Сломленный принц

14 глава

Рид
Элле достаточно посмотреть на меня, и я сразу понимаю, что она подумала.
Хватаю ее за запястье, вытаскиваю из гостиной и втягиваю в комнату напротив. Как оказалось, в мамин кабинет – то самое место, где мы с Истоном нашли ее после... после смерти. Отлично. Может, хотя бы наши с Эллой отношения удастся здесь спасти. Нет.
– Слушай... – начинаю я, но она вырывается и отбегает прежде, чем я успеваю продолжить.
– Это твой ребенок, да? – шипит Элла.
– Нет. Клянусь тебе. Он не мой.
– Я тебе не верю, – она сжимает кулаки.
Мне хочется дотронуться до нее, но, похоже, это плохая мысль.
– Я не прикасался к Брук с тех пор, как ты впервые приехала сюда, – повторяю я уже, как мне кажется, в тысячный раз. – Между нами все было кончено еще задолго до этого.
Элла бьет кулаком по первой попавшейся поверхности, и в воздух поднимается облачко пыли. Комната долгое время была запертой.
– Откуда ты знаешь, что он не твой?
Я неловко переминаюсь с ноги на ногу, потому что с ответом связаны плохие воспоминания, но у меня нет другого выбора.
– Когда я видел ее в последний раз, у нее был почти плоский живот.
Элла бледнеет, и я понимаю, что она тоже вспоминает ту ночь, когда застала голую Брук в моей комнате.
– Ты не знаешь. Не можешь знать. До тех пор, пока не будет сделан тест на отцовство. Меня тошнит, – она прижимает руку к животу. – Нет, если честно, меня просто выворачивает наизнанку.
– Он не мой. Наверное, папин. Черт, да отцом может быть кто угодно! Она всегда готова предать папу! – в отчаянии говорю я.
– Как и ты.
Я втягиваю воздух. Элла попадает в цель и понимает это. Но я не собираюсь сдаваться. Я собираюсь выиграть битву, даже если придется играть грязно.
– Я был подонком, не буду отрицать. Может, я и сейчас подонок, но точно не отец ребенка Брук. Я не изменял тебе. Я скрывал от тебя свое прошлое, это было дерьмово по отношению к тебе. Я осознаю, что ошибался. И прошу прощения. Пожалуйста... пожалуйста, прости меня, – умоляю я. – Избавь нас обоих от мучений.
– Сейчас это не имеет никакого значения. – Меня пугает ее безжизненное выражение лица. Она качает головой. – До встречи с тобой в моей жизни было полно всякой гадости. Но я справлялась, что мне еще оставалось делать? У меня никогда не было отца, но зато мама всегда была рядом. Я говорила себе, что должна с благодарностью отнестись к ее смерти, потому что она испытывала сильную боль. Потом я приехала сюда, посмотрела на тебя и подумала, что под жестокой, грубой наружностью вижу свое отражение. Мальчик потерял свою мать. Он злится, ему больно, и я вижу его. Может, он тоже видит меня?
Элла обнимает себя за живот – старается удержать что-то в себе и отгородиться от меня. Я понимаю только одно: ей плохо. Я протягиваю к ней руку, но она отшатывается, словно даже мысль о моем прикосновении уже может причинить боль.
Черт, ей так плохо, и это моих рук дело.
– Я видел... и вижу... вижу тебя, – шепчу я.
Она не слушает.
– И я подумала: я не оставлю его в покое. Рано или поздно я смогу сломить его сопротивление, убедить его, что мы – это прекрасная сказка. Но оказалось, что я ошиблась. Мы ничто. Мы дым – зыбкий и бессмысленный, – она щелкает пальцами в воздухе. – Наши отношения даже трагедией не назовешь. Они тоже ничто, даже меньше.
Ее слова больно ранят в самое сердце. Элла права. Нужно бы уйти, но я не могу. Я вижу, как ей больно, а значит, она нуждается во мне. Только трус отступил бы сейчас. Я стал причиной ее страданий и помогу ей справиться с ними, если она даст мне шанс.
Я делаю глубокий вдох.
– У меня есть два пути. Я могу уйти. А могу бороться за тебя. Догадайся, какой я выберу?
Элла молча смотрит на меня, а я продолжаю.
– Я облажался. Мне надо было сказать тебе правду с самого начала. Той ночью Брук рассказала мне, что беременна. Я запаниковал. Перестал соображать. Пытался побыстрее найти выход, и такой, чтобы ты ничего не узнала. Мне было стыдно. Понимаешь? Стыдно. Это ты хотела услышать?
Ее губы изгибаются.
– Знаешь, кто я? Я – та глупая девчонка из фильмов ужасов. Ты сделал из меня такую девицу, – она обвиняющим жестом показывает на меня пальцем. – Я бегу обратно в дом, где меня поджидает парень с ножом. Ты предупреждал меня. Снова и снова. Говорил мне держаться подальше. Но я не слушала. Думала, что знаю все лучше.
– Я был неправ. Нам нельзя друг без друга. Мы не можем друг без друга. И мы оба это чувствуем.
Я подхожу к ней и останавливаюсь так близко, что кончики моих пальцев на ногах касаются ее. И одним резким движением притягиваю ее к себе. Ох, черт! Как здорово ощущать ее тело в своих объятиях! Мне хочется запустить пальцы в ее волосы и зацеловать до беспамятства. Но Элла поднимает на меня горящие яростью глаза.
– Не трогай меня, – рявкает она. – Я лучше умру, чем...
Я закрываю ей рот ладонью и предупреждаю:
– Не говори того, о чем пожалеешь. Не говори того, что отвернет нас друг от друга.
Элла бьет меня по лицу. От удара моя голова дергается вправо, но я не отпускаю ее. Ее глаза полыхают, плечи дрожат. Готов поспорить, что сейчас выгляжу таким же сумасшедшим и потерявшим всякий контроль, как она.
– Чего ты хочешь от меня? Только скажи – и я сделаю. Хочешь, встану на колени? Буду целовать тебе ноги?
– Нет уж, сохрани свою гордость, – презрительно отвечает Элла. – Хоть что-то будет согревать тебя по ночам. Хотя постой, у тебя ведь есть Брук.
Она с силой толкает меня в грудь и, рывком открыв дверь, убегает прочь прежде, чем я успеваю что-либо сделать.
В коридоре стоят папа и Брук. Папа смотрит на удаляющуюся Эллу, а затем, сузив глаза, на меня. Брук широко улыбается.
В ярости я обхожу их и направляюсь на поиски Гида. Может быть, он даст ответы на мои вопросы. И, кроме того, пока что он – единственный из всех братьев, кто еще разговаривает со мной.
Гидеон стоит на каменистом кряже, отделяющем нашу лужайку от клочка песка, который мы зовем пляжем. Холодные и темные воды Атлантического океана освещает лишь наполовину скрытая тучами луна.
Не поворачиваясь ко мне лицом, он спрашивает:
– Это твой ребенок?
– Почему вы так считаете?
– Любой, кто знал о том, что ты переспал с Брук, подумает, что это твой ребенок, верно?
– Он не мой, – я провожу рукой по волосам. – Я не прикасался к ней больше шести месяцев. Со Дня святого Патрика, когда мы напились, помнишь? Я вырубился у себя наверху. Она забралась на меня. Я мало помню о той ночи. Помню, как проснулся голым и она лежала рядом. Папа был на улице, звал нас на ужин. Я собирался рассказать ему. Тем же вечером. Но струсил.
Гидеон молчит, продолжая смотреть на воду.
– Я привык думать, что это Дина и Брук пытаются разрушить нашу семью, но теперь считаю, что это мы сами. Мы убиваем ее. Я не знаю, что сделать, чтобы все исправить, Гид. Скажи мне. – Помоги мне. Но он по-прежнему молчит, и я опять предпринимаю отчаянную попытку наладить связь между нами. – Помнишь, мама читала нам «Швейцарскую семью Робинзонов», а мы бродили по берегу в поисках идеальной пещеры, в которой могли бы жить? Все пятеро. Мы собирались убить кита, есть ягоды, сделать себе одежду из испанского мха и водорослей.
– Мы уже не дети.
– Знаю, но это не значит, что мы больше не семья.
– Ты хотел уехать, – напоминает он мне. – Ты, мать твою, только об этом и говорил. О том, чтобы убраться отсюда. А теперь, потому что здесь Элла, ты думаешь, что можно и остаться, да? И это ты называешь верностью семье?
Он спрыгивает на песок, ночной мрак проглатывает его, и я остаюсь один на один со своими печальными мыслями.
Никто не заставлял меня спать с Брук. Я сам принял это решение. Я испытал извращенное чувство удовлетворения, буквально взяв Брук и фигурально засунув этот факт отцу в зад.
Я хотел причинить ему боль. Он заслуживал этого после всего, что сделал с нашей семьей. Извел маму своими изменами и ложью. Чувствую, что ложь была самым худшим. Может, если бы он постоянно не божился в том, что не имел никакого отношения к развлечениям Стива в борделях по всему миру, с девицами из эскорта, моделями, актрисами, которых они легко покупали за свои миллионы, мама бы просто ушла от него.
А если бы она ушла, то, наверное, была бы жива и по сей день. Но она мертва. Папины пренебрежение и измены убили ее так же, как таблетки, которые она приняла той ночью.
Я сжимаю губы. Конечно, моя месть оказалась бесполезной – ведь у меня не хватило мужества рассказать отцу о нас с Брук. Меня начинает тошнить даже при мысли о том, что он об этом узнает.
Последние два года я только и делал, что старался разрушить все вокруг. Если бы я знал, что у победы будет такой горький вкус.