Корона, Огонь и Медные Крылья (Далин М.)

Часть 26

Когда они опустились на землю, я огладил рыженькую и спешился. Пламя и ад, на душе у меня было ужасно, просто ужасно. Меня не ранили, я только вымотался так, что руки мелко дрожали - но кое-что другое казалось мне гораздо хуже, чем усталость. Ну да, я, конечно, все время ждал, что на нас нападут. В степи, даже в дождь, все видно очень далеко; я увидел бы любых нормальных солдат за десять миль - но это нормальных, а тут... Здесь нападали не справа или слева, а снизу или сверху. Кто из полководцев может ожидать, что под его отрядом окажутся ошалелые мертвецы, которые полезут из земли и ввяжутся в схватку? И никого из мертвых мы не убили. Как вообще можно убить мертвого? Мы просто уложили некоторых обратно в землю - причем, я думаю, не столько оружием, сколько молитвами Доминика. Но самое мерзкое - эти драконы. То есть, в них самих-то ничего особенно мерзкого не было, они только точно знали, как загнать эту нежить в могилы - но меня бросило в жар и пот, когда я подумал... С кем же я дрался в этом, будь он неладен, городишке? С мужиками? С купчишками? С лакеями, которые похватали все острое, попавшееся под руку, чтобы драться за своих господ? Не с солдатами. Потому что - вот они, солдаты. И никакого оружия у них не было; когда они... как бы сказать-то? Ну, скажем, перекинулись в людей и эта медная броня впиталась обратно в их тела - даже ножей при них не было, кажется, только шипы на драконьих хвостах. Но они были настоящие бойцы, прах побери. Они расшвыряли трупы по сторонам за какие-то минуты... а я замешкался, думая, как они дрались бы с моими волкодавами. Вот эти, от которых отскакивают клинки, а пули... вроде бы, ранят, но... После драки с мертвецами у меня почти не осталось солдат. Я смотрел вокруг - а они лежали на траве под дождем, их было страшно много, может, две трети моих людей, а может, и больше. А уцелевшие как-то сгрудились вокруг меня, не как свита или гвардия, которая собирается меня защищать, а как стадо вокруг пастуха. А может - не вокруг меня, а вокруг Доминика, я не понял. Но драконов интересовал Доминик, а не я. Когда они напали с воздуха и рвали трупы когтями, все казались одинаковыми, но теперь я видел, что все они разные. С Домиником говорил широкий, здоровенный парень с выбритым черепом, плосколицый урод. Такие обычно глупы - но у этого, по-моему, было всего в достатке: и ума, и хитрости. И он ухмылялся Доминику и что-то ему "бла-бла-бла" на здешнем варварском языке. Меня рассматривал другой. Высокий, тощий, жесткий. Мокрый насквозь; клок волос прилип ко лбу - волосы наполовину седые. Небритая, горбоносая, черномазая физиономия - а взгляд пронзительный и совершенно нестерпимый. Рассматривал меня, как какую-то вредную букашку - я так устал, что не мог разозлиться в ответ. Только окликнул Доминика: - Доминик, скажи этому, что я - принц северян! Доминик прервал свою болтовню с язычником, зыркнул на меня, по своему обыкновению, неодобрительно, и выдал: - Этот - знает. Он - принц Асурии, Антоний. Мы заговорили - и вокруг вдруг стало совсем тихо, только дождь шуршал. Асурийский принц смотрел на меня, молчал - а мне вдруг захотелось сквозь землю провалиться, будто я - мальчишка, который попался на гаденькой шалости. Я не знал, куда деть руки - впервые со мной стряслось такое. Точно, попался. А мои уцелевшие волкодавы ждали, что я еще скажу, и я заставил себя изречь - как можно четче и с чувством собственного достоинства: - Доминик, скажи ему, я благодарен за помощь. Доминик сказал что-то - я видел, что его тоже потряхивает. Принц на него быстро взглянул, усмехнулся, но ничего не ответил - ответил плоскомордый, бритый. С ухмылочкой, врастяжечку, как на гулянии в королевском парке. Доминик ему еще что-то быстро и нервно, порывисто так - а он снова с ухмылочкой и не торопясь. Но что именно говорит - совершенно не понять. Принц в разговоре не участвовал. Он все рассматривал меня, этакую мерзкую невидаль - будто ему было жутко интересно. И этот его неотвязный взгляд меня смущал и бесил. - Доминик, - сказал я, - скажи ему... А Доминик отрезал: - Сам ему скажи. Он понимает по-нашему. Честное слово, дамы и господа, такое чувство, будто с ног до головы окатили кипятком! - Так что ж он молчит?! - ну само, само сорвалось! И он сказал по-нашему, медленно и негромко, очень грамотно, как настоящий аристократ: - О чем мне с тобой говорить, мальчик? Ты ведь пришел на эту землю за славой и золотом? Золота - не будет. А славы с тебя уже довольно. Ты разбудил древнее зло, поднял мертвых из могил, открыл дорогу тварям из преисподней - тебя проклянут семь поколений наших потомков. В сто раз лучше было бы умереть или самому провалиться сквозь землю! Я хотел сказать, что я не знал, что я не хотел ничего такого, что я вообще ни о чем ужасном не думал... что я не такой плохой, как само собой получилось... но оправдываться было так глупо, а сделано уже столько... - Ты благодарен за помощь? - продолжал асуриец, а меня просто корежило от его слов, хотелось свернуться клубком или прахом рассыпаться. - Боги еще покарают меня за то, что я не уложил в эту грязь тебя и убийц, которых ты привел. Клянусь судьбой, я сделал это не из жалости: мне было любопытно, как оказался среди таких, как ты, солнечный воин. И еще - он назвал моих птиц "драконами". У меня есть причины любить это слово... - Послушай, - сказал я. Вышло тихо и сипло, пришлось откашляться и начать снова. - Послушай... дай нам уйти? - Вы не можете, - сказал асуриец бесстрастно. - На ваших кораблях больше нет ваших моряков. Они мертвы - и их убили драконы. Корабли я подарил хану... - и сказал, какому хану, но я не расслышал это слово. Хотя, вообще-то, это уже было и неважно. Доминик что-то продекламировал нараспев. Драконам это "что-то", кажется, понравилось - но кто бы мог сказать наверняка? - Что же будет? - спросил я. - Вы - рабы Асурии, - принц произнес "Ашури". - И вам предстоит до смерти рубить красный камень в Рубежных горах, хотя это - несправедливое решение. - Несправедливое? - спросил я. - А какое - справедливое? - Убить твоих солдат здесь, - сказал асуриец. - Тебя забрать с собой в город, откуда вы начали поход по земле Ашури и сжечь живьем на площади перед храмом. Он говорил так спокойно, беззлобно и равнодушно, что я совершенно не усомнился... ни на минуту. Мне даже страшно не было, только очень гнусно на душе, дико гнусно и тоскливо. Зато у волкодавов вокруг меня дыхание сбилось; их ведь не обезоружили, их вообще никто не трогал, будто драконы имели в виду, что все наши это спокойно примут. Как должное. Самое невероятное, что я-то это, действительно, принял спокойно. С каким-то даже злорадством к самому себе. Помолчите, Антоний, ну да. С той ночи, когда Доминик за меня молился и держал на расстоянии обгорелых мертвецов, все было так тревожно и так худо от себя самого... и все хотелось чего-то невозможного... либо стать кем-то другим, лучше, чем я сам, либо все переделать, переиграть, как партию в фишки-шарики - а все, что случилось по-настоящему - забыть. Все, все прошлое казалось и глупым, и гадким. Если когда-то и выпадало что-то доброе - я в тот момент совершенно этого не помнил. И рыпаться, что-то доказывать, шкуру спасать - так показалось унизительно... Но одиноко было, ужасно, невозможно одиноко, настолько, что хотелось видеть мертвого Жерара - потому что уж он-то меня любил... И хотелось поболтать с Домиником, только не переругиваться, как у нас до сих пор все время получалось, а сидеть где-нибудь, к примеру, на хорах собора Всезрящего Ока Господня у нас дома, и слушать, как он рассказывает что-нибудь из священной истории. Я вдруг подумал, что он должен здорово рассказывать, и мне стало так жалко этой болтовни, которой никогда не будет... Но я-то смирился, а волкодавам хотелось жить - и жить на свободе. Они же все это слышали и обдумывали - и пока я раздумывал, компания боевых товарищей, молча, одной переглядкой, решила продать свою жизнь подороже. А командирам волкодавов было не занимать боевого опыта. Юджин тогда, вероятно, застрелил бы асурийского принца, если бы не совершенно невозможная скорость реакции у драконов - и у Доминика. Это Доминик заметил, как Юджин поднимает пистолет, не я - я уже потом догадался, что поднимал он осторожно, чтобы не привлечь внимания. Я видел только, как у Доминика глаза расширились - и как он дернул асурийца за руку, а драконы тут же отрастили шипы, крылья и когти - кажется, это все вышло даже быстрее, чем я услышал выстрел. Я заорал: "Стойте, стойте!" - но меня почти никто не послушался. Кто-то - я не заметил, дракон или человек - отшвырнул Доминика в сторону, и он влетел в меня, а вокруг уже была стрельба и свалка, в которую я никак не хотел ввязываться - я думал только, что сейчас они случайно прикончат монаха, который - один из всех - уж точно не сделал никому никакого зла, и я схватил Доминика за плечи, и подтолкнул к повозке, и сбил с ног, чтобы он понял, что ему нужно сидеть под ней, но он, кажется, не понял и упирался, а я видел, как волкодавы отстреливаются от драконов, а драконы пикируют сверху, не обращая внимания на пули, и вместе с дождевой водой с них льется... Боже карающий... они истекали ядом! Вот что. Яд выступал из них, как пот, тек с крыльев, с тела, с когтей. Куда он капал, там трава корчилась и чернела, а если это была человеческая кожа, то она сразу вспухала красными волдырями и выворачивалась - а ведь дождь его разбавил, этот ужас, но волкодавы все равно орали и катались по земле, а драконы рвали их когтями, и крылья резали человеческое мясо, как осколки стекла, легко-легко, и лошади дико визжали и разбегались, и Доминик одной рукой вцепился в Око, другой - в мой воротник, и шептал - или кричал - мне в самое ухо: "Господи, дай силы против зла, убей страх и сохрани душу, Господи!" - и Око светилось у него в руке, а я никак не мог запихать его под повозку... Я не помню, сколько времени ушло на эту битву. Эта битва была совершенно не моя, и под конец я уже почти ничего не понимал. Я просто вдруг сообразил, что стою на коленях около какой-то перевернутой телеги, Доминик сидит на земле рядом, и я держу его за руку, в которой у него Око. И наши ладони просвечивают красным, потому что Око все еще светится. И я тупо на этот свет смотрю. А вокруг - трупы. Ужасно много трупов. Старых и свежих. И убитый дракон, которому всадили пулю в голову - в смерти ставший человеком, только с драконьим хвостом, как они все - в мокрой рубахе, черно-красной, то ли от крови, то ли изначально такой - весь переломанный, как брошенная марионетка. И Юджин, которого они порвали почти в клочья - можно узнать только по бороде и по кожаной куртке в шнурах. И еще кто-то безголовый. И еще. И еще. И ливень - а в лужах кровь и яд расплываются разводами. Когда подошел асурийский принц, я уже немного пришел в себя. Но не совсем - смотрел на все, и на себя тоже, как-то издалека, будто со стороны. Встал - я и не я - подтянул вверх Доминика, обдернулся, зачем-то отряхнул колени, хотя был насквозь мокрый и грязный. Асуриец на меня смотрел, а я все отряхивался и сбрасывал волосы с лица, отлеплял - мокрые - будто это имело значение. Постепенно мысли приходили в порядок, осталась только какая-то отстраненность и оглушенность, будто рядом неожиданно жахнули из пушки. На самом деле жахнуть-то никто не успел. Даже на лафеты их пристроить не успели. Бесполезное тяжелое железо... Я застегнул те пуговицы, которые уцелели. Подумал, снимать ли пояс с пистолетами. А асурийский принц стоял и ждал, за его спиной стояли драконы, и Доминик смотрел на меня, ухватившись за свое Око, как за последнюю надежду. Я вдруг понял, что Доминику меня жаль - и от этого стало больно, даже захотелось согнуться. Я обхватил себя руками, чтобы как-то с собой сладить. Почему, с чего ему меня жалеть?! Он же должен злорадствовать сейчас, хотя бы потому, что оказался правым! Удовлетвориться, что мне, наконец, все отлилось - и эти сгоревшие туземцы, и его собственные мытарства... ну уж, если и не радоваться - не под его натуру, вроде бы, радоваться чужой смерти - то чувствовать, по крайней мере, что все выходит по справедливости... Так что ж?! А он все смотрел - и я ему улыбнулся. Сказал: - Доминик, помолись за меня потом. Я тебе верю, я знаю, твоя молитва дойдет... так, может быть, я попаду на небеса хотя бы лет через сто? Доминик вздохнул, прижал кулак с Оком к груди, сощурился и сказал что-то асурийцу на здешнем языке. А асуриец ответил по-нашему: - Мне тоже не нравится, что так вышло. Ему было бы лучше погибнуть в бою. И этим несчастным тоже лучше было бы погибнуть в бою, - кивнул в сторону, и я увидел, что поодаль, на траве сидят мои уцелевшие волкодавы. Драконы медными статуями замерли вокруг, готовые взлететь в любой момент и растерзать всякого, кто рыпнется. Волкодавов не больше сотни. Все, что осталось от моей армии - и меня снова окатило стыдом. Да, они были наемники. Я теперь думаю, они даже были изрядные подонки и все такое - но я все равно не хотел, чтобы они все умерли здесь. Пламя и ад, я, оказывается, не думал о том, что это будут смерти, смерти и смерти! Не только язычников поубивают, но и верующих... просто река кровищи, никого из командиров, никого из моей свиты в живых не осталось - как же оно могло случиться... Я вдруг увидел, как страшно они устали. У них были такие же отрешенные, безразличные лица, как и у меня, наверное. Оружие - и пистолеты, и сабли, и ножи - валялись в луже у брошенных телег, нелепой грудой, какой сваливают ненужные вещи. У меня защемило сердце и страшно захотелось что-нибудь сделать - может быть, поэтому я и заговорил с асурийцем. - Хочешь, чтобы мы умерли в том городе? - спросил я. - Не знаю, - сказал асуриец. Скорее, грустно. - Ты сказал, мы вытащили мертвых из могил и разбудили нежить? - сказал я. - Мы? Я? - Вы все, наверное, - сказал асуриец. - Какая теперь разница? - Мы... я думаю... тебе придется загонять всю эту дрянь назад в преисподнюю? - спросил я. Асуриец чуть усмехнулся. - Да. И что? - Возьми нас с собой, - сказал я вдруг, как-то неожиданно для себя. - И меня, и волкодавов... в смысле - моих солдат - возьми? Ты сам сказал - жаль, что нас не убили в бою - так дай нам умереть в бою! Ты еще назвал Доминика солнечным воином - он уже... он ведь...он может... то есть, вместе с ним мы можем загнать падаль обратно, я имею в виду. Доминик просиял. Дамы и господа, он улыбнулся, будто ему невероятное счастье привалило - и выпалил что-то радостное на языческой тарабарщине! А плоскомордый, который все время оказывался поблизости от своего принца, ухмыльнулся в ответ. Доминик вообще производил на асурийцев хорошее впечатление. Но принц пожал плечами. - Ты - наш враг, - сказал он холодно. - Ты предашь при первой возможности. И твои люди предадут. Они привыкли воевать подло, воевать с теми, кто не может защищаться. Как ты поведешь их в горы Нежити - на смерть? Эта тирада выбила меня из оцепенения просто-таки поленом. Даже кулаки сами собой сжались. Я выпрямился и высказал все, что хотел. - Вот что, дракон, - сказал я, - я не собираюсь валяться у тебя в ногах. Я думал - тебе претит убивать безоружных, все такое, но если нет - убивай, я не дернусь! Я - дурак, да. Некоторые вещи меня в этом убедили. Но я не трус, не лжец и не предатель. Мой отец - король, ты знаешь, что это значит?! Я думал, асуриец взбесится, но он улыбнулся странно и печально. - Я знаю, что это значит. Королевская честь... Хорошо, принц Антоний, иди и умри. На это каждый из нас имеет право - пойти и умереть, если королевская честь этого требует. - Тебе Доминик назвал мое имя? - спросил я. - Нет, - сказал асуриец. - Но это неважно. Меня зовут Тхарайя, Ветер на вашем языке, принц Антоний - и, если ты выбрал такой удел, я - твой командир. Я кивнул - и он кивнул. И отошел к своим, а я - к своим. Потом хоронили мертвецов и Доминик их проводил, на коленях под дождем; еще позже драконы совещались между собой, а волкодавы ловили лошадей, разбирали мокрые клинки и целовали мои руки. Их благодарность почему-то вызывала у меня жуткий стыд, но от того, что хоть кто-то из наших уцелел и я не один, стало чуточку легче. Мне привели рыженькую; она была мокрая и заляпанная гнилой кровью, но целая, не дичилась, только обнюхивала меня и фыркала. Наверное, это должно было меня просто осчастливить - но я только порадовался за нее и все. Волкодавы смотрели на меня обожающими глазами, клялись, что мертвяков зубами порвут; я не знал по именам никого из них. Коренастый бородатый парень весело высказался в том смысле, что тем, кто уцелеет, еще будут и золото, и бабы... Мне было дико это слышать и страшно хотелось хоть парой слов перекинуться с Домиником. У меня просто камень свалился с души, когда он, наконец, ушел от этого плоскомордого, чтобы поговорить со мной. Доминик выглядел вовсе не радостно, но как-то успокоенно. - Я по-прежнему молюсь за тебя, - сказал он. - Ты что, их за меня просил? - спросил я. Меня изрядно мучил этот вопрос. - Язычников, да? Доминик кивнул. - Но почему? - Мне хотелось, чтобы ты хоть что-то исправил, Антоний, - сказал он устало. - Я иногда рвался что-нибудь исправить за тебя... помнишь, когда выпускал голубей... но это никого не спасло. И тебя не спасло. Ты должен сделать что-то сам. - Почему Ветер мне поверил? - спросил я. - И клятв не потребовал... как ты думаешь? - Не знаю. Может, Ветер мне поверил. А может, он верит Кериму, - Доминик пожал плечами и съежился под промокшим плащом - тощий, взъерошенный, как озябший воробей. Я вдруг ни с того, ни с сего страшно разозлился на Иерарха, который вышвырнул этого ученого парня, созданного совершенно не для войны и не для тяжелой работы, из библиотеки или скриптория - ради чего, прах побери?! - Знаешь, - сказал Доминик вдруг, - было бы очень интересно поговорить с Керимом. Мне кажется, он слышит Господа, хоть и язычник... - Здорово было бы поговорить с тобой, - сказал я. - В другой обстановке. Жаль, что ты мне не друг, Доминик. И тут он так мило улыбнулся... Нет, правда, дамы и господа, у него, когда он улыбался, приятное лицо было, хоть и худущее, и землистого цвета: ямочки на щеках и в глазах огонек... Пламя и ад, подумал я, да Доминик же с самого начала был не хуже, чем любой мой барон - а может, и получше моих баронов! - Мы с тобой друзья с сегодняшнего дня, Антоний, - сказал он и протянул мне руку. Первым. Принцу, а? Ну, так он всегда жутко хамил - и я пожал его руку, ни слова не говоря. Я уже привык к его выходкам. Даже подумал, что, пожалуй, еще не все потеряно.