Серебряная олениха

  – На бал! На бал! Все! Все! На бал! – взволнованно кричали серые гуси, мечась над водой недавно освободившегося ото льда пролива. Молодая женщина ласково улыбнулась птицам, и, словно поняв их, кивнула.
– Мама, а о чем кричали птицы? – спросил мальчик лет шести-семи, крепко держась за руку женщины.
– О чем могут кричать гуси?! – фыркнула девчонка чуть постарше и засмеялась. – О том, что съест их лиса! Ха-ха-ха!
– Они приветствовали весну и солнышко, – женщина вновь тепло улыбнулась, следя за шумным птичьим базаром. – Скоро весь пернатый народ сядет на землю и спрячется под кустиками. А пока им весело от того, что светит солнце.
– А папа сегодня принесет с охоты добычу? – спросил мальчик, косясь на сестру, которой не были интересны ни птицы, ни их весенний гомон, ни ласковый ветер, играющий над заливом с волнами.
– Конечно, принесет! – закричала девчонка, напугав своим возгласом пару любопытных чаек.
– Бал! Бал! Бал! – раздался хриплый вскрик старого ворона, что пролетел мимо трех людей. – Не забудь!
Женщина кивнула и ему. Бал, значит, бал. Единственный раз в году, когда она будет самой собой. Дети вскоре отбежали от матери, шумя и крича не хуже птичьего базара. А женщина смотрела на мечущихся в воздухе чаек и чуть печально улыбалась.
Вечер наступал незаметно, и оранжевые лучи скользили по заливу, и казалось, что вода объята пламенем. Женщина все так же улыбалась, сидя за прялкой, и наблюдала, как дети возятся на полу у очага, забавлялись с кошкой пучком сена. Ее муж разделывал во дворе добытого оленя – сегодня охотник был особенно удачливым. Хозяйка дома продолжала улыбаться: всего-то дел было заговорить копье и лук, начертить руны кровью зверя и вложить кулечек в карман мужа до зари. Он, дурак простодушный, в лес на охоту идет, никогда не промахивается, и верит, что глаз у него зоркий и рука умелая. А кулечка не замечает. Маленький он, в кармане затеряется, за мешочком с табаком прячется, а дело свое делает. И знает жена, что завидуют главе ее семьи: и она хороша, и дети умны, и сам он удачлив. Как это просто и сложно одновременно: любить простого смертного.
Солнце совсем спряталось уже, стемнело; пора уж и собираться на бал, встречать весну, заниматься волшебством со всеми. Детей только уложить в постели надо, пусть спят и видят сны.
– Мама, расскажи нам сказку!
– Какую?
– Про тролля, который стережет сокровища!
– Нет, про ведьму, которая заколдовала принцессу!
– А я хочу про тролля!
– А давайте я обе сказки расскажу сразу? – женщина улыбнулась и погладила детей по головам, словно непоседливых котят. – Там будет и принцесса, и ведьма, и злой тролль в горной пещере.
– Расскажи! – хором, детские глаза блестят предвкушением, маленькие слушатели ерзают в постелях, горя желанием послушать сказку о настоящем «всамделишном» волшебстве. Ведь пока мама рассказывает, в детских головках рождаются яркие и живые образы и злой колдуньи, и старого страшного тролля, и юный принц спасет принцессу, сразит мечом и ведьму, и тролля, и прихватит все богатства из пещеры... И, кажется, что сказка продолжится во снах.
Тихо скрипнула дверь в темной комнате, где догорает лучина, закряхтела сонно половица. Дом погружается в тишину, и пряжа на веретене крутится сама, и тихо шуршит прутьями метла, убирая пол. Длинные волосы ведьмы разметались по плечам, достала она свой наряд – легкое платье, расшитое изображениями птиц.
– Бал! Бал! Бал! – кричали не спавшие вороны – вечные спутники ведьмы. – Госпожа идет на бал!
Обернувшись вороном, ведьма взлетела со стаей птиц. И все бы ничего, да вот только не спали дети, наблюдали в окошко, что мать их делает. Не сговариваясь, мальчик и девочка тихонько вылезли из теплых постелек и на цыпочках проследовали к выходу.

На вершине самой высокой горы собрались все ведьмы перед высокими кострами, смеялись и шутили, танцевали с лесными эльфами, гадали по звездам и языкам пламени, рассказывали о своих проделках и успехах. Маленькие феи порхали между ведьмами, радуясь шумному сборищу.
– Аста! Как мы тебе рады! – закричали две совсем юные ведьмочки, когда стая воронов опустилась на ближайших ветвях елей. Аста вновь обернулась человеком и поспешила к подругам. Они закружились в танце вместе со всеми, хохоча, озорно поглядывая друг на друга, босыми ногами касаясь рыжей хвои и камней. Веселье и хохот повсюду – у ведьм сегодня праздник.
В полночь раздался звон колокола; танцы прекратились. В круг вступила самая злая и старая ведьма, Исгерд, владычица зимних стуж. Аста и ее подруги склонили головы перед ней, ожидая неизменной речи о том, что должна делать настоящая ведьма. Исгерд всегда была недовольна всем, что происходило вокруг. Грозно поглядев на молодых ведьм, она пошла по кругу, скрипучим голосом отчитывая каждую. Старая она была, Исгерд, все знала про всех. Аста поежилась, боясь взглянуть на нее.
– Отчего ты так грустна, Аста? – Исгерд нежно приподняла рукой лицо женщины за подбородок и заглянула в ее серые глаза, словно выискивая там ответ. И молодая ведьма нашла бы что ответить, если бы не прозвучал детский вскрик за ее спиной. – Это что еще такое?!
Грозовой тучей надвигалась старая колдунья на прижавшихся друг к дружке брата и сестру, что словно зайцы дрожали от страха. Это была самая настоящая ведьма, о каких рассказывала мама! Ночная вылазка теперь не казалась увлекательной и полной волшебства. Ох, как же было страшно детям: самая настоящая, злая и старая ведьма глядит им в глаза недобрым взглядом. И от этого пробирает холод, легкой дрожью пробегает по спине мурашками, оставляя влажный след от пота. Аста бросилась к своим детям, закрывая их собой от Исгерд.
– Не трогай их, прошу тебя! – взмолилась женщина, с испугом глядя на старуху.
– Они – люди! Им не позволено находиться здесь! – прошипела Исгерд, подходя ближе. – Отойди, Аста! Я проучу их, будут знать, как совать носы в чужие дела.
– Не смей подходить к моим детям! – прошипела молодая ведьма. Дети прижались к матери, ища защиты и поддержки. – Уйди прочь!
– Как ты смеешь мне перечить?! Мало того, что вышла замуж за смертного, хотя я и была против, так еще и смеешь пререкаться со мной! – взвизгнула старуха. Аста тихонько подтолкнула дочь, давая ей знак, что надо бежать.
– Я вышла бы замуж за того, кого сама пожелаю, без твоих указов, Исгерд! – звонко выкрикнула Аста, вскинув голову так резко, что русые ее волосы разметались по плечам. – Ты ничего не сделаешь моим детям!
– Хорошо, детей сегодня не трону, – миролюбиво сообщила старуха, облизываясь. – А вот ты за дерзость поплатишься!
– Детки, идите домой, – тихо прошептала молодая ведьма, погладив детей по головам. – Лягте в свои кроватки и спите до утра. Все будет хорошо.
– Мамочка, нет, – мальчик прильнул к Асте, вцепившись в ее платье. – Никуда не пойду без тебя!
А злая старуха принялась колдовать: полетели холодные искры от кончиков ее пальцев вперед, послышался плач зимней вьюги, поднялся седой ветер, пугая молодую травку на полянке возле костров, обреченно застонали деревья, и только Аста стояла, не шелохнувшись, закрывала детей собой от темных чар. Тонко вскрикнув, девочка бросилась прочь, в лес, спасаясь от волшебства Исгерд. Лишь один раз она обернулась назад, посмотреть, что там, за спиной. Одна искорка, мерцая, осела на ее губах, и девочка молча смотрела, как вихрь подхватил ее мать и брата, скрывая от глаз.
– Побудешь оленихой десять лет, глядишь, научишься уважать старших! – хрипло рассмеялась Исгерд, увидев перед собой серебристо-голубую самку оленя и жмущегося к ней серебряного олененка на месте Асты и ее сына. Аста, горестно вскрикнув, бросилась прочь от костров.
«Теперь вокруг все враги... опасайся копий и стрел охотников, бойся собачьих и волчьих клыков, шарахайся в сторону от высоких костров, дрожи от страха, заслышав охотничий рог! Будь той, кого ты приводила в жертву под стрелы своего мужа!», – слышался отовсюду хохот старухи. – «А пройдет десять лет, глядишь, и снова станешь человеком!»
Дочь Асты вернулась в дом, но с тех пор, как ни пытался ее отец разговорить, не произнесла она ни слова. Охотник долго горевал об исчезновении любимой жены и сына; охота не ладилась с тех пор, как они исчезли, да и старшую дочь вскоре кормить стало нечем. Охотник целыми днями пропадал в лесу, оставляя девочку одну в доме. Там она прибирала и готовила, и лишь изредка выходила к морю – посмотреть на шумный птичий базар. Тогда и спускался к ней старый ворон и рассказывал ей обо всех делах, что шли в лесу. Иногда он передавал весточку от матери, но девочка только расстраивалась и подолгу плакала, вспоминая злую Исгерд и ее колдовство.
О серебряной оленихе и ее олененке пошли слухи по первым холодам. Поговаривали люди, что бродит она в чаще леса, людских троп не боится, но хитра и умна, как черт. Много умельцев отправилось в леса, чтобы хоть краем глаза взглянуть на нее, но если олениха и показывалась, то ни стрелы, ни копья не могли ее поразить. Словно призрак растворялась она между темных и мокрых стволов деревьев, стоило натянуть тетиву или поднять копье. Умело водила она и лучших охотничьих псов за нос; раз за разом возвращались своры ни с чем, и раз за разом были биты разочарованными хозяевами.
Прослышал об оленихе и муж Асты. О его мастерстве ходили легенды, и начали подстрекать его добыть олениху и олененка. Поначалу он отмахивался, пока не увидел однажды в сумерках олениху. Стояла она меж деревьев, глядя на него печальными голубыми глазами, слово юная смущенная дева, жался к ней олененок, странно дрожа, словно он плакал. Стоило охотнику поднять лук, как звери растворились в полутьме, оставляя его ни с чем. Но с тех пор поклялся славный охотник добыть олениху во что бы то ни стало. И как яростно ни мотала головой девочка, как ни плакала, безмолвно прося о том, чтобы оставить загадочных зверей в покое, не внял охотник ее мольбам.
Минуло пять лет, не раз серебряную олениху видели люди, и всегда со взрослым оленем, таким же, как и она. Сын Асты давно обзавелся короной жемчужных рогов, были они тверже стали и крепче камня. От ударов его копыт трескалась земля, хитер и умен он был. Не раз и не два уводил он алчных охотников в топи и пропадал, словно мираж, хитра была и Аста, дразнившая селян, изредка выбегая среди белого дня, она завлекала за собой всех собак селения и охотников, приводя их к сыну. Кончики его рогов становились все краснее и краснее после каждой встречи с охотниками, и еще через год полыхали багрянцем, словно тлеющие угольки на ветру. И лишь одному человеку не вредили олени, хотя одержим ими он был больше всех вместе взятых.
На исходе седьмого года, в ночь весеннего бала, славному охотнику повезло, как никогда. Серебряные олени паслись под старым ясенем, наслаждаясь сочными побегами молодых трав, и считали себя хорошо укрытыми. Постаревший охотник с восхищением наблюдал, как играет луна в их шерсти, как движутся их тела, словно отлитые изо льда, в сонном лесу. Изредка олениха поднимала голову, словно успокаивая своего спутника, терлась головой о его плечо и шею и еле слышно вздыхала о чем– то своем. Пораженный их красотой, охотник застыл на месте, глядя, как его дочь, словно возникнув ниоткуда, протягивает руку к обоим сказочным зверям, как доверчиво идут они на взмах ее изящной кисти и прижимаются к ней своими могучими телами. И девушка грустно улыбается, подставляя плечо и спустившемуся с ветвей ворону – верному спутнику Асты. Поиграет она перышками на его груди, поласкает его – и птица взмывает вверх. Долго бы, наверное, стоял так охотник, наблюдая за дочерью и столь желанной добычей, да вскрикнул хрипло соглядатай олений, подняли головы все трое – и звери, и человек, насторожились от пронзительного карканья старого ворона. Словно очнувшись ото сна, охотник метнул копье, попав в грудь оленихи. На миг поднялась она на задние ноги с человеческим криком и упала наземь. Встрепенулись в вышине вороны, загалдели; послышался хохот злой Исгерд, затянуло холодом по земле. Лишь рассеялся снежный туман, как увидел на миг охотник свою жену пронзенную его копьем. Она смотрела в его глаза, как раньше, с теплотой и любовью, но улыбка ее была застывшей, а взгляд потускнел. Из пробитой груди сочилась тихонько теплая алая кровь. Явилась старая ведьма, усмехнулась, но тот же час олень опустил рога к земле, отгоняя ее прочь, а девушка протянула руку, к ней, прошипев что-то. Черные хлопья сажи окутали Исгерд, превращая ее в кусок льда.
Дочь Асты смеялась; волосы ее разметались по плечам, когда в вихре огня она поднялась над лесом, отпуская на волю дикий пожар...
Говорят, что по сей день течет в глубине леса красная от крови река. Часто туда приходит Князь Леса – серебряный олень, кончики ветвистых рогов его блестят багрянцем. Взгляд его холоден и спокоен, словно льдинки, шаг его величественен и размерен. И волки обходят его стороной, только черный ворон спокойно сидит на его спине, оглядывая мир вокруг блестящими глазами. Приходит к реке и молодая ведьма: ласкает оленя, обнимает его за шею, но не произносит ни слова, а после оборачиваются они оба на глыбу черного от сажи льда и расходятся в разные стороны. Величественный зверь идет к старому пожарищу, а ведьма еще некоторое время безмолвно напевает песню, лаская выступающую из бурного течения кровавой реки выбеленную ветку дерева, так похожую на человеческую руку.