Я помню, как надкусила клок сладкой ваты и губы начали таять кровью, словно в серной кислоте. Картинка раздвоилась, сливая колесо обозрения, карусели и мимов на фоне Готема в сплошное цветное марево. Упала с кропленым хрустом у виска, задорная музыка аттракционов и визжание ребят ушли под воду, изображение разгладилось в черный лист.
Я очнулась с ржавыми оковами на руках, цепями прибитыми к стенам. Мое колено разошлось ломающей, адской болью застывая ледяными прутьями в нервах всего тела. Люди неподалеку орали, как резаные, а я молчаливо кряхтела, пыталась прижать неподъемные ноги к груди, обхватить крепко, унимая смертельный зуд. Приторно пахло кровью и гнильем, тусклый свет едва позволял мне видеть дальше вытянутой руки. Еле дотянулась до колена, но нащупала только что-то острое и пульсирующе-мягкое - торчащая кость в мясных струпьях и кровавой гуще. Моей ноги не было. Крик выходил лишь тихим хрипом - связки разъело стеклянной ватой: не представляете, как хотелось кричать громче. Спустя время, подошел мужчина с выгоревшем лицом. Вспыхнувшие ожоги пеплом орошали одну половину лица, сквозя дырами ухмылистую улыбку. Он сдавил мою челюсть и раздвинул рот. Губы разорвались на углах от горького пирожного, огромный кусок бился о гортань под давлением его руки, вызывая рвотный позыв. Вся полость рта онемела, разум снова дал слабину. Последнее, что я увидела - взметнувшийся надо мной кулак.
Так началась моя ночь в Готеме.
