются мягкие тёплые губы, и Хёнджин в который раз теряет себя, несдержанно выдохнув. Всего одно прикосновение, а по телу будто оголённым проводом провели – невозможно. Просто невыносимо. Хван подаётся бёдрами вперёд, разводит ноги шире, тянется к ленте на глазах: он практически уверен, что Хан ухмыляется сейчас. Обворожительно и так горячо, что пальцы на ногах поджимаются от одной только мысли об этом.

– Ещё рано, чаги.

Джисон дразнит. Фиксирует запястье над головой, прижимая к постели, шепчет что-то чертовски возбуждающее, намеренно задевая кожу то губами, то языком, снова и снова срывая с пухлых губ томные вздохи. Поцелуи, плавно перетекающие в укусы,  становятся настойчивее, медленно исследуя обнажённое тело, подрагивающее от мучительного ожидания: скользят по груди, очерчивая рёбра; ласкают подтянутый рельефный живот; перетекают на бёдра и вновь поднимаются выше, отправляя Хёнджина чуть дальше, чем на небеса. 

Дыхание становится тяжелее, касания – несдержаннее, а стоны – громче. Под умелыми пальцами Джисона Хёнджин чувствует себя изящным дорогим инструментом, каждая струна которого напряжена до предела и всем своим естеством жаждет лишь чужих заботливых рук, что непременно заставят его трепетать и издавать самые прекрасные звуки, которых не слышали даже стены консерваторий.

– Ты – настоящее искусство, чаги.

Хёнджин мягко улыбается сквозь очередной громкий стон, закусывает губу и практически скулит, ощущая, как крепкая ладонь сжимает талию уверенной хваткой. Вторая ладонь, скользнув меж ягодиц, обхватывает член, даря долгожданную сладкую негу.

Хёнджин тонет в эмоциях: в подступающем оргазме; в ласкающем шёпоте Джисона; в игривых прикосновениях кончиков пальцев, словно танцующих по чувствительной коже: от пупка и выше, к рёбрам, едва задевая соски ногтями, оглаживая и сминая, к ключицам и ложбинке меж ними, надавливая неторопливо и осторожно. Хвану сложно дышать, пульсация в висках кажется практически невыносимой, а лёгкая лента на глазах – тяготяще тяжёлой. Удовольствие медленно разливается от пальцев ног до самого сердца, накрывая, поглощая, унося за собой, топя в себе последний громкий стон и чужое имя, несдержанно спорхнувшее с губ.

– Ты сегодня звучал иначе, – ткань плавно скользит по лицу, вскоре исчезая, Хёнджин моргает пару раз, но вновь устало прикрывает глаза, не в силах вымолвить и слова.

Джисон возится рядом, ворчит и фыркает что-то себе под нос, а Хёнджин чувствует себя совершенно счастливым, ведь рядом с ним самый талантливый музыкант из всех, каких только можно представить.