Маркиз де Сад. 120 дней Содома

Двадцать четвертый день

Чем шире картина разврата и бесчестья разворачивалась перед глазами Аделаиды, тем с большим трудом она ее переносила и тем мучительнее взывала к Богу, умоляя спасти ее и утешить во всех ее несчастьях. Она отдавала себе отчет в том, что она – жертва. Никто лучше ее не понимал, что им всем угрожает и к чему приведут в конце концов жестокие рассказы, которые становились все более ужасными и зловещими. Ей хотелось разделить свои опасения со своей дорогой Софи, но она больше не решалась пробираться к ней ночью.

При первой возможности она летела к ней, чтобы обменяться хотя бы несколькими словами. Вот и в тот день, который мы описываем, она встала рано утром до того, как проснулся Епископ, с которым она спала по графику, и прокралась в комнату девушек, чтобы увидеть Софи.

Дюрсе, который по причине своих обязанностей в этот месяц вставал так же рано, как и все остальные, нашел ее там и заявил ей, что не сможет воздержаться от того, чтобы не рассказать обо всем, и что общество решит так, как ему будет угодно. Аделаида заплакала (это было все ее оружие) и уступила; единственная милость, о которой она осмелилась попросить своего мужа, это по стараться, чтобы Софи, которая не могла быть виновной, не была наказана, так как это она сама явилась к ней, а не та пришла и ее комнату. Дюрсе сказал, что он расскажет все, как было, ничего не скрывая; никто не разжалобится слабее, чем наказывающий, весьма заинтересованный в наказании! Это был как раз тот случай; не было ничего приятнее, чем наказывать Софи; с какой стати пощадил бы ее Дюрсе? Все собрались, и финансист дал отчет. Это был повторный проступок; Председатель вспомнил, что когда он был во дворце, его изобретательные собратья утверждали: так как повторное преступление доказывает, что природа действует н человеке сильнее, чем воспитание и нравственные начала, и что, совершая повторное преступление, человек сам признается в том, что он, так сказать, не владеет самим собой, то его надлежит на казать вдвойне; желая рассуждать так же последовательно, с таком же рассудительностью, что и его старые товарищи, он заявил, что нужно наказать и Софи и ее подружку по всей строгости предписаний. Но поскольку эти предписания требовали в таком случае смертной казни, и поскольку у всех было желание позабавиться еще некоторое время с этими девушками, прежде чем доводить дело до приговора, они удовольствовались тем, что привели их, поставили на колени, зачитали им соответствующую статью устава и дали почувствовать, какой опасности те подверглись, отважившись на подобное правонарушение. Сделав это, на них наложили тройное наказание против того, какое вынесли в прошлую субботу; их заставили поклясться, что больше этого не повториться, им пообещали, что если это случится вновь, против них будет применена максимальная строгость, и еще их записали в роковую книгу. После посещения Дюрсе туда были внесены еще три имени: две девочки и один мальчик. Это был результат нового опыта маленьких желудочных расстройств; они были весьма успешными, но иногда случалось так, что бедные дети, которые не могли больше сдерживаться, попадали каждый раз в число наказываемых. Такая же история происходила с Фанни и Эбе – среди султанш и с Гиацинтом – среди мальчиков: то, что находили в горшке, было в огромном количестве. Дюрсе это долгое время забавляло. Никогда еще так часто не просили утренних разрешений, и все ругали Дюкло за то, что она выдала этот секрет. Несмотря на множество просимых разрешений, их предоставили только Констанс и Геркулесу, двум второстепенным мужланам, Огюстин, Зельмире и матушке Ла Дегранж. На мгновение все развлеклись, затем если за стол.