Мы легли у разбитой ели,
Ждем, когда же начнет светлеть. Под шинелью вдвоем теплее
На продрогшей, сырой земле.
- Знаешь, Юлька, я против грусти, Но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье, Мама, мамка моя живет.
У тебя есть друзья, любимый.
У меня лишь она одна.
Пахнет в хате квашней и дымом, За порогом бурлит весна.
Старой кажется: каждый кустик Беспокойную дочку ждет Знаешь, Юлька, я против грусти, Но сегодня она не в счет.
Отогрелись мы еле-еле,
Вдруг приказ: 'Выступать вперед!'
Снова рядом в сырой шинели Светлокосый солдат идет.
С каждым днем становилось горше.
Шли без митингов и замен.
В окруженье попал под Оршей Наш потрепанный батальон.
Зинка нас повела в атаку.
Мы пробились по черной ржи,
По воронкам и буеракам,
Через смертные рубежи.
Мы не ждали посмертной славы, Мы со славой хотели жить. Почему же в бинтах кровавых Светлокосый солдат лежит
Ее тело своей шинелью Укрывала я, зубы сжав. Белорусские хаты пели
О рязанских глухих садах.
Знаешь, Зинка, я против грусти, Но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье Мама, мамка твоя живет.
У меня есть друзья, любимый.
У нее ты была одна.
Пахнет в хате квашней и дымом, За порогом бурлит весна.
И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла
Я не знаю, как написать ей,
Чтоб она тебя не ждала.
