Корона, Огонь и Медные Крылья (Далин М.)

Часть 28

Она в эту темноту, как в воду, нырнула. Я едва успел за ней. Не то, чтобы я не доверял близнецам. Просто - доверяй, но проверяй. Не каждый день перешагиваешь через такой порог, ага. Молния нас в три шага догнала. А уж за ней - Сейад и Пчелка. Пчелка призвала Нут на помощь, еле слышно - но и Яблоня тоже молилась, по-своему, не Нут, а их северному Богу-Отцу. Я еще подумал, что она права, пожалуй - мужчины и воина нам сильно не хватало. Не столько северного Бога, сколько моего господина. Потому что близнецов я за мужчин и воинов не считал, хоть убей. Они были гораздо больше аманейе, чем я и чем любой из птиц. Особенно тут. Каменные плиты за нами сдвинулись. Сразу стало очень холодно, и я порадовался, что нас предупредили заранее: Яблоня завернулась в теплый плащ, и младенчика мы как следует укутали. А я разыскал и напялил сапоги и свое старое тряпье - солдатский плащ и куртку - плевать хотел на все приличия. Яблоня еще улыбнулась, когда увидела меня в этой одежде - как дома, в горах, мол - и мне сразу стало хорошо. Ну да, мы же выбрались на свободу, как бы оно там не обернулось. Я думал, будет темнотища, хоть глаз коли - но не так уж оказалось и темно, на самом деле. Коридор был очень высокий, со стрельчатым сводом, а этот потолок, своды эти все усеивали голубые звездочки, крохотные. Они тихонько двигались и шевелились, и от них шло нежное сияние, хотя света они особенно и не прибавляли. Через каждые двадцать шагов горели гадкие светильники. Странно, наверное, звучит, когда про светильник скажут "гадкий" - но я просто не знаю, как по-другому это выразить. Обыкновенные дворцовые светильники из матового стекла в виде тюльпанов - но в них горело не масло, как у людей, а - я не знаю, что. И от них шел то ли голубой, то ли черно-зеленоватый свет, от которого лица у всех женщин выглядели совершенно мертвыми. Синеватыми с прозеленью, а глазницы, ноздри и рот - вроде запавших дыр. Я как-то встревожился и на всякий случай потрогал Яблоню за ручку - но, спасибо Нут, она была обычная, тепленькая, улыбнулась мне, и младенчик тоже был теплый и подремывал. Я немного успокоился и стал смотреть по сторонам. Близнецы шли, как любая охрана - Ла впереди, а Хи сзади - и мечи у них тоже светились, холодным неживым светом, как зарницы. Яблоня говорила, что различить близнецов нельзя, но я потихоньку приноровился: Ла был, как будто, чуть-чуть потеплее и лицом живей и проще, а Хи - у него лицо никогда не двигалось, он только глаза щурил. И это Ла любил пошутить: ущипнуть меня за щеку, так, что волосы встанут дыбом, или задеть Пчелку локтем, чтобы она подпрыгнула - и все это с невинной улыбочкой. Хи по натуре казался куда серьезнее - и мне с ним было легче разговаривать. Но Хи всегда говорил ужасно откровенно. Гораздо откровеннее, чем люди - и, когда говорил, уж точно не думал, что человека может перетряхнуть с головы до ног. Не умел пожалеть. Кажется, даже сам это понимал, а потому не стал разговаривать о некоторых вещах с Яблоней, а сказал мне. Вроде как, если этот бесхвостый до сих пор не сбрендил и не подох, то ему уже ничего не грозит, ага. Вот Хи мне и рассказал, что Орел приказал убить своих теток не столько по обычаю, сколько за то, что госпожа Алмаз отравила его мать. Но это уже потом, после той моей глупости. Когда утром никто не принес Яблоне поесть, я пошел разыскивать кого-нибудь посметливее из дворни. Я сказал Яблоне, что в кухне никого не оказалось - но, если честно, я сразу кухню не нашел. Тут все было такое большое и столько всяких ходов, что я все время выходил куда-то не туда. Я пошел в ту сторону, откуда приходили евнухи госпожи Алмаз - я же думал, они из кухни приходят - а оказалось, что там ее покои. Вот это и была большая ошибка. Я чуть не вляпался по самые уши, ага. Во дворце-то, на темной стороне, по запаху ничего нельзя разобрать. Тут женщины жили тысячу лет - и тысячу лет душились, поэтому все, что могло пропитаться благовониями - пропиталось насквозь. Сплошная герань, розовое масло, жасминовая эссенция, мускус и горький апельсин. И еще какой-то запах, от которого делается как-то... то ли грустно, то ли сладко - явно, драгоценный, потому что в деревне я никогда такого не нюхал. И от этого шквала запахов так дуреешь первое время, что даже чеснок не учуешь, пока тебе его не подсунут под самый нос. Если бы не это, я разнюхал бы, откуда пахнет едой - не труд. Но тут из всех запахов самым съедобным был очень сильный аромат ванили. Я и пошел туда - думал, может, пекут ванильное печенье, много, на всех женщин. Логично, потому что треугольные ванильные ушки с медом вообще-то подают на поминках - заесть слезы сладким, чтобы путь на другой берег у мертвого был не горек. А они засыпали этими драгоценными стручками весь ее покой. И прямо на стручках стоял ее гроб из сандалового дерева, весь резной, а вокруг - сандаловые гробы царевен. А рядом, в золотых тюльпанах, курились ванильные и сандаловые свечки, чтобы запаха мертвых было не слышно. Ну и прислуга из покоев государыни... тоже там была, в общем. Их, я хочу сказать, еще не завернули в полотно и не уложили в гробы. С ними вообще, я думаю, не было времени возиться: распорядители похорон заняты были в храме и в усыпальнице, а до этого обряжали старую госпожу и бедных царевен. Поэтому рабов просто бросили. Они так, вповалку, и лежали. У гробов, с той стороны, где ноги у покойниц, чуть ли не друг на друге. Кто в черном, кто - в церемониальном пурпуре. Не дали им переодеться, думали, наверное - лучше сами переоденут, хлопот меньше. Но пока про них забыли. Я никого особенно не знал, но все равно хватило сильных чувств. Вообще-то, они, ясное дело, отмучались, и не порадоваться за их глупо - но у меня моя обычная иголка застряла между ребер, да так, что вздохнуть с минуту не мог. Мне не царевен - мне рабов было жалко; деревенщина, ага. Изумруда из комнаты Яблони сюда принесли. Ну, Изумруду повезло сравнительно; я только теперь понял, до какой степени. Тюльпан тоже тут лежал, весь в черном, заплетенный, позолота на лице размазана - ничего его не удушили, ему шею свернули и даже глаза не удосужились закрыть. Мол, какой-то там евнух никого даже из-за реки не сглазит. Я и закрыл ему глаза. Ему, какому-то молодому парнишке с черно-синим лицом и девочке - она, наверное, сопротивлялась или плакала, у нее щеки до сих пор были влажные, я их вытер своим рукавом. Попрощался, короче. А пока прощался, в комнату вошли. Старый толстый евнух с брыластой мордой, четверо солдат из людей и какие-то рабы с обмотанными лицами, которые принесли погребальное полотно, церемониальное тряпье для рабов и веточки лаванды, чтобы положить в гробы. И вся эта компания на меня уставилась - как я сижу рядом с мертвыми на корточках. Я сразу встал, конечно; тяжело было смотреть на них снизу вверх. Высоченный шакал с рожей записного палача ухмыльнулся и говорит: - Ты, нелюдь, завтра там будешь. Не спеши. Его дружки не заржали только из уважения к мертвым царевнам; так, поулыбались по-шакальи. А брыластый сказал: - Разве стоит ждать до завтра, а, Кипарис? Этот гаденыш - он из свиты Ветра, еще сунется под руку в неподходящий момент... И у шакалов сделались такие понимающие рожи, что у меня чуть ноги не подкосились. Они, думаю, меня сейчас прикончат, чтобы я им не помешал убивать Яблоню с ребеночком, когда Орел прикажет. Гады! Медь просто хлынула. Так здорово у меня еще не получалось - я произвел впечатление. Они схватились за сабли - а минуту назад хотели голыми руками меня придушить, ясно. Разбежались, ага! У меня одна мысль была - прорваться к выходу из зала и бежать к Яблоне, все ей рассказать и драться, если что. Только меня все равно убили бы, если бы не Хи. Потому что он умел ловить в воздухе ножи и метательные иглы, а я-то - нет. Он вышел из ниоткуда и вытащил эту иголку из пустого пространства прямо у меня перед лицом - а я так и остался стоять, растопырив крылья, как гусь, который хочет шакала напугать. Как дурак, в общем. Я даже не понял, кто ее бросил. Очень быстро случилось. Шакалы быстренько сообразили, что к чему - их тут же унесло, остались только рабы, но им-то Хи не стал препятствовать убирать мертвых. Он только сделал мне знак, чтобы я шел за ним - я и пошел. Он провел меня до кухни и подождал, пока я возьму еды для женщин. А потом проводил до покоев и все рассказал. И про этот дворцовый кошмар, и про то, что Орел точно собирается Яблоню с Огоньком убить. И про страну теней. Так что, когда Яблоня потом стала говорить об этом, я уже был морально готов в какой-то степени. И если о чем и жалел, так только о том, что паршивый я боец. О том, какой я паршивый боец, я и думал, пока мы шли по этому коридору со звездочками. Я точно понимал, что коридор - это еще дворец в сущности, а вот что будет дальше, даже вообразить тяжело. И мне ужасно хотелось стать сильным, быстрым и непобедимым для Яблони, а у меня были только крылья и все. А с ядом ничего не получалось. Может, дело в том, что у меня нет хвоста? А что люди - подлые твари, это совершенно не новая мысль. Пока я так размышлял, коридор вдруг резко кончился. Резной решеткой мне по пояс. А за решеткой была пропасть. Мы вышли на балкон или галерею, которая шла по кругу - по кругу в совершенно невозможно громадном пещерном зале. Весь свод этого зала мерцал голубыми звездочками, а глубоко внизу я увидел город, весь залитый мертвенным зеленоватым светом, как гнилушка. Этот город был никак не меньше, чем Лаш-Хейрие, но даже самые высокие башни маячили где-то внизу и вдалеке, в этом мареве, будто мы на него с горы смотрели. И вниз вела далекая лесенка, которая с того места, где мы стояли, казалась тонкой, как витой шнурок для флакончика с маслом. - Мы должны туда спуститься? - спросила Яблоня. - Да? Голосок у нее был тревожный и напряженный. Я подумал, что она уже устала. - Хочешь, - спрашиваю, - возьму маленького господина? Она мне улыбнулась, но младенчика только крепче прижала к себе. - Нам надо спуститься, - сказал Хи. - Мы не будем заходить в город, мы пройдем по берегу Великой Серой реки - и доберемся до ворот, через которые нежить выходит в мир живых. Подобных ворот немало, но те, к которым мы направляемся, как раз выведут к горам Нежити. - Ничего себе план! - фыркнула Молния. - А ты уверен, боец, что мы никого не встретим? - Конечно, встретим, - ответил Хи таким тоном, будто ответ сам собой разумелся. - Я даже думаю, что нам придется драться. Но, в конце концов, вы, живые, увидите свет мира живых. Я надеюсь. Он надеется. Я тоже надеюсь, ага. - Ой-я, - вздохнула Сейад. - Стара мать Сейад для таких дел, - и начала напевать. Обычно я ее песенки хорошо понимал: хотя она и коверкала язык на манер огнепоклонников, но все слова были простые и забавные. Но в этот раз я, хоть и прислушивался, не понял ничегошеньки, только увидел, как бляшка с Солнцем и Костром у нее на шее засветилась, да так ярко, будто на нее непонятно откуда солнечный лучик упал. Сейад протянула сумку Пчелке; Пчелка заявила, что она уже и так много чего несет, но Молния сделала такую гримасу, что только законченный болван начал спорить. Вот-вот медь потечет. Пчелка, я думаю, решила не рисковать - взяла у Сейад торбочку и повесила на плечо. А Сейад мурлыкала и мурлыкала, и чем больше мурлыкала - тем больше белела. Будто ее вместе с одеждой покрывала изморось; только это была вовсе не изморось, на самом деле. Шерсть, ага. Седая такая, белесая шерсть. Она росла прямо через рубаху - и сама Сейад росла и менялась. Через пять минут она вся покрылась шерстью и выросла до невозможности - и стала Белой Собакой, ростом никак не меньше теленка. Очень пушистой, серебряной, светящейся, как зеркало в лунную ночь - только нос и глаза черные. И зубы в пасти появились очень серьезные - это несмотря на то, что мать Сейад, вообще-то уже вполне беззубая старуха. Настоящее шаманское чудо, ага. Вообще-то, если бы этим зверем стала не Сейад, было бы довольно страшненько. Но так никто, конечно, не испугался. Яблоня как-то разжалась, рассмеялась и стала ее гладить, Молния тоже - и даже младенчик потянулся, будто узнал свою няню. Пчелка, правда, ее трогать не стала - но Пчелка с Сейад особенно и не ладила, да и странно было бы: Пчелка же отроду правоверная, да еще и аристократка, а Сейад - огнепоклонница. Но Сейад нимало не смутилась, всех понюхала и пошла вперед. По темному камню у нее под животом за ней скользил светлый блик. Такой бывает, если наклонишь над полом свечу. Близнецы подождали, пока она закончит перекидываться - и мы все двинулись дальше, по этому карнизу вдоль решетки, к той лесенке. Чем дальше мы уходили от коридора, который вел из дворца, тем эти голубые огонечки спускались ниже и мерцали ярче. Даже, кажется, потихонечку перемещались с места на место - живые звездочки, совсем как на небе, только ближе. Красиво. У меня случилось совершенно какое-то детское желание поскорей дойти до лестницы, где звездочки светились у самого пола - но лестница оказалась ужасно далеко. Мы шли и шли, а время в этом подземном мире совершенно остановилось - наверху, наверное, уже наступила глубокая ночь. Только Молния шла очень легко, все волей-неволей под нее подстраивались - хотя близнецам, по-моему, было все равно быстро мы идем или медленно. Молния научилась путешествовать, когда рыскала по горам с патрулем, а прочие жители темной стороны вообще не особенно привыкли ходить; Яблоня скоро отдала мне Огонька, не могла больше спорить - и младенчик показался мне непривычно увесистым. Наверное, я тоже устал - у меня сначала заболели ступни, а потом - ноги все выше и выше. Но не хотелось показывать моей госпоже, что я всего-навсего евнух, калека, у которого не в избытке силенок - так что я шел из чистого упрямства, нес малыша и тащил свою сумку. Только смешить Яблоню у меня не выходило - она гладила меня по руке, но улыбалась грустно. Пчелка все время тихонько бормотала, что у нее ноют ноги; в конце концов она уселась на камень пола, швырнула свою торбочку и торбочку Сейад рядом и заявила: - В эту пору все люди ложатся спать! Я - не вьючный мул, чтобы идти всю ночь напролет! Молния сразу вскинулась: - Ты бы отдохнула в могиле, если бы осталась во дворце! - а Пчелка огрызнулась: - Разве железный шкворень поймет благородную сердоликовую подвеску?! Сейад подтолкнула ее мордой, а у Молнии дернулась кожа на виске и сузились глаза; она много чего Пчелке высказала бы, если бы Яблоня ее не обняла. А Хи сказал: - Наверное, лучше, если вы отдохнете здесь, наверху. Внизу вам, людям, лучше не спать и не есть - и охранять вас здесь легче. На этом все и порешили. Сейад свернулась большим мохнатым клубком, очень теплым, и женщины устроились рядом, прижимаясь к ней. Яблоня покормила младенчика, и мы с ней его перепеленали; Молния все оглядывалась по сторонам, будто ждала чего-то. Потом женщины улеглись чуть ли не на спину Сейад - я свернул свой плащ и постелил его на пол, чтобы им не было холодно от камня, а Яблоню еще укрыл своей курткой. Она пыталась возражать, отнекивалась - только я сказал, чтобы она не думала о пустяках, потому что Огоньку должно быть тепло, и убедил, конечно. Яблоня с младенчиком в обнимку скоренько задремали, а за ней и другие женщины. Тени остались стоять на страже - я думаю, тени вообще не спят. Мне тоже не спалось; холод, честно говоря, был собачий. Я подошел к решетке, выкованной в виде колючих переплетающихся веток, присел рядом на корточки и долго смотрел между чугунными колючками вниз, туда, где мутно светился город. Сначала это зеленое марево казалось мне абсолютно неподвижным; потом стало казаться, что в нем, вроде бы, что-то движется, шевелится, даже перепархивает, будто там тоже живут голуби или какие-то другие птицы. Я ужасно хотел их рассмотреть, но видел только мельтешащие белесые пятнышки, крохотные - и ничего конкретно. А потом меня вдруг замутило, да так, что пришлось срочно отворачиваться - этот город ни с того, ни с сего показался просто тошнотворно мерзким. Как куча навоза с червями. А продрог я к тому времени просто ужасно. Ла посмотрел на меня, как я трясусь и думаю, где бы тепла раздобыть, ухмыльнулся своей людоедской ухмылочкой и сказал: - Тебе, евнух, тоже надо поспать. И не смотри вниз - снизу на тебя тоже смотрят. Голова закружилась? Я встал на ноги, хотел шагнуть - и чуть не растянулся. - Ага, - говорю. - Так кружится, будто выпил вина. Странно, да? Он скривился: - Странно, что ты знаешь, каково выпить вина, раб. Нарушал запрет Нут? Я смутился, начал глупо оправдываться - ну да, было дело. Старый хозяин, еще до Вернийе, пил это и страшно веселился - и я улучил момент попробовать, любопытно же. Оказалось вовсе не весело, только ноги не слушаются, голова кружится и чувствуешь себя последним дураком... Но тут Хи сказал: - Сейчас пил не ты, а из тебя, Одуванчик. Разбудил кого-то из наших спящих - вот ему и захотелось горяченького... - Меня? - говорю. Удивился. Хи усмехнулся. - Твоей горячей жизни, Одуванчик. Ты немало ее отдал своим жарким любопытством. Не смотри туда больше. Мне стало ужасно противно, будто ко мне пиявка присосалась, а я поздно заметил. Пришлось несколько раз глубоко вдохнуть, чтобы не вывернуло; когда отдышался, подошел к спящим женщинам, сел на корточки рядом. Спали такой уютной кучей - как мыши. И Сейад спала, но вполглаза: и эти полглаза приоткрыла, чтобы на меня посмотреть. Тоже охраняла Яблоню, я так думаю. Я спросил шепотом: - Сейад, можно об тебя погреться? - она сонно кивнула, и я прижался к ней с другого бока. Сейад была теплая-теплая, я обнял ее двумя руками и чувствовал, как у нее от дыхания шевелится шерсть; пол был ужасно холодный, но я все равно, кажется, задремал. Я думаю, что задремал - потому что снова оказался в Гранатовом Дворце. Я бегал по темной половине и разыскивал покои Яблони - но попадались все чужие покои. И вдруг я сообразил, что совершенно не туда забрел - потому что у всех царевен в той части Дворца, где жила Яблоня, на дверях были вырезаны райские птицы, а на здешних дверях - совершенно другое. Скорпионы на человеческих черепах, ага. Как только я это понял, сразу ужасно захотелось отсюда улизнуть. Захотелось к Яблоне, как к матери в детстве, даже сердце защемило - но я понятия не имел, как отсюда выбраться. Сначала мне показалось, что прислуги тут вообще нет; ошибся. Из-за одной двери вышел Тюльпан с охапкой лаванды. Ну да, думаю, это же покои госпожи Алмаз, наверное - и тут мне как ударило: он же уже мертвый! В черном с золотом; коса заплетена, в ушах длинные серьги в виде скорпионов, а накрашенное лицо, вроде бы, не как у мертвеца, но землистое, осунувшееся - и глаза светятся. Таким же голубым, зеленоватым, какой в светильниках горит. Я сделал шаг назад, само вышло, а Тюльпан сказал, как при жизни со мной никогда не говорил - грустно и ласково: - Беги отсюда, Одуванчик. Тебе тут не место, ты еще живой. И воздух вокруг загустел, как смола - я только подумал: как же им дышать-то? - Тюльпан, - говорю, а сам своего голоса не слышу, - а ты? Он улыбнулся, печально и тревожно. - Спасибо, Одуванчик, мы с Изумрудом согрелись твоей скорбью, Вишня и Зяблик - тоже, все будет нормально, только - беги, беги. У тебя другая госпожа. Так сказал, что слова по мне прошли холодной волной. Я развернулся - и увидел госпожу Алмаз. Я ее узнал по лицу. Только по лицу и узнал, ага. Тело у нее было - громадного скорпиона. Ростом с человека. Панцирь черный и золотой, суставчатые ноги в каменный пол ударяют со звоном, как железо, а хвост с жалом поднимается выше моей головы. На клешнях - золотые браслеты с гранатами. Такая сильная и быстрая, что сразу чувствуешь себя какой-нибудь букашкой, жучком - кормом, в общем. Но хуже всего - она рассмеялась, как живая, пронзительно, и сказала мне: - Горячая кровь - это хорошо, раб. Это никогда не бывает лишним. Я, положим, не голодна, но меня тут заждались дочери... Тут из ближайшей двери с этим железным лязгом и звоном выскочили две такие же... с женскими головами, в гранатовых диадемах, в длинных серьгах, улыбаясь - и я понял, что это царевны, сестры Лучезарного, которые умерли молодыми. Я хотел закричать: "Яблоня, Яблоня - моя госпожа, а не ты! Ты вообще мертвая, хоть и царица!" - но воздух никак не проталкивался в легкие и из них не шел; а они рванулись ко мне, как к пище. Я вжался в стену; я понял, что сейчас меня будут жрать живьем, потому что я - просто раб, вещь, ничто, еда для таких, как они. Я подумал о Яблоне, о Яблоне, которая никогда не считала меня просто рабом - и я уже сам научился чувствовать себя ее другом, почти свободным - я, наверное, очень горячо подумал, потому что у скорпионов яд закапал с жал - а за мной громко залаяла собака. Она махнула через мою голову, шикарным длиннющим прыжком - и остановилась, загородив меня собой. Сквозь стену прошла, как сквозь туман - настоящая, плотная - и я вдруг понял, что все остальное тут вовсе не такое же настоящее, как Сейад и я. Сон, мираж, одна видимость. Тень, ага. И сразу вздохнулось легко. Госпожа Алмаз и царевны вдруг показались мне полупрозрачными, как отражение в воде; они еще что-то говорили, но я почти не понимал, хоть и слышал голоса, как шелест ветра в листве или плеск ручья. Я положил руку Сейад на холку - и мы пошли сквозь царевен, сквозь Дворец, сквозь какие-то железные заслоны, залитые запекшейся кровью - и я проснулся. Яблоня обняла меня, а Молния хлопнула по спине, и Сейад лизнула в щеку, мокро, как настоящая собака. Никто не спал, даже младенчик. Я увидел их лица - и сразу стало ясно, что все они побывали во сне в разных отвратительных местах, но Сейад их оттуда вывела. От тепла Яблони я вдруг почувствовал приступ неожиданной радости на пустом месте - как иногда вдруг хочется взвыть с тоски на пустом месте. Даже задохнулся, когда целовал ее руки. Живи вечно, госпожа моя! И мать Сейад я поцеловал в морду. Из благодарности. Она чихнула и снова меня лизнула. Пчелка в это время ругала близнецов. - Паршивое подземелье! - говорила она им. - Вы, горе-воины! Благородным женщинам снится всякая дрянь, их собираются... в общем, с ними могут сделать ужасные вещи - а вам и горюшка мало! Близнецы переглянулись, и Ла сказал с ухмылочкой: - Мы не можем следовать за госпожой Пчелкой в ее сны. Мы предупреждали, что людям тут лучше не спать, не пить и не есть - но госпожа сама пожелала отдохнуть... Сейад тыкала носом хохочущего Огонька. Яблоня потрепала ее между ушей - и шаманка повернула голову; смотрела она по-человечески, но человеком так и не стала. - Мы могли бы умереть во сне, да, Сейад? - спросила Яблоня. - Это и есть власть Солнечной Собаки в незримом? Сейад широко улыбнулась, как улыбаются веселые добрые псы, и кивнула. Я подумал, жаль, что она не может говорить, пока собака. Но звери, даже волшебные звери, никогда не говорят - тут ничего не поделаешь. - Может, все и не умерли бы, - сказал Хи. - От Яблони и Одуванчика веяло таким жаром человеческой любви, что его, наверное, хватило бы для пробуждения. Но выпить вашей жизни мертвые смогли бы - а это небезопасно. - Забавненько! - фыркнула Молния. - Выходит, вы привели нас сюда, зная, что не сможете защитить?! На верную гибель?! Хорошенькие дела... - Если бы с вами не было шаманки, нам даже не пришло бы в голову провожать вас этим путем, - невозмутимо отзвался Хи. - Чем быстрее вы придете в себя и отправитесь дальше, тем больше у вас шансов, - сказал Ла. Никто не стал спорить. Вблизи лестница оказалась шириной в три человеческих роста. А эти звездочки на стенах... Короче, никакие не звезды, конечно. Светляки. Такая гадость, что даже удивительно, как это издалека они могут так мило выглядеть. Толстые слизистые черви, в шевелящихся отростках; через прозрачное брюхо видны их темные потроха, впереди - слепая голова с шипастой челюстью, вроде стрекозиной, а сзади - обманный огонечек. Такой голубой и нежный, будто не на червяке горит. Весь камень, на котором копошилась эта нечисть - наверное, до самого потолка, а может, и потолок тоже, затягивали тоненькие слизистые нити. Только это была не паутина, а вроде тех струек слюны, которые вытекают у спящих изо рта - но на этой слюне висела масса всяких ножек-чешуек-крылышек, которые остались от съеденных букашек. Кое-где я даже разглядел пустые мышиные шкурки - как бархатные мешочки, только с ножками и с пустыми дырочками на месте глаз; почему-то от этого было здорово неприятно, хотя мышь, в сущности, не такой прекрасный зверь, чтобы из-за нее слишком переживать. А было ужасно, что их будто бы высосали через глаза, досуха. Не хотелось бы, чтобы от тебя так осталась одна шкурка, ага. Молния потрогала пустую мышь пальцем. Пчелка хихикнула, а Яблоня посмотрела и отвернулась. Младенчика нес я, и ему, наверное, казалось, что еще ночь, потому что он дремал на моем плече, а от его тельца было очень тепло и пахло маленьким чистым зверьком - славно. Может, меня иногда и бесит господин - просто потому, что на Яблоню у него больше прав - но Огонек уже стал половиной моего сердца. Половина сердца - Яблоня, половина - младенчик. Когда я о них думал, крылья чувствовал, как часть тела, даже если медь и не текла сквозь кожу. Но это так, отвлеченности. Потом мы страшно долго спускались по лестнице. И чем ниже спускались, тем виднее становился город. Я не знаю, из чего они там строили дома. Не из глины, как все люди дома строят, и не из камня, как сообружаются царские палаты. Каждая стена выглядела черной и склизкой, как гнилая колода - и от нее шел мутный зеленый свет. Окон в домах я вообще не видел никаких, зато и с крыш, и с карнизов, и отовсюду свисали какие-то осклизлые лохмотья, будто водоросли с пирса, когда начнется отлив. Выглядело это все так противно, что никакой человек ни за что не остался бы тут жить по доброй воле - но близнецам все казалось нипочем. Ну да, они-то вернулись домой. Я только сейчас понял, насколько они не люди - им тут нравится! В город мы, вправду, не входили, но горожан видели - и они нас тоже видели. Городские ворота, в проеме у которых колыхались черно-зеленые лоскуты, охраняла правильная городская стража, а простой здешний народ сновал туда-сюда, по своим делам - врагу не пожелаю такого зрелища! На каких тварях они тут возили грузы, услышь, Нут! Обычное дело - в город, на базар, по темной дороге, ведущей неизвестно из каких дальних подземелий - а лошадки вроде громадных белесых клещей, запряженных в повозку - или мокриц ростом с вьючного вола! С души воротит смотреть на все эти шевелящиеся лапки-усики, такие здоровенные, что кажутся гораздо мерзее, чем обычно, в каких-то шипах и волосках, на слепые впадины вместо глаз, на то, как это все ползет, скребет камень своим гадким панцирем - тащит воз вонючей тухлятины, а рядом хозяин зыркает так, что делается холодно и тошно. Веселый возчик, ага. Тридцать три раза подумаешь, прежде чем подойти близко. Наши близнецы были одеты в нормальную одежду, хоть и смотрелись под землей призраками в человеческом платье - а здешние и не прикидывались, что им нужно по-настоящему одеваться. Горожане, похоже, сооружали себе одежду из кусков тумана - уж не знаю, как они его кроили и шили; горожанки все кутались в черный дым, который тек с них шелковыми складками - смотрели громадными глазищами поверх дымных струй, сами вроде столбов дыма над кострами. А на стражниках были только доспехи из... ну, из этой грозовой стали, из которой тени делают мечи. У каждого вместо панциря клубящееся облако, по которому ходят зарницы, а над облаком - жуткая змеиная харя с горящими глазами, в волчьих ушах длинные серьги из маленьких косточек, а лохматый туман на башке заплетен в косу и извивается, как змеиный хвост. И нашим близнецам этот ужас почтительно отсалютовал молниями. Но на нас самих, на живых, стража так посмотрела, будто мы норовим пройти без пошлины. Яблоня прижалась плечом ко мне, я ей шепнул: "Ничего, они при исполнении", - и тут же Ла сказал: - Жены человеческого государя - под защитой воинов дворца. Стражники снова отсалютовали и ровно ничего не сказали, хотя и поухмылялись гнусно, а мы пошли вдоль городских стен, как и собирались. Услышь, Нут - я уже думал только об одном: как бы нам всем, а главное - Яблоне с Огоньком, добраться до мира подзвездного! Из страны теней еще никто живой не возвращался - и я уже ни в чем не был уверен. Кое-где под ногами был камень, из которого росли каменные стволы, мертвые и влажные, будто облизанные; кое-где всю городскую стену оплетал плющ - как у нас под солнцем, только бледного неживого цвета, и листья у него были жирные, белесые, с какими-то щупальцами с исподу. В камень этот плющ вцеплялся намертво, хищно - трогать его руками не хотелось совершенно. И цветы на нем слишком уж напоминали разинутые зубастые ротики. Ну давай, мол, сунь сюда палец, если он тебе надоел, ага. Я видел, как в такой ротик попался подземный таракан - только панцирь хрустнул. Пчелка проворчала, что не станет ни на что тут смотреть, и уставилась себе под ноги. Молния озиралась, виляла хвостом - на Пчелку фыркнула: - Я тебя за руку, как слепую, не поведу! Пчелка огрызнулась, что и не нуждается в помощи, положила руку Сейад на холку и прошла вперед - всем видом показывала, как оскорблена и унижена. А Яблоня взяла у меня младенца. - Отдохни, - сказала. - Я вижу, как ты устал, Одуванчик. И я хочу, чтобы твои руки были свободны, на всякий случай - ты же сильнее меня, правда? Она была такая настороженная, моя госпожа - как птичка, которая клюет крошки на подоконнике. Она сама измучилась всем, что у нас за последнее время произошло, и ножки у нее болели, я думаю - но она держалась, как подобает царице. Чтобы никто не подумал, что она обычная слабая женщина. Выросла госпожа моя Яблоня за последние несколько дней. Младшая государыня, ага. Но по-прежнему обо всех думает, хотя уже может приказать, чтобы о ней все думали, возлюби ее Нут. Я бы ее на руках нес, если бы мог; ужасно жалел, что не воин. А мы шли и шли вдоль городской стены, пока стена вдруг не свернула. Близнецы пропустили нас вперед; вот тут-то все и увидели Реку. Вернее, Река - это слишком громко сказано. Мы оказались на самом краешке живого мира, на дороге теней - а за этим краем начиналась мутная серость. В ней все тонуло, как в тумане; ни обрыва не было, ни яра, ни просто берега, даже темноты не было - а только серая муть без конца и края. Она казалась ужасно глубокой; никакого просвета в этой глубине не было, зато там что-то... Услышь, Нут, там что-то копошилось! Я смотрел на это черное в мертвой серости - и понимал, что оно движется, шевелится, но не живое! И - что этого не должно быть! Никогда, ага. Потому что люди уходят за Реку навсегда, только иногда возрождаясь в детях своих возлюбленных и побратимов. Таков порядок вещей - как он может нарушиться? Иногда очень жаль, что кто-то покинул мир подзвездный, но если он вернулся мстительным призраком или еще похуже - это настоящий кошмар. Меня даже зазнобило. Яблоня погладила меня по плечу, я почувствовал, как мелко дрожат ее пальцы, и сказал: - Яблоня, давай, теперь я возьму маленького господина. Я отдохнул. - Не здесь, - сказала она. Так держала Огонька, будто кто-то хотел его отнять. Но малышу, по-моему, было удобно - он бубукал и улыбался своей беззубой улыбочкой. Хорошо быть младенцем - пока мать рядом, все кажется совершенно замечательным. Смотреть на них было жарко и больно. - Не стойте тут, - сказал Хи. - Надо идти, а то - как знать... Как знать, что он имел в виду, но Молния подтолкнула меня в спину, а Яблоня напряженно улыбнулась и очень быстро пошла вперед. А Сейад трусила боком, как настоящая собака, излучая такой свет, что линии на ладонях можно было рассматривать, но шерсть на ее спине вздыбилась до самого хвоста. Потом мы только что не бежали. Стена города теней кончилась; дорога, заросшая бледными полуживыми растениями, уходила куда-то в темноту, она шла вдоль берега - и близнецы то и дело говорили: - Не смотрите туда. Попробуй-ка, не посмотри, ага. Это еще хорошо, что самой Реки не было видно. Вокруг вовсе не темно, а какая-то серость, мутная марь, как холодным пасмурным утром, осенью. Хуже темноты. Я все время думал, что не хочу, не хочу, не хочу тут оставаться, помоги, Нут. Не хочу умирать. Каково-то мертвым быть в этой серости все время? От тоски скулить хотелось. Ведь все, все тут будем... Умирать страшно. Хотя - это ведь еще... почти что этот берег. Кто знает, каково на том? Может, не так ужасно... все-таки, предки встретят, родственники, вместе - легче. Надейся, ага. Время в темноте и серости не шло совсем. Я понял только, что мы много прошли, по тому, как ноги ноют, и по тому, как хочется есть - когда перед нами оказалась... ну, на самом деле, просто деревня на берегу реки, и все. Ничего особенного. Просто деревня теней, а берег... понятно, в общем. Домишки маленькие, но по сути такие же, как в городе. Черная гниль с прозеленью вместо честной глины, без окон; все увиты этим бледным плющом, вокруг - изгороди, мне показалось, что из белых костей, только уж очень длинные кости, непонятно, чьи - и изгороди тоже обвивает плющ. Мокрицы ползают, ростом с собаку, дети бегают - змееныши в дымных лохмотьях. И на деревенской площади... женщины с кувшинами пришли к роднику. Мирная такая картинка. Я Яблоню с Огоньком взял в охапку и прижал к себе - что-то вдруг захотелось. Молния с Сейад вышли вперед, Пчелка шарахнулась назад - но все уставились на это действо. Не оторваться было. Текло не из-под земли, а откуда-то сверху, густой темной струей. И плескалось в обычном бассейне из каменных плит, почти по краешек. А женщины-тени зачерпывали и уносили к себе домой. И воины, только не царская стража из города, а шакалы доморощенные, простецкие, не такие грозовые, как наши тени - с короткими мечами, без панцирей, в длинных рубахах из тумана - охраняли женщин, бдили, как бы с того берега какая-нибудь дрянь их хозяек не обидела. Наши сопровождающие, Ла и Хи, как любые солдаты после долгой дороги, подошли и стали пить из бассейна, черпать пригоршнями... И я подумал, что меня сейчас вырвет, отвернулся, ткнулся Яблоне в плечо. А она сказала: - Я о чем-то таком догадывалась, Одуванчик. Ничего страшного. Мне Ла сказал, что тени любят кровь. Только странно, что эта кровь вот так... непонятно откуда течет... Ла вытер губы ладонью, улыбнулся. - Почему - непонятно, госпожа? Это кровь умирающих наверху насильственной смертью. Она сочится сквозь твердь земли постоянно, но обычно струйка куда тоньше. Бывает настоящая засуха... но нынче - ты сама видишь, жители Страны Теней от жажды не страдают. Одно плохо - нынче в небольших поселениях на берегу небезопасно. Местный шакал, что стоял поближе и слышал, поклонился Ла и сказал со всей почтительностью: - Достопочтенный господин сокол, при царском дворе, вроде как, свой человек... Не расскажет ли он нам, недостойным, как обстоят дела в человеческом мире? Наши охотники, что охотятся на земляных червей и на мертвожорок, видели странные дела, там, в пещерах, - и махнул в темноту рукой. - Когда идешь по берегу, нога чувствует, как кости шевелятся под камнями. Не к добру это. Женщины-тени с кувшинами остановились. - Вот-вот, - сказала одна, сгорбленная старуха, закутанная, как подобает давно замужней. - Не хватало еще, чтобы мертвецы принялись убивать наших детей, как было когда-то - бабка рассказывала мне! Все это - дела мира подсолнечного, все - светлое колдовство, чтоб ему сгореть! - Да, да, - подхватила девушка. Красавица, наверное, на здешний манер: светящиеся гнилушки, вплетенные в волосы, покачивались у нее надо лбом, выбиваясь из-под черного туманного покрывала. - Все оттуда, все - сверху идет, из страшных мест, где нет свода над головой и всесжигающий огонь пылает в пустом ничто! Пусть благородные господа передадут колдунам, чьи мертвецы норовят встать и пить наши души - тени дни напролет молятся Повелителю Бездн, чтобы он избавил их от зла, но помощи все нет! - и покосилась на Яблоню. - С чего это, да простят меня благородные соколы, колдуньи из подсолнечного мира, чья плоть - как горячий камень, спустились в наш благословенный край? Старуха толкнула ее в бок - "молчи, накличешь беду". Шакал посмотрел на Ла вопросительно. - Царь людей умер, - сказал Ла. - А царевич, наследующий престол, дни напролет преследует зло. Наберитесь терпения - скажи об этом всем своим родичам. - Удивительно видеть человеческих женщин, - смущенно сказал другой шакал. - Отверни лицо, - приказал Хи. - Это царевны, а если вспомнить все обстоятельства, то, пожалуй, и царицы. - Это не страшно, - сказала Яблоня тихо и громче обратилась к селянам. - Послушайте, добрые жители... У нас с вами общая беда... Дети подсолнечного мира тоже в опасности - и мой муж всех защитит, вот увидите! Она так истово это сказала и с такой верой, что тени умолкли и расступились. Мы прошли между ними, тени провожали нас взглядами - но больше никто из деревни теней ничего дурного не сказал. Мы шли дальше, по берегу, по каким-то темным провалам, по расщелинам, заросшим бледным вьюнком и чем-то вроде деревьев - на белесых ветках у них зрели мягкие зеленоватые плоды в виде черепов. Около подземного озера Хи и Ла убили своими мечами мерзкую тварь - вроде громадного комара с выпученными слепыми глазами и жалом размером со стилет. Сейад вынюхала бурую многоножку, длинную, толстую и явно кусачую - и загнала ее в щель между камнями, а сверху другим камнем придавила. Вокруг все время скользили какие-то темные силуэты; но если кто и собирался напасть - то не посмел связываться с тенями государя. Только все равно было страшно. Есть все время хотелось, но стоило взять в рот кусочек лепешки, как начинало тошнить - поэтому женщины пили воду из фляжек, но не ели. Все молчали - устали нестерпимо, будто вся тяжесть земли давила на плечи. Мне все мерещилась тяжелая дрожь под землей, далеко внизу. Я никак не мог перестать думать, что это кости шевелятся под камнями - и во мне просто кровь леденела. Сначала было серо, потом стало темнеть и темнеть, потом мы шли по совсем темному проходу, где только зеленая гниль на стенах светилась. Яблоня несла Огонька, я придерживал ее за локоть - и только молился, чтобы хоть краешком глаза еще разочек увидеть солнце. И вдруг где-то вдалеке замаячило светлое пятно. Сейад подскочила и радостно гавкнула, как настоящая собака - я сразу догадался, что там выход, настоящий выход наверх. Мы все еле брели, темнота и страх все силы вытащили, ноги просто отваливались - но к свету побежали. На радостях у меня сердце колотилось, так что дышать было тяжело. Наконец-то, думаю. Все. Выбрались, ага. Но, хоть я и очень торопился, все-таки почувствовал, как камни под ногами особенно сильно дрогнули, заметно. Я чуть не упал - в полу появились трещины, я даже оступился о холмик, вроде того, какие делают в огородах кроты. Изнутри просто толкнуло что-то: я резко обернулся и поймал Яблоню в объятия раньше, чем она туда наступила - а из растрескавшейся каменной плиты к ее ножкам потянулась длинная, белесая, костлявая рука. Я пнул эту руку ногой, изо всех сил - гнилая кость сломалась с хрустом, как сухая ветка - и подтолкнул Яблоню к свету, а она быстро все сообразила, и побежала вперед, прижимая младенчика к себе. Сверху посыпался песок, труха, корешки, мелкое каменное крошево - и Пчелка пронзительно завизжала, Сейад с рычанием кинулась назад, в темноту, а из Молнии медь потекла и из меня, кажется, тоже. Я обернулся и увидел, как мертвецы, высохшие, скрипучие, в ржавых кольчугах, какие носили, наверное, триста или тысячу лет назад, с мечами из молний, полезли из пола и из стен. Камень трескался и обломки летели во все стороны, а твари распахивали пасти в беззвучном хохоте. Вот тут-то я и понял, что, на самом деле, такое - близнецы. Они встали плечом к плечу посреди прохода, рубя своими мечами-молниями нежить направо и налево - резко запахло старой падалью и неожиданной дождевой свежестью. Сейад прорвалась вперед, терзала трупы зубами, и мне показалось, что от укусов они рассыпались в прах - но целая прорва мертвецов перла и перла сзади и с боков, и не было им числа. Узкий темный коридор осветился ярко, как степь в грозу, когда все время полыхает; трещало, скрипело, кости хрустели, Пчелка вдруг села на корточки и зажала уши - и Молния схватила ее за шиворот, силой подняла на ноги и врезала ей в спину, чтобы заставить бежать. Мы с Яблоней как-то незаметно для себя остановились и смотрели на весь этот кошмар издали, в совершенно неуместном оцепенении - и тут голос Хи, холодный, спокойный и громкий, разнесенный пещерным эхом, покрыл все мерзкие звуки: - Люди и птицы, - приказал он ровно, будто в дворцовых покоях, - бегите на свет! Там - выход в Теснину Духов. Мы остановим здесь мертвецов! - Сейад! - закричала Яблоня, но Сейад, похоже, ее не услышала. Белый свет, который наша шаманка излучала, лишал мертвецов силы - наверное, она решила остаться с близнецами и помочь им в битве со злом, как истинная Белая Собака. Она почти исчезла между грязными бездушными телами, только еле заметный отсвет, как солнечный зайчик, скакал по потолку над побоищем. - Сейад! Нет! - снова крикнула Яблоня и дернулась к близнецам. Мне и Молнии пришлось тащить ее силой, она упиралась, пытаясь увидеть шаманский солнечный лучик. - Яблоня, подумай об Огоньке, - шептал я ей в ухо, стараясь только не причинить ей боли. - Мы тут ничего не сможем, беги, пожалуйста, беги! Ни один труп не мог пробиться между мечами близнецов и пастью Сейад, но я видел за ними шуршащую темную толпу, которая нажимала массой, многочисленная, как муравьи или саранча. Пчелка, очнувшись, удрала далеко вперед, а Яблоня все сопротивлялась, когда Ла крикнул: - Уходите немедленно! Скажите царю нашему, Тхарайя - мы сделали, что смогли! Яблоня, глотая слезы, выкрикнула: "Да, да, благослови вас Бог-Отец!" - и побежала к свету, обнимая расплакавшегося Огонька. Мы с Молнией сопровождали ее - и уже четко видели белое солнечное сияние из дыры, заросшей плющом, когда за нашими спинами близнецы хором выкрикнули какое-то дико звучащее слово. Полыхнула ослепительная, ярче солнца, зарница - так, что я на миг увидел резкие тени у нас под ногами. Пещерный свод дрогнул и с грохотом рухнул прямо за нами. Воздух рванулся из подземелья, толкнув нас в спину. Молния и я выталкивали Яблоню на солнечный свет, когда проход под горами, ведущий от города теней, перестал быть. От него осталась пещерка не глубже, чем комната на женской половине обычного дома. Вся горная тяжесть придавила и мертвых, и близнецов, и мать Сейад. Яблоня бессильно опустилась на траву и разрыдалась. Я присел рядом и обнял ее, чувствуя, как щекам горячо от слез. Молния смотрела на нас сверху вниз, заломив брови болезненным углом и грызя кончик косы. - Одуванчик, - выдохнула Яблоня между всхлипами, - как же мы без Сейад будем? Я вспомнил, как Сейад выводила меня из дворца мертвецов - и старая знакомая игла тут же воткнулась мне между ребер. - Не знаю, - сказал я. - Надо жить как-то. - Спасать царевича надо, - сказала Молния сверху вниз. - Что расселись? Вставайте. Солнце высоко - а нам хорошо бы успеть к Гранитному Клинку до темноты. Все было очень верно и очень здраво. Яблоня кормила младенца, потом мы его перепеленали - Пчелка сидела рядом, растирала ноющие ноги, а потом уминала лепешку - тоже немного поели, выпили воды из фляги и пошли по горной тропе туда, куда Молния показала. У Яблони под глазами появились черные пятна, но ни словечка о своей усталости она не сказала. Я себя просто ненавидел за то, что нести ее не могу - ноги бы ей целовать... но не время для нежностей, война идет. Вокруг - горы Нежити, даже в мирное время опасное место, а со мной три женщины. Одна с младенцем. А я - бесхвостый пес, что говорить... даже саблю держать в руках не умею. Только косы красавицам заплетать, кавойе заваривать с бадьяном, ноготки им остригать, полировать и красить... Или - умереть за них... В смысле - за нее, за госпожу мою, лучшую из всех. Ну умереть-то я смогу, вышел бы от этого хоть какой-то толк... Как у матери Сейад, ага. По логике вещей наверху должен бы начинаться вечер, но начиналось самое настоящее утро. Раннее. Пахло такой послерассветной свежестью, росой, цветами... И никаких следов вчерашнего дождя вокруг не замечалось. Я подумал, может, конечно, дождя и не было в горах. А может, мы пробыли на берегу дольше, чем казалось. Может, вообще неделю. Серый Мир есть Серый Мир. А мы просто смертные. Игральные кости Нут, ага....