I.
Я взял потому, что любил его. Кто не поверит, тому я отвечу, что в ту минуту по крайней мере, когда я брал у него эти деньги, я был твердо уверен, что если захочу, то слишком могу достать и из другого источника. А потому, стало быть, взял не из крайности, а из деликатности, чтоб только его не обидеть. Увы, я так тогда рассуждал! Но все-таки мне было очень тяжело выходя от него: я видел необычайную перемену ко мне в это утро; такого тона никогда еще не было; а против Версилова это был уж решительный бунт. Стебельков, конечно, чем-нибудь досадил ему очень давеча, но он начал еще и до Стебельков. Повторю еще раз: перемену против первоначального можно было заметить и во все последние дни, но не так, не до такой степени - вот что главное. Могло повлиять и глупое известие об этом флигель-адъютанте бароне Бьоринге... Я тоже вышел в волнении, но... То-то и есть, что тогда сияло совсем другое, и я так много пропускал мимо глаз легкомысленно: спешил пропускать, гнал все мрачное и обращался к сияющему... Еще не было часу пополудни. От князя на моем Матвее я отправился прямо - поверят ли к кому? - к Стебелькову! То-то и есть, что он давеча удивил меня не столько приходом своим к князю (так как он и обещал ему быть), сколько тем, что он хоть и подмигивал мне по своей глупой привычке, но вовсе не на ту тему, на которую я ожидал. Вчера вечером я получил от него по городской почте записку, довольно для меня загадочную, в которой он очень просил побывать к нему именно сегодня, во втором часу, и "что он может сообщить мне вещи для меня неожиданные". И вот о письме этом, сейчас, там у князя, он даже и виду не подал. Какие могли быть тайны между Стебельковым и мною? Такая идея была даже смешна; но ввиду всего происшедшего я теперь, отправляясь к нему, был даже в маленьком волнении. Я, конечно, обращался к нему раз, недели две тому, за деньгами, и он давал, но почему-то мы тогда разошлись, и я сам не взял: он что-то тогда забормотал неясно, по своему обыкновению, и мне показалось, что он хотел что-то предложить, какие-то особые условия; а так как я третировал его решительно свысока во все разы, как встречал у князя, то гордо прервал всякую мысль об особенных условиях и вышел, несмотря на то что он гнался за мной до дверей; я тогда взял у князя. Стебельков жил совершенным особняком, и жил зажиточно: квартира из четырех прекрасных комнат, хорошая мебель, мужская и женская прислуга и какая-то экономка, довольно, впрочем, пожилая. Я вошел в гневе. - Послушайте, батюшка, - начал я еще из дверей, - что значит, во-первых, эта записка? Я не допускаю переписки между мною и вами. И почему вы не объявили то, что вам надо, давеча прямо у князя: я был к вашим услугам. - А вы зачем давеча тоже молчали и не спросили? - раздвинул он рот в самодовольнейшую улыбку. - Потому что не я к вам имею надобность, а вы ко мне имеете надобность, - крикнул я, вдруг разгорячившись. - А зачем же вы ко мне прибыли, коли так? - чуть не подскочил он на месте от удовольствия. Я мигом повернулся и хотел было выйти, но он ухватил меня за плечо. - Нет, нет, я шутил. Дело важное; сами увидите. Я сел. Признаюсь, мне было любопытно. Мы уселись у края большого письменного стола, один против другого. Он хитро улыбнулся и поднял было палец. - Пожалуйста, без ваших хитростей и без пальцев, и главное - без всяких аллегорий, а прямо к делу, не то я сейчас уйду! - крикнул я опять в гневе. - Вы... горды! - произнес он с каким-то глупым укором, качнувшись ко мне в креслах и подняв кверху все свои морщины на лбу своем. - Так и надо с вами! - Вы... у князя брали сегодня деньги, триста рублей; у меня есть деньги. Мои деньги лучше. - Откуда вы знаете, что я брал? - ужасно удивился я. - Неужто ж он про это вам сам сказал? - Он мне сказал; не беспокойтесь, так, мимо речи, к слову вышло, к одному только слову, не нарочно. Он мне сказал. А можно было у него не брать. Так или не так? - Но вы, я слышал, дерете проценты невыносимые. - У меня mont de piйtй, a я не деру. Я для приятелей только держу, а другим не даю. Для других mont de piйtй... Этот mont de piйtй был самая обыкновенная ссуда денег под залоги, на чье-то имя, в другой квартире, и процветавшее. - А приятелям я большие суммы даю. - Что ж, князь вам разве такой приятель? - При-я-тель; но... он задает турусы. (1) А он не смеет задавать турусы. - Что ж, он так у вас в руках? Много должен? - Он... много должен. - Он вам заплатит; у него наследство... - Это - не его наследство; он деньги должен и еще другое должен. Мало наследства. Я вам дам без процентов. - Тоже как "приятелю"? Чем же это я заслужил? - засмеялся я. - Вы заслужите. - Он опять рванулся ко мне всем корпусом и поднял было палец. - Стебельков! без пальцев, иначе уйду. - Слушайте... он может жениться на Анне Андреевне! - И он адски прищурил свой левый глаз. - Послушайте, Стебельков, разговор принимает до того скандальный характер... Как вы смеете упоминать имя Анны Андреевны? - Не сердитесь. - Я только скрепя сердце слушаю, потому что ясно вижу какую-то тут проделку и хочу узнать... Но я могу не выдержать, Стебельков? - Не сердитесь, не гордитесь. Немножко не гордитесь и выслушайте; а потом опять гордитесь. Про Анну Андреевну ведь знаете? Про то, что князь может жениться... ведь знаете? - Об этой идее я, конечно, слышал, и знаю все; но я никогда не говорил с князем об этой идее. Я знаю только, что эта идея родилась в уме старого князя Сокольского, который и теперь болен; но я никогда ничего не говорил и в том не участвовал. Объявляя вам об этом единственно для объяснения, позволю вас спросить, во-первых: для чего вы-то со мной об этом заговорили? А во-вторых, неужели князь с вами о таких вещах говорит? - Не он со мной говорит; он не хочет со мной говорить, а я с ним говорю, а он не хочет слушать. Давеча кричал. - Еще бы! Я одобряю его. - Старичок, князь Сокольский, за Анной Андреевной много даст; она угодила. Тогда жених князь Сокольский мне все деньги отдаст. И неденежный долг тоже отдаст. Наверно отдаст! А теперь ему нечем отдать. - Я-то, я-то зачем вам нужен? - Для главного вопроса: вы знакомы; вы везде там знакомы. Вы можете все узнать. - Ах, черт... что узнать? - Хочет ли князь, хочет ли Анна Андреевна, хочет ли старый князь. Узнать наверно. - И вы смеете мне предлагать быть вашим шпионом, и это - за деньги! - вскочил я в негодовании. - Не гордитесь, не гордитесь. Еще только немножко не гордитесь, минут пять всего. - Он опять посадил меня. Он видимо не боялся моих жестов и возгласов; но я решился дослушать. - Мне нужно скоро узнать, скоро узнать, потому... потому, может, скоро будет и поздно. Видели, как давеча он пилюлю съел, когда офицер про барона с Ахмаковой заговорил? Я решительно унижался, что слушал долее, но любопытство мое было непобедимо завлечено. - Слушайте, вы... негодный вы человек! - сказал я решительно. - Если я здесь сижу и слушаю и допускаю говорить о таких лицах... и даже сам отвечаю, то вовсе не потому, что допускаю вам это право. Я просто вижу какую-то подлость... И, во-первых, какие надежды может иметь князь на Катерину Николаевну? - Никаких, но он бесится. - Это неправда! - Бесится. Теперь, стало быть, Ахмакова - пас. Он тут плиэ (2) проиграл. Теперь у него одна Анна Андреевна. Я вам две тысячи дам... без процентов и без векселя. Выговорив это, он решительно и важно откинулся на спинку стула и выпучил на меня глаза. Я тоже глядел во все глаза. - На вас платье с Большой Миллионной; надо денег, надо деньги; у меня деньги лучше, чем у него. Я больше, чем две тысячи, дам... - Да за что? За что, черт возьми? Я топнул ногой. Он нагнулся ко мне и проговорил выразительно: - За то, чтоб вы не мешали. - Да я и без того не касаюсь, - крикнул я. - Я знаю, что вы молчите; это хорошо. - Я не нуждаюсь в вашем одобрении. Я очень желаю этого сам с моей стороны, но считаю это не моим делом, и что мне это даже неприлично. - Вот видите, вот видите, неприлично! - поднял он палец. - Что вот видите? - Неприлично... Хе! - и он вдруг засмеялся. - Я понимаю, понимаю, что вам неприлично, но... мешать не будете? - подмигнул он; но в этом подмигивании было уж что-то столь нахальное, даже насмешливое, низкое! Именно он во мне предполагал какую-то низость и на эту низость рассчитывал... Это ясно было, но я никак не понимал, в чем дело. - Анна Андреевна - вам тоже сестра-с, - произнес он внушительно. - Об этом вы не смеете говорить. И вообще об Анне Андреевне вы не смеете говорить. - Не гордитесь, одну только еще минутку! Слушайте: он деньги получит и всех обеспечит, - веско сказал Стебельков, - всех, всех, вы следите? - Так вы думаете, что я возьму у него деньги? - Теперь берете же? - Я беру свои! - Какие свои? - Это - деньги версиловские: он должен Версилову двадцать тысяч. - Так Версилову, а не вам. - Версилов - мой отец. - Нет, вы - Долгорукий, а не Версилов. - Это все равно! Действительно, я мог тогда так рассуждать! Я знал, что не все равно, я не был так глуп, но я опять-таки из "деликатности" так тогда рассуждал. - Довольно! - крикнул я. - Я ничего ровно не понимаю. И как вы смели призывать меня за такими пустяками? - Неужто вправду не понимаете? Вы - нарочно иль нет? - медленно проговорил Стебельков, пронзительно и с какою-то недоверчивою улыбкой в меня вглядываясь. - Божусь, не понимаю! - Я говорю: он может всех обеспечить, всех, только не мешайте и не отговаривайте... - Вы, должно быть, с ума сошли! Что вы выехали с этим "всех"? Версилова, что ли, он обеспечит? - Не вы одни есть, и не Версилов... тут и еще есть. А Анна Андреевна вам такая же сестра, как и Лизавета Макаровна! Я смотрел, выпуча глаза. Вдруг что-то даже меня сожалеющее мелькнуло в его гадком взгляде: - Не понимаете, так и лучше! Это хорошо, очень хорошо, что не понимаете. Это похвально... если действительно только не понимаете. Я совершенно взбесился: - У-бир-райтесь вы с вашими пустяками, помешанный вы человек! - крикнул я, схватив шляпу. - Это - не пустяки! Так идет? А знаете, вы опять придете. - Нет, - отрезал я на пороге. - Придете, и тогда... тогда другой разговор. Будет главный разговор. Две тысячи, помните!
