Френсис Скотт Фицджеральд - " Хрустальная чаща "

Хрустальная чаша

I

Прошли и раннекаменный, и позднекаменный, и бронзовый века. И через многие годы наступил он - хрустальный век. Молодые дамы хрустального века сначала убеждали молодых кавалеров с длинными, вьющимися усами сделать им предложение, а после венчания ещё несколько месяцев сидели и писали письма с благодарностями за сыпавшиеся на молодоженов дождем хрустальные подарки: чаши для пунша, чаши для мытья рук, изящные стаканы, бокалы для вина, мороженицы, конфетницы, графины и пепельницы. Хотя хрусталь и не был чем-то новым для 90-х годов XIX века, он всё же оставался особым материалом, отражавшим ослепительный свет моды, разливавшийся от квартала Бэк-Бэй до скоростного Среднего Запада.
После свадьбы чаши для пунша выстраивались на буфете: самая большая гордо устанавливалась в центре; стаканы устраивались на «китайской горке», подсвечники ставились по краям - и борьба за существование начиналась. Блюдо для конфет теряло свою маленькую ручку и становилось игольницей, покорно перемещаясь в спальню на втором этаже; прогуливающийся котенок сбрасывал маленькую вазу с буфета; наемная горничная раскалывала на куски вазу побольше, ударив ее о сахарницу; бокалы изнемогали в борьбе и падали со своих тонких ножек, и даже изящные стаканы исчезали один за другим, как десять негритят. Последний из них, испуганный и изувеченный, заканчивал свою карьеру на полочке в ванной, в качестве стакана для зубных щеток, среди других потёртых экс-джентльменов. И в тот момент, когда он падал на пол, заканчивалась эпоха.
Полдень славы хрустального века уже давным-давно миновал, когда любопытная миссис Роджер Файрбоат заглянула к прекрасной миссис Гарольд Пайпер.
- Моя дорогая, - сказала любопытная миссис Роджер Файрбоат, - я прямо-таки влюблена в ваш дом. Я думаю, что он - произведение искусства!
- Ну что вы... Благодарю вас! - сказала прекрасная миссис Гарольд Пайпер, и в ее юных темных глазах блеснули огоньки. - Вы должны заходить к нам почаще. Я почти всегда провожу вечера в одиночестве.
На это миссис Файрбоат могла бы заметить, что не поверила ни на йоту и не видит причины, в силу которой в это можно было бы поверить - ведь весь город судачил о том, что мистер Фрэдди Гедни вот уже полгода чуть ли не ежедневно заглядывает к миссис Пайпер. Миссис Файрбоат находилась уже в столь зрелом возрасте, когда любые слова молодых и красивых женщин не вызывают особого доверия...
- Больше всего мне нравится ваша столовая, - сказала она. - Весь этот дивный фарфор, и эта огромная хрустальная чаша!
Миссис Пайпер рассмеялась так мило, что желание миссис Файрбоат как-нибудь намекнуть об истории с Фрэдди Гедни почти что исчезло.
- Ах, эта большая чаша!
Когда миссис Пайпер выговаривала слова, ее губы походили на яркие лепестки розы.
- У неё есть даже своя история...
- Неужели?
- Помните ли вы молодого Карльтона Кэнби? Когда-то он ухаживал за мной. В тот вечер, когда я сказала ему, что собираюсь замуж за Гарольда - это было семь лет назад, в 1892, он в конце концов взял себя в руки и сказал: «Эвелин, я хочу подарить тебе на память вещь, такую же тяжелую, как твой характер, такую же прекрасную, пустую и прозрачную, как ты». Он немного испугал меня - его глаза так потемнели! Я подумала, что он собирается подарить мне дом с привидениями, или что-нибудь вроде такой коробочки, которая взрывается в руках, когда ты ее открываешь. Но на следующий день он прислал мне чашу, и - конечно же! - просто великолепную! Ее диаметр, или периметр, или как-там-еще-это-называется, 2,5 фута - или даже 3,5! Неважно, наш буфет все равно слишком мал для нее!
- Моя дорогая, не правда ли, весьма, весьма странный подарок? А после этого он, кажется, уехал из города?
Миссис Файрбоат царапала курсивом в памяти - «тяжелая, прекрасная, пустая и прозрачная».
- Да, он уехал на Запад... Или на Восток - или куда-нибудь еще, - ответила миссис Пайпер, излучая то божественное неведение, которое позволяет красоте не подчиняться законам времени и пространства.
Миссис Файрбоат натягивала перчатки, воздавая хвалу эффекту обширности дома, возникавшему благодаря открывавшемуся виду на библиотеку из просторного музыкального салона. На заднем плане вид включал в себя еще и часть столовой. И правда, это был один из прелестнейших маленьких домиков города, и миссис Пайпер уже поговаривала о переезде в дом побольше, на Авеню Деверю. «Судя по всему, этот Гарольд Пайпер, как говорится, «печатает деньги», - подумала миссис Файрбоат».
Осенний день клонился к вечеру; на лице миссис Файрбоат, свернувшей в это мгновение на тротуар, появилось то строгое, слегка неприятное выражение, которое почти все состоявшиеся сорокалетние женщины предпочитают носить на улице.
«Если бы я была Гарольдом Пайпером, я бы проводила немного меньше времени на работе и немного больше - дома, - думала миссис Пайпер. - Кто-нибудь из его друзей просто обязан поговорить с ним».
Но если миссис Файрбоат сочла вечер удачным, то, задержись она в доме ещё на пару минут, она назвала бы его триумфальным. Её темная удалявшаяся фигура еще виднелась в сотне ярдов от дома, когда весьма хорошо одетый, но слегка обезумевший молодой человек свернул на дорожку, ведущую к дому Пайперов. Миссис Пайпер, услышав звонок, сама отворила ему дверь и быстро провела в библиотеку - скорее смущенно, чем радостно.
- Я должен был вас видеть, - исступленно заговорил он. - Ваша записка свела меня с ума! Это Гарольд вас так напугал?
Она покачала головой.
- Все кончено, Фрэд, - медленно проговорила она, и губы её ещё никогда не были так похожи на распустившуюся розу. - Вчера вечером он пришел домой в ярости, потому что чувство долга у Джесси Пайпер оказалось сильнее чувства такта: она пришла к нему в контору и рассказала все городские сплетни о нас с тобой. Это ранило его - ох! Я ничего не могу поделать, я просто не могу видеть его в таком состоянии, Фрэд! Он сказал, что мы, оказывается, всё это лето были главной темой сплетен в клубе, а он ни о чем и не догадывался! И только сейчас он начал понимать случайно услышанные им обрывки разговоров и завуалированные намеки. Он в ярости, Фрэд, и он любит меня - более того, я его люблю!
Гедни медленно кивнул головой и полуприкрыл глаза.
- Да, - сказал он. - Да, мы с тобой очень похожи. Я также, как и ты, чересчур хорошо понимаю точку зрения другого человека.
Его искренние серые глаза встретили ее потемневший взгляд.
- Счастливые времена позади. Господи, Эвелин, я весь день просидел в конторе, снова и снова перечитывая твое письмо...
- Ты должен сейчас же уйти, Фрэд, - перебила она, и легкий оттенок спешки в ее голосе стал для него новым ударом. - Я дала ему честное слово, что больше не буду с тобой встречаться. Я знаю, насколько далеко можно зайти, когда имеешь дело с Гарольдом, и твой приход - именно то, чего делать никак нельзя!
Они разговаривали стоя, и, проговаривая последнюю фразу, она двинулась по направлению к двери. Гедни выглядел глубоко несчастным, пытаясь в этот момент навсегда запечатлеть в сердце ее образ - а затем они оба застыли, как статуи, неожиданно услышав звуки шагов с улицы. Её рука сейчас же протянулась и схватила его за отворот пальто, почти что втолкнув через раскрытую дверь в темную столовую.
- Я заставлю его подняться наверх, - прошептала она. - Не двигайся, пока не услышишь, что он поднимается по ступенькам. Затем уходи как можно быстрее.
И он остался один, прислушиваясь в темноте, как она приветствует мужа в коридоре.
Гарольду Пайперу было тридцать шесть, он был на девять лет старше жены. Он был красив - но красоту его портили некоторые неприятные черты: слишком близко посаженные глаза, вызывавшие у наблюдателя впечатление «одеревенелости» лица, когда оно находилось в состоянии покоя. В ситуации с Гедни он занял самую типичную для него позицию. То есть сказал Эвелин, что многое обдумал и никогда не будет ни упрекать ее, ни даже вспоминать об этом - что вовсе не обмануло Эвелин; себе же он сказал, что надо смотреть на вещи шире. Как и все люди, озабоченные широтой своего собственного взгляда на вещи, он смотрел на всё с зоркостью крота.
Сегодня он поприветствовал Эвелин с преувеличенной сердечностью.
- Тебе нужно поскорее одеться, Гарри, - натянуто произнесла она. - Мы опаздываем к Бронсонам.
Он кивнул.
- Я уже одеваюсь, дорогая, - и направился в библиотеку!
Сердце Эвелин громко застучало.
- Гарольд... - начала она, и голос ее слегка дрогнул. Она пошла вслед за ним. Он закурил. - Надо торопиться, Гарольд, - закончила она, остановившись в дверях.
- Зачем? - спросил он с игривым раздражением в голосе. - Ты же сама еще не одета, Эви!
Он растянулся в уютном моррисовском кресле и развернул газету. Эвелин почувствовала, что это означало, по крайней мере, десятиминутную задержку - а Гедни все еще стоял, не дыша, в соседней комнате. По всей вероятности, Гарольду хотелось пропустить стаканчик - спиртное было в буфете, и, значит, Гарольд должен был зайти туда перед тем, как подняться наверх. Эвелин пришло в голову, что лучше упредить эту нежданную помеху, самолично принеся ему бутылку и стакан. Она боялась привлечь его внимание к столовой - но рискнуть все же стоило.
В этот момент Гарольд поднялся и, отбросив газету, подошел к ней.
- Эви, дорогая, - сказал он, нагнувшись и обняв ее. - Я надеюсь, ты не переживаешь из-за того, что произошло между нами вчера...
Она, дрожа, придвинулась к нему поближе.
- Я знаю, - продолжал он, - что с твоей стороны это было всего лишь неблагоразумной дружбой. Все мы делаем ошибки.
Эвелин с трудом понимала, о чем он вообще говорил. Ей хотелось схватить его в охапку и потащить наверх по ступенькам. Ей хотелось сказаться нездоровой и попросить его отнести ее наверх - к сожалению, она знала, что он наверняка уложит ее на кушетку прямо здесь и пойдет за виски.
Неожиданно ее нервное напряжение достигло крайней стадии. Она услышала очень слабый, но безошибочно узнаваемый скрип паркета в столовой. Фрэд пытался выйти черным ходом.
Затем ее сердце чуть было не выпрыгнуло из груди - потому что по дому пронесся глухой, звенящий звук, похожий на звук гонга. Рука Гедни задела о большую хрустальную чашу.
- Что это? - воскликнул Гарольд. - Кто там?
Она вцепилась в него, но он вырвался; ей показалось, что комната раскололась. Она услышала, как приоткрылась дверь кухни, услышала шум схватки, бряцанье упавшей откуда-то жестянки; в отчаянии бросилась она в кухню и сделала поярче газовый светильник. Руки мужа медленно отпустили шею Гедни; он застыл - сначала в изумлении, а затем на его лице забрезжила боль.
- Боже! - произнес он, и повторил: - боже!
Он развернулся - казалось, он собирался снова наброситься на Гедни; но затем замер, его мускулы расслабились и он горько рассмеялся.
- Вы люди - всего лишь люди...
Руки Эвелин обнимали его, ее глаза смотрели на него с неистовой мольбой. Но он оттолкнул ее от себя и, как оглушенный, свалился на кухонный стул. Его глаза остекленели.
- Ты наставила мне рога, Эвелин... За что, маленькая ведьма? За что?
Ещё никогда ей не было так жаль его; ещё никогда она не любила его так сильно.
- Она ни в чем не виновата, - кротко сказал Гедни. - Я лишь зашёл...
Но Пайпер покачал головой, и выражение его лица было таким, будто его сотрясал какой-то физический недуг и его мозг отказывался работать. Взгляд, неожиданно ставший жалким, отозвался сильным, болезненным аккордом в сердце Эвелин - и одновременно с этим ее захлестнули ярость и гнев по отношению к Гедни. Она почувствовала, как горят ее веки; она топнула ногой; ее руки нервно заерзали по столу, ища какого-нибудь оружия - а затем она неистово накинулась на Гедни.
- Вон отсюда!, - кричала она; ее черные глаза сверкали, маленькие кулачки беспомощно колотили по его вытянутой руке. - Это все из-за тебя! Убирайся! Пошел вон! Вон отсюда!!!
II