Корона, Огонь и Медные Крылья (Далин М.)

Часть 11

Яблоня ходила по моему замку, словно по моему сердцу - я все время об этом думал. Мечтал о ней, как подросток, смеялся над собой - но ничего не мог изменить. После нашей встречи в нижнем зале Молния притащила ее в библиотеку - Нут привела туда и меня, когда Яблоня рассматривала старые манускрипты с цветными миниатюрами. Я стоял за резным книжным шкафом, стараясь не дышать, забыл, зачем сюда пришел - смотрел на нее, как на редкую птицу, которую выслеживаю на охоте и которую нельзя спугнуть. Смотрел, как она подносит картинки к свету, льющемуся из окна целым потоком, как улыбается, как кутается в голубой платок, слушает резкую болтовню Молнии. Смотрел на ее позу - настороженного, чуткого олененка, на ее кроткое личико, золотое от солнечных бликов... Сбежал, как попавшийся воришка, когда показалось, что ее евнух что-то услышал и вот-вот обернется. На лестнице еле удержал сердце; было смешно и немного грустно. Где она была раньше? Ах, да, раньше она была ребенком. Маленькой девочкой, где-то там, в далеких холодных странах. Счастливы северяне - их женщины прекрасны. Горевать царевичу из-за холодных морей - должно быть немыслимо обидно, когда жемчужина такой чистоты, обещанная тебе, попадает в другие руки. Будь благословенна, Нут, слава тебе! Мальчишеские мысли... Разве я прежде не видел женщин! Женщины-ашури похожи на кровных ашурийских кобыл: вороные, глянцевые, статные и жесткие, с нервными точеными лицами, с непредсказуемым и горячим нравом. Царевна-ашури хранит стилет с позолоченной витой рукоятью в шкатулке с любимыми украшениями - и этот стилет очень может войти тебе под ребро, если не обережешься. Низость презирают, измены не выносят, их душа, в сущности, тоже стилет - жестка, остра и непреклонна. Их тела пахнут корицей; их страсть, если повезет ее вызвать, пахнет степным медом. С ними я никогда не чувствовал спокойствия и безопасности - даже с сестрами. Женщины-аглийе... Вот интересно, часто они таковы, как Молния, или это лично мне не повезло? Движется резко, говорит громко, в манерах похожа на юношу - ее тело отталкивает меня, не говоря о душе, а ведь она считается красавицей... Женщины-нугирэк мягки, веселы, любят улыбаться. С ними легко, они мастерицы рассказывать сказки и напевать песенки. В их руках все время какое-нибудь милое рукоделие - нитка бисера, вышивание, тонкие ремешки для плетенья... В ночных утехах они так же уютны, как днем - вот если бы они были хоть чуть-чуть красивее, добрые толстушки, покрытые родинками, с узкими глазками и крохотным носиком между круглых щек! Мне нравятся нугирэк, они наши союзники - и я все делаю для нерушимости союза и мира, но разговаривая с ханом нугирэк, ни за что не возьму себе смешливую пышечку Хеадат, его младшую дочь. Славно, что хан не настаивает на этом. Хеадат должна быть счастлива с узкоглазым бритым кочевником - к чему ей делить горе со мной! Я был еще совсем молод, когда столичные купцы привезли мне рабыню из Великих Песков по ту сторону Рубежных гор. Там, в Песках, стоит сказочный город Саранджибад, белый и розовый, а рядом с ним, на высоком берегу Желтой реки похоронен великий пророк Муани, чьи слова прожигали души, а стопы оставляли оплавленный след на камне. Она, сказали мне, родилась в Саранджибаде, эта красавица с громадными очами и длинными пальцами, тихая, как песок, с бесстрастным и томным личиком. Тайна песков слишком сложна для меня - я так и не понял ни ее души, ни ее страстей. Может, Нут из прихоти разлучила нас слишком быстро, когда прекрасная Айнолл умерла от лихорадки - а может, милосердная Нут просто освободила ее душу от меня... не ведаю. И царевна с севера. Спокойная мудрость - и детская застенчивость. Бесстрашие и способность доверять. Наивность и веселость. Открытое личико, золотые косы и золотистое тело. Две шестерки на костях - я хочу ее, услышь, Нут! Как странно думать о том, что меня всю жизнь окружали женщины - женщины, восхищающиеся мной, цепляющиеся за меня, за мою гранатовую кровь, за будущий венец, женщины презирающие меня, ненавидящие за кровь аглийе, за собственную бездетность, женщины, пытающиеся вырвать свой клок власти, воюющие женщины, солдаты ночных покоев, ранящие неглубоко, но постоянно, маленькая жестокость, большая и неотвязная ложь - иллюзия женской красоты и любви, с женщинами ничего нет, кроме ночных забав и дневных боев. А лучше бы - воевать лишь с врагами, услышь, Нут! Я видел, как она разговаривает с Молнией. Все женщины, которых я оставил жить в Гнезде, и которые считаются свитой моей жены, заискивают перед ней в глаза и смеются заглазно; маленькая Яблоня обращается к моей бесноватой воительнице, как к ребенку, кротко, спокойно и твердо. Не хихикает, не ехидничает, не лебезит. Молния слушает ее, услышь и ты, Нут! День с раннего утра пошел наперекосяк. Молния вздумала ее обижать и с этой целью подняла стражу - иногда я весьма досадую, что ее гранатовая кровь дает ей кое-какие права. Да, я бы тут же сорвался бежать и защищать евнуха Яблони или ее ручного мышонка - но она справилась сама, справилась, как старый дипломат, легко и никого не впутывая. Северяне хорошо учат своих женщин. Вероятно, овдовевшая северная государыня некоторое время может заниматься делами, опираясь на подрастающих сыновей и советников покойного мужа, а государыня, чей супруг покрыт рубиновым венцом, сама дает дельные советы - со своей стороны, с темной стороны, где только странный и парадоксальный разум женщин, созданный волей Нут, разум, похожий на цепь озарений. Я принимал гонца от государя аглийе - и было тяжело сосредоточиться на его словах. Я сам отправился вместе с патрулем облетать горы - лишь бы не оставаться в замке, по которому ходит Яблоня, и не наделать глупостей уже днем. Я возлагал большие надежды на вечер - а вечером, когда я вернулся из полета, Керим сообщил мне о своих собственных планах. - Я собираюсь разговаривать с Костром, - объявил он. - Если мой господин желает взглянуть, как страх полета сгорает в Костре, так он и может посмотреть на это. Я почему говорю господину - потому что господин любит смотреть, как я говорю с Костром, если еще не разлюбил. Разумеется, я желал. Керим с давних времен ходил у меня в любимых советниках. Когда я заключал последний договор с ханом нугирэк, он широким жестом предложил мне услуги любого из своих личных лекарей - лучших лекарей под звездами, как известно. Я не стал никого тянуть силой; предложил им всем, а вызвался Керим, полукровка, которому все-таки хотелось жить среди аглийе. Я ни разу не пожалел, что принял у него присягу. Шесть раз я видел, как Солнечный Пес приводил умирающего из-за реки. Трижды, не зная, как поступить, я просил через него совета у умерших предков - и каждый раз они советовали дельно. Воины рассказывали мне, что Керим останавливает кровь, хлещущую из разрезанной артерии, целуя горящий уголь, и что держа тлеющий уголек двумя пальцами, он может остановить взбесившуюся лошадь или атакующего барса. И вот теперь он собирался вернуть способность летать проклятому людьми бедолаге - я не мог пропустить такого удивительного дела. До темноты я пытался отвлечься от сияния Яблони в моей душе всеми мыслимыми способами. Когда начало темнеть, мои бойцы, рабы и женщины, которым дозволено покидать свои покои, собрались во дворе между жилыми покоями и сторожевой башней - глядеть, как Керим разводит Костер. Днем, возвращаясь с обычного облета окрестностей, друзья Керима вместе с ним собирали те дрова, которые нужны для его особого Костра. Деревяшки складывали перед воротами крепости высокой грудой. Я видел ветки горного можжевельника, чей дым пахнет, как горькая память, сучья священной рябины, чьи ягоды - гранаты в ожерелье Нут; еще там были разрубленные на части стволы сосны, которая источает смолу, вскипающую и вспыхивающую жарким бурливым пламенем, подобно неожиданной страсти. Все это Керим складывал особым образом, что-то, по обыкновению, напевая себе под нос. Я неплохо понимаю язык нугирэк, но эти его мурлыканья никогда не понимал, как ни вслушивался - вероятно, Керим обращался к подвластным ему аманейе способом, понятным лишь им одним. Золотая бляха с чеканным изображением Солнца и Костра, подвешенная на кожаный ремешок, болталась на шее Керима, ярко блестя в наступающих сумерках. Воины расселись широким кругом, в центре которого Керим возился с сухим деревом. Женщины остановились поодаль, укутанные в темные плащи, растаявшие в полумраке, но Яблоня со своим евнухом и Молния стояли почти у самого костра. Яблоня обнимала евнуха за плечи и что-то говорила, будто хотела его подбодрить - евнух смотрел на приготовления Керима расширившимися глазами, с какой-то болезненной мечтательностью, скрестив руки на груди, сжавшись, как от озноба; Молния улыбалась странной полупьяной улыбкой, более уместной в постели, чем на площадке перед толпой мужчин. Я устроился на лестнице, ведущей в башню - над всеми, сверху, откуда Яблоня и Молния вместе с евнухом были видны особенно хорошо. Обычный ветер улегся; прозрачный вечерний холод стоял тихой водой. Между тем, Керим, наконец, закончил укладывать топливо; он встал на колени, сдвинув руки на дровах, бережно, будто на чутком человеческом теле, запел чуть громче - и между его ладонями сам собой взметнулся огонь. Я думал, Керим покроется птичьей медью, чтобы касаться этого жара - но он держал язык вьющегося рыжего пламени живыми человеческими руками, лаская его, как ручного зверя. Лицо шамана было отрешенным и добродушным, а пальцы проходили сквозь колышущийся огонь, как сквозь водяную завесу. Золотая бляха на его шее светилась все ярче; казалось, она раскаляется докрасна от разгорающегося костра. Керим сидел, играя с пламенем, так, будто сжигающего жара для него вообще не существовало - и его куртка, сшитая из телячьей шкуры, не прогорала и не дымилась от раскаленного золота. А огонь поднимался все выше. Его торжествующий треск поглотил все звуки; стало так жарко, что сидящие рядом воины попятились. Пламя текло к небесам, стелилось, колебалось на ветру, взметая искры - а Керим уже погрузился в него руками до плеч и лицом, сливаясь с его обжигающей страшной силой. Кто-то из юных бойцов задавленно вскрикнул в толпе - огромная тень Керима на крепостной стене, танцуя и меняясь под движения костра, была уже не человеческой тенью, а тенью громадной собаки с острыми настороженными ушами. Тело Керима светилось, как светится прогоревшая головня - насквозь, теплым и ярким золотым светом, будто его нутро тоже раскалилось добела. Керим излучал страшный жар - и огонь обтекал его вокруг, обхватывал и ласкал, не сжигая, а наполняя собой. Кажется, это продолжалось бесконечно долго - будто мир состарился, рассыпался в прах и возродился, пока танцевал огонь. Когда Керим встал и шагнул к царевнам и евнуху, воины, сидевшие вокруг, отпрянули в стороны, как внезапно разбуженные. - Мрак, - окликнул Керим негромко и на удивление обыденным голосом, который отрезвил бойца и заставил слушать, - я тебя просил. И Филина тоже просил. Мрак и Филин встали и подошли к евнуху, отодвинув женщин. Молния впилась в них взглядом, облизывая губы; Яблоне евнух протянул руку, она ее приняла с нежной улыбкой. Вторую руку Мрак заломил евнуху за спину, а Филин обхватил его за шею, удерживая голову в одном и том же положении. Керим подошел ближе. Вокруг него дрожал раскаленный воздух и искры пылинками слетали с его одежды. Воины отвернули лица, а евнух смотрел широко раскрытыми зачарованными глазами, с выражением доверия и ужаса сразу. Не знаю, почему он не закричал, когда Керим коснулся пальцем клейма на его лбу - вероятно, боль была настолько сильна, что сжала зубы и выбила дыхание. На секунду чистый запах дыма и горящего дерева пресекся запахом паленого мяса - тело евнуха судорожно дернулось, а лицо несколько мгновений выражало запредельное страдание. Я думаю, конвульсивным движением он стиснул руку Яблони так, что чуть не переломал ей пальцы - на ее лице отразилась та же нестерпимая боль, и она так же смолчала. Молния, отойдя чуть в сторону от жара, все так же облизывая и кусая губы, пожирала их обоих повлажневшими глазами, будто хотела надолго насытиться их муками. Керим отнял руку. К моему удивлению, на лбу евнуха не осталось ожога - только быстро исчезающий след синеватых линий, будто огонь как-то растворил тушь клейма. Его лицо казалось тающим воском из-за капелек пота, струйка черной крови вытекла из угла рта; евнух слизал кровь и обернулся к Яблоне. Яблоня, тихо говоря что-то ласковое, бесконечно нежно и осторожно промокнула пот на его виске краешком платка. Воплощение любви Нут - вот что я увидел в этот миг. Женщину, созданную стать матерью. Ее любовь подняла костер до небес - а ведь это была всего лишь любовь сестры, любовь товарища, услышь, Нут! Медь аглийе полилась из меня и раскрыла мои крылья. Я подпрыгнул, спланировал над костром, ощутив, как жар священного пламени скользнул по моему телу - и встал на землю перед Яблоней. Она посмотрела пораженно, почти испуганно, но стряхнуть медь в этот раз удалось почти мгновенно. Евнух вздохнул, слабо улыбнулся, выпустил ее руку - бедную ладошку, на которой отпечатались следы его пальцев, как рубцы от медных обручей - и я обнял и поднял Яблоню. Она не успела ничего предпринять, только дернулась в моих руках, как пойманный зайчонок - а я крикнул Кериму, все еще горящему золотым инобытийным светом: - Благослови нас, Солнечный Пес! Союз, созданный Нут, уже заключен - но женщина не верит. Благослови огнем! - Ну, господин должен знать, что не женщина, а девушка не верит, - сказал Керим, ухмыльнувшись самым будничным образом. - Хотя девушка только разумом не верит, а сердцем уже почти верит, так что, я думаю, Солнце и Костер могут ее убедить, чтобы она совсем поверила. Яблоня вдохнула ртом, в детском негодовании, и снова пролепетала: "Царевич Ветер, это нечестно!" - но тут стена текущего пламени взметнулась вокруг нас, не обжигая тел, зато воспламенив кровь: я сквозь одежду ощущал жар Яблони и слышал в гуле огня стук ее сердца. Воины кричали "Расцветай, прекрасная! Живи вечно!", когда я нес Яблоню сквозь огонь; кажется, ее евнух кричал вместе со всеми. Ее личико было совсем рядом с моим, ее дыхание опаляло мою щеку, а ее взгляд, пораженный, по-детски восторженный, впервые в моей жизни развернул крылья за моей спиной, оставив свободными руки - сколько помню себя, у меня это никогда не выходило. Я не вошел, а влетел в свои покои, в свою любимую комнату на самом верхнем ярусе. Распахнул ставни ногой, поставил Яблоню на подоконник. Она в ужасе перед высотой обеими руками схватилась за меня - я снял ее на пол и прикрыл окно, из которого тек ночной холод. Она стояла передо мной, кутаясь в свой голубой платок - ей, похоже, хотелось смеяться или сердиться. - Царевич Ветер! - сказала она слишком строго для искреннего тона. - Я вовсе не соглашалась стать твоей женой! - Для царевны это обычно, - сказал я нарочито сурово, подделываясь под ее манеру. - Ведь женой того, другого, ты тоже не соглашалась становиться. Удел женщины гранатовой крови - это династический брак. - Я не твоей веры! - сказала Яблоня обиженно. - Ты не веришь в Нут? - спросил я и удивленно поднял брови. - Или ты не веришь в то, что нас благословил Костер Керима? - Знаешь ли ты, - спросила она, препотешно хмурясь, - что тебя хочется побить за такую лицемерную мину? Я встал на колени перед ней, посмотрел снизу вверх и спросил: - Ты сама будешь меня бить, госпожа души моей, или позовешь палача? Она безнадежно махнула рукой и рассмеялась. Присела на ложе, смотрела, улыбаясь. - Ты - коварный змей, ты - хитрая лиса, у тебя нет совести! Как ты смел устроить охоту на меня? - Ты очень удачно отвлеклась, - сказал я. - Ты так опрометчиво показала мне свою душу - как я мог не охотиться? - В моей стране, - сказала она с досадой, - муж и жена друг для друга! Только двое! А у тебя, лицемер, была сотня других женщин! Мы в разном положении - ты все знаешь, а я ничего... - Это поправимо, - вставил я и она махнула на меня уголком платка. - Я говорю не об этом! Послушай, Ветер, зачем я тебе? - ее голосок вдруг стал таким грустным, что мне захотелось обнять ее ноги и пообещать всю вселенную. Я и обнял - она не отстранилась. Она была горяча от костра; от нее пахло сливками, дымом и выгоревшей за лето степной травой. Я поцеловал ее в висок, и она отвернулась, проговорив в сторону: - Ты опять меня пугаешь. Я ведь такая же, как все... ты и во мне ничего не найдешь... - Яблоня, я все в тебе уже нашел, - сказал я. - Неужели ты ничего не поняла? Нут привела тебя в этот замок, чтобы все, кто в нем обитает, стали счастливыми! Ты сделала меня счастливым одним своим появлением, я сделаю тебя счастливой - ты все еще в это не веришь? Твой бедный дружок-евнух уже счастлив, вскоре твоя удача распространится на всех кругом. К чему противиться судьбе? - Я совершенно тебя не знаю, - сказала она и маково покраснела. - Не знаешь и не веришь? - спросил я. - Не может быть. - Меня учили, что мужчинам верить нельзя, - сказала она задумчиво. - Но я - плохая ученица. Я тебе верю. - Разве твое умение доверять подводило тебя раньше? - спросил я, перебирая ее волосы. - Разве ты не заметила, что мужчины - твои истинные подданные? Ты должна приказывать, госпожа сердца моего; я достаточно приказывал женщинам, чтобы захотеть ту, которая сможет приказывать мне. Я ведь тоже тебе доверяю. Интересно, прикажешь ли оставить себя в покое, подумал я. Отошлешь ли от себя сейчас, после того, как мы оба отогрелись священным Костром, сейчас, когда огонь еще в нашей крови? Женский обычай велит, женская любовь к боли мужчины, претерпеваемой из-за нее, к его жертве, к унижениям его... Ты можешь. Никогда не возьму женщины против ее воли. Но это будет значить, что Нут опять хихикнула и выкинула очередную двойку. Сама ведь женщина, отчего бы ей не сыграть на это забавы ради? Яблоня задумалась, смотрела на меня, чуть улыбалась. Наконец, сказала с тишайшим лукавством: - Как же я могу тебе приказывать, когда ты старше и мужчина? Разве ты исполнишь? - Конечно, госпожа моя! - заверил я. Становилось все интереснее. - Хорошо же! - воскликнула она и коварно хихикнула. - Ты сам позволил. Значит, так, - потерла ладошки, старательно изображая злодейскую мину, и рассмеялась. - Ладно, царевич Ветер, я скажу. Я никогда не вернулась бы домой, даже если бы добралась до Трех Островов. Значит, так тому и быть. Но на Трех Островах я всегда была бы чужая, понимаешь? Чужая царевна. Можно приказать, чтобы я не была чужой в твоем доме? Никогда? Я поклонился, стараясь не улыбаться: - Слушаю и повинуюсь! Это все? - Этого мало?! - Яблоня сделала удивленные глаза. - Тогда еще. Люби меня всегда. По-настоящему. Не забывай обо мне, царевич Дракон. Тогда я не буду бояться. - Что такое "дракон"? - спросил я. Это было совсем не наше слово. - Крылатый змей, - сказала Яблоня, вздыхая и ложась на мое плечо. От нее тянуло жаром и светом священного огня. - Он летает в небесах, на нем стальная броня, и он похищает девушек. Но ты не ответил, будешь ли любить всегда, хитрый аманейе? - На обоих берегах, клянусь своей удачей, - сказал я, и эти слова закончили нашу беседу. Яблоня раскрылась, как бутон раскрывается в цветок. Между нами еще был огонь, и в нас был огонь, и мы пили огонь и купались в нем - и в ту ночь мне впервые показалось, что ее кожа на вкус похожа на горячую медь аглийе...