Дети Лиднара. Последняя запись историка

Последняя запись историка

Когда вонзаешь кайло в неприступную породу, мысли с трудом выстраиваются в связные предложения. Больше не выйдет излагать красиво, а эти мозолистые руки уже не удержат золотого пера. Мгновения до заката тянутся медленно, а суставы ноют от сырости и холода.
Надзиратель кутается в воротник из лисьего меха, иногда пытается согреть дыханием ладони. На нас не смотрит. Все, что его волнует - дождаться сменщика и вернуться в тёплые казармы у пирса.
А я своих конечностей даже не чувствую: пальцы намертво примерзли к потемневшему древку. Порой сквозь пелену усталости и недомогания пробивается желание оказаться в каком-нибудь пустынном сейде. Погреется на солнце, не видеть никого, кроме золотистых ящерок, скорпионов и песчаных змей. Но вместо этого я, некогда уважаемый и учёный человек, скребу глотку древнего великана, чтобы славные правители Нордана и Ренарии к исходу осени получили в казну добрую сотню редких самородков.

Мне больно смотреть на других, больно смотреть на себя и видеть, что я стал таким же. Пасть Каббата сжирает не только тела, но и души. Узкое ущелье, ведущее к потухшему кратеру, и единственный пирс охраняют столько солдат, сколько ни разу не стояли на защите золотых рудников Пресеи. Холодные скалы изрезаны узкими ходами, в которых живут рабы, бывшие преступники и такие же неугодные, как я.
Раз в месяц прибывает Северный Ковчег, корабль, одно упоминание которого ввергает простых людей в ужас. Он забирает самоцветы и надзирателей, чья служба подошла к концу, оставляет взамен провизию для солдат и новую партию рабов. А мы, сломленные и потерявшие надежду, вынуждены махать кирками, пока смерть не облегчит наши страдания.

Когда-то я с презрением смотрел на клейменных, выбрасывал в помойную яму любую личную вещь, которой коснулся раб. Теперь среди них хоть и без клейма, но ещё более униженный и уничтоженный, чем эти жалкие подобия людей.
Я мог бы стать великим, вести летопись этого мира. Писать научные трактаты и выступать на главном форуме Фергаста. Я, человек, который перевёл скрижали денмартов, который словом и знанием способен менять историю!
И потому не отступлюсь.
Вечерами писал все это углём на куске ткани. Просто не мог не писать, не хотел терять этот навык. Единственное, что хранит тонкую связь меня настоящего со мной прошлым. Мне кажется, эти труды не напрасны. И пусть потеряю все остатки человечности, живя и работая каждый день с рабами и преступниками. Пусть Каббат сожрет остатки моего рассудка своей ненасытной пастью, но я завершу начатое.

Я видел их прошлой ночью на ближайшем к Пасти острове. Ледяная обитель - россыпь кусков суши, покрытых белой коркой, вереницей тянется далеко на север. Они карабкались по горе, цеплялись острыми крючковатыми пальцами за наледь. Казалось, что она протяжно скрипит от напора, и вот-вот большой пласт снега отколется от острова.
Никто не говорил со мной об увиденном, кроме одного норданского пирата Урмала. Он поведал мне, что этот скрип есть их голоса, а также историю, от которой спина покрывается мурашками до сих пор. Но не от страха, нет. От ликования и осознания того, что они реальны. Не просто мизерийские сказки для детей.

Урмал был рядовым матросом на пиратском судне, когда одним пасмурным днём на их след вышел Калевлей - быстрый и опасный корабль всего норданского флота.
Возможно, от отчаяния или безрассудства капитан повернул на север в дикие и холодные воды. Царство Серебряных скатов, которые славятся тем, что нередко нападают на морские суда.
Но команду ждала иная опасность. Оторвавшись от перехватчика, корабль попал в непроглядный морозный туман. Холодный, колючий, как иглы морских ежей. Паруса и мачты сковал иней, а напуганные матросы устраивали драки и требовали повернуть обратно.
Урмал был в числе тех, кто первыми затеяли бунт. Новый капитан немедленно поменял курс, и в непроглядной пелене корабль врезался в остров. Такой же белый, как туман вокруг, покрытый жёсткой коркой снега. Судно увязло в нем, и острые глыбы проткнули днище.
А потом команда услышала скрип.
Протяженный и режущий слух, он разносился по всему белесому пространству, внушая ужас пиратам. Впереди неизвестность, позади - ледяная вода. Мужчины с напряжением всматривались в морозную белизну, слушали тонкие колебания в звуках. Словно кто-то крошил лёд, а тот снова стягивался то быстро, то медленно.
Через несколько часов замёрзшие и обезумевшие моряки слышали уже не скрипы снега, а чужую речь, неведомую человеку.
Сквозь пелену стали проступать очертания странных существ. Длинные и худосочные с ледяными наростами на лапах и спине. Их режущие слух разговоры становились то громче, то тише. Они подходили все ближе, сковывали льдом корпус корабля, погружали его глубже под снег.

Урмал держался в стороне от остальных. Наблюдал, как недавние товарищи и друзья менялись. Облик людей становился зловещим, кожа белела. Словно скрипучие голоса ледяных демонов проникали в души и морозили их изнутри. Но сами существа не приближались, не пытались взобраться на палубу, не утаскивали одного за другим. Только терпеливо ждали, когда северный холод и туман превратит матросов в прозрачные статуи.
Урмал прятался на нижних палубах, убивал по одному обезумевших пиратов, зарывал их тела в снег. А ледяные демоны, скрипя своими пастями, вдруг стали подходить все ближе. Больше не было им никаких запретов, ведь на корабле остался лишь один пират. Моряк знал, что существа хотят заполучить и его душу. Заморозить и сожрать.
Когда запасы провизии истощились, Урмал откапывал своих бывших товарищей. Рубил топором мачты, жёг паруса, кутался в десятки рубах - лишь бы не позволить ледяным созданиям добраться до себя. А в один из дней он увидел, как демоны подобрались ближе обычного.
Пальцы, сотканные изо льда, впивались в корму. Тварь медленно, издавая противный монотонный скрип, пробиралась к Урмалу. Пират не стал ждать, бросился за борт и, увязая в сугробах, побежал к берегу. Вода вокруг стянулась коркой льда, морозный туман колол лицо и открытые руки, обжигал нутро при каждом вдохе. А позади разносился омерзительный скрип, смешанный с треском. Теперь демоны уже неслись за своей жертвой, но Урмал не хотел оборачиваться, не хотел видеть этого. Не мог позволить ужасу перед созданиями холода сковать тело.
А потом лёд под ним треснул, и пират провалился в ледяную воду. Загребал руками - лишь бы уплыть подальше. Мышцы каменели, а грудь сдавливало от недостатка воздуха. Урмал думал, что умрет, пока матросы Калевлея не вытащили его из холодных объятий северного океана.

Так пират попал в Пасть. Седой и с глубокими складками морщин, низким хриплым голосом и постоянно трясущимися руками. Ему не было и тридцати, когда пиратский корабль попал в их логово. Передо мной дряхлый старик, из которого теперь Каббат высасывает остатки жизни.
Мы переговаривались тихо, в коротких перерывах между ударами кайла о неприступную породу. А вечером я доставал кусок тряпки и писал обо всем этом маленьким кусочком угля.

Трудно сохранять беспристрастность, когда столько дней провёл вблизи от цели своей жизни. Я найду их, изучу. Весь мир узнает, что они не просто старые сказки Мизерна.
К вечеру, когда надзиратели будут сменять друг друга на постах, я взберусь наверх и прыгну в воды северного моря. Доплыву до того таинственного острова с туманом и докажу, что ледяные души существуют.