Прихрамывая, они спустились к речке, и один раз тот, что шел впереди,
зашатался, споткнувшись посреди каменной россыпи. Оба устали и выбились изсил, и лица их выражали терпеливую покорность - след долгих лишений. Плечиим оттягивали тяжелые тюки, стянутые ремнями. Каждый из них нес ружье. Обашли сгорбившись, низко нагнув голову и не поднимая глаз. - Хорошо бы иметь хоть два патрона из тех, что лежат у нас в тайнике,- сказал один. Голос его звучал вяло, без всякого выражения. Он говорил равнодушно,и его спутник, только что ступивший в молочно-белую воду, пенившуюся покамням, ничего ему не ответил. Второй тоже вошел в речку вслед за первым. Они не разулись, хотя водабыла холодная, как лед, - такая холодная, что ноги у них и даже пальцы наногах онемели от холода. Местами вода захлестывала колени, и оба онипошатывались, теряя опору. Второй путник поскользнулся на гладком валуне и чуть не упал, ноудержался на ногах, громко вскрикнув от боли. Должно быть, у негозакружилась голова, - он пошатнулся и замахал свободной рукой, словнохватаясь за воздух. Справившись с собой, он шагнул вперед, но сновапошатнулся и чуть не упал. Тогда он остановился и посмотрел на своегоспутника: тот все так же шел впереди, даже не оглядываясь. Целую минуту он стоял неподвижно, словно раздумывая, потом крикнул: - Слушай, Билл, я вывихнул ногу! Билл ковылял дальше по молочно-белой воде. Он ни разу не оглянулся.Второй смотрел ему вслед, и хотя его лицо оставалось по-прежнему тупым, вглазах появилась тоска, словно у раненого оленя. Билл уже выбрался на другой берег и плелся дальше. Тот, что стоялпосреди речки, не сводил с него глаз. Губы у него так сильно дрожали, чтошевелились жесткие рыжие усы над ними. Он облизнул сухие губы кончикомязыка. - Билл! - крикнул он. Это была отчаянная мольба человека, попавшего в беду, но Билл неповернул головы. Его товарищ долго следил, как он неуклюжей походкой,прихрамывая и спотыкаясь, взбирается по отлогому склону к волнистой линиигоризонта, образованной гребнем невысокого холма. Следил до тех пор, покаБилл не скрылся из виду, перевалив за гребень. Тогда он отвернулся имедленно обвел взглядом тот круг вселенной, в котором он остался одинпосле ухода Билла. Над самым горизонтом тускло светило солнце, едва видное сквозь мглу игустой туман, который лежал плотной пеленой, без видимых границ иочертаний. Опираясь на одну ногу всей своей тяжестью, путник достал часы.Было уже четыре. Последние недели две он сбился со счета; так как стоялконец июля и начало августа, то он знал, что солнце должно находиться насеверо-западе. Он взглянул на юг, соображая, что где-то там, за этимимрачными холмами, лежит Большое Медвежье озеро и что в том же направлениипроходит по канадской равнине страшный путь Полярного круга. Речка,посреди которой он стоял, была притоком реки Коппермайн, а Коппермайнтечет также на север и впадает в залив Коронации, в Северный Ледовитыйокеан. Сам он никогда не бывал там, но видел эти места на карте КомпанииГудзонова залива. Он снова окинул взглядом тот круг вселенной, в котором остался теперьодин. Картина была невеселая. Низкие холмы замыкали горизонт однообразнойволнистой линией. Ни деревьев, ни кустов, ни травы, - ничего, кромебеспредельной и страшной пустыни, - и в его глазах появилось выражениестраха. - Билл! - прошептал он и повторил опять: - Билл! Он присел на корточки посреди мутного ручья, словно бескрайняяпустыня подавляла его своей несокрушимой силой, угнетала своим страшнымспокойствием. Он задрожал, словно в лихорадке, и его ружье с плеском упалов воду. Это заставило его опомниться. Он пересилил свой страх, собрался сдухом и, опустив руку в воду, нашарил ружье, потом передвинул тюк ближе клевому плечу, чтобы тяжесть меньше давила на больную ногу, и медленно иосторожно пошел к берегу, морщась от боли. Он шел не останавливаясь. Не обращая внимания на боль, с отчаяннойрешимостью, он торопливо взбирался на вершину холма, за гребнем которогоскрылся Билл, - и сам он казался еще более смешным и неуклюжим, чемхромой, едва ковылявший Билл. Но с гребня он увидел, что в неглубокойдолине никого нет! На него снова напал страх, и, снова поборов его, онпередвинул тюк еще дальше к левому плечу и, хромая, стал спускаться вниз. Дно долины было болотистое, вода пропитывала густой мох, словногубку. На каждом шагу она брызгала из-под ног, и подошва с хлюпаньемотрывалась от влажного мха. Стараясь идти по следам Билла, путникперебирался от озерка к озерку, по камням, торчавшим во мху, как островки. Оставшись один, он не сбился с пути. Он знал, что еще немного - и онподойдет к тому месту, где сухие пихты и ели, низенькие и чахлые, окружаютмаленькое озеро Титчинничили, что на местном языке означает: "СтранаМаленьких Палок". А в озеро впадает ручей, и вода в нем не мутная. Поберегам ручья растет камыш - это он хорошо помнил, - но деревьев там нет,и он пойдет вверх по ручью до самого водораздела. От водоразделаначинается другой ручей, текущий на запад; он спустится по нему до рекиДиз и там найдет свой тайник под перевернутым челноком, заваленнымкамнями. В тайнике спрятаны патроны, крючки и лески для удочек и маленькаясеть - все нужное для того, чтобы добывать себе пропитание. А еще там естьмука - правда, немного, и кусок грудинки, и бобы. Билл подождет его там, и они вдвоем спустятся по реке Диз до БольшогоМедвежьего озера, а потом переправятся через озеро и пойдут на юг, все наюг, - а зима будет догонять их, и быстрину в реке затянет льдом, и днистанут холодней, - на юг, к какой-нибудь фактории Гудзонова залива, гдерастут высокие, мощные деревья и где сколько хочешь еды. Вот о чем думал путник с трудом пробираясь вперед. Но как ни труднобыло ему идти, еще труднее было уверить себя в том, что Билл его небросил, что Билл, конечно, ждет его у тайника. Он должен был так думать,иначе не имело никакого смысла бороться дальше, - оставалось только лечьна землю и умереть. И пока тусклый диск солнца медленно скрывался насеверо-западе, он успел рассчитать - и не один раз - каждый шаг того пути,который предстоит проделать им с Биллом, уходя на юг от наступающей зимы.Он снова и снова перебирал мысленно запасы пищи в своем тайнике и запасына складе Компании Гудзонова залива. Он ничего не ел уже два дня, но ещедольше он не ел досыта. То и дело он нагибался, срывал бледные болотныеягоды, клал их в рот, жевал и проглатывал. Ягоды были водянистые и быстротаяли во рту, - оставалось только горькое жесткое семя. Он знал, что имине насытишься, но все-таки терпеливо жевал, потому что надежда не хочетсчитаться с опытом. В девять часов он ушиб большой палец ноги о камень, пошатнулся и упалот слабости и утомления. Довольно долго он лежал на боку не шевелясь;потом высвободился из ремней, неловко приподнялся и сел. Еще не стемнело,и в сумеречном свете он стал шарить среди камней, собирая клочки сухогомха. Набрав целую охапку, он развел костер - тлеющий, дымный костер - ипоставил на него котелок с водой. Он распаковал тюк и прежде всего сосчитал, сколько у него спичек. Ихбыло шестьдесят семь. Чтобы не ошибиться, он пересчитывал три раза. Онразделил их на три кучки и каждую завернул в пергамент; один сверток онположил в пустой кисет, другой - за подкладку изношенной шапки, а третий -за пазуху. Когда он проделал все это, ему вдруг стало страшно; онразвернул все три свертка и снова пересчитал. Спичек было по-прежнемушестьдесят семь. Он просушил мокрую обувь у костра. От мокасин остались одни лохмотья,сшитые из одеяла носки прохудились насквозь, и ноги у него были стерты докрови. Лодыжка сильно болела, и он осмотрел ее: она распухла, стала почтитакой же толстой, как колено. Он оторвал длинную полосу от одного одеяла икрепко-накрепко перевязал лодыжку, оторвал еще несколько полос и обмоталими ноги, заменив этим носки и мокасины, потом выпил кипятку, завел часы илег, укрывшись одеялом. Он спал как убитый. К полуночи стемнело, но не надолго. Солнце взошлона северо-востоке - вернее, в той стороне начало светать, потому чтосолнце скрывалось за серыми тучами. В шесть часов он проснулся, лежа на спине. Он посмотрел на серое небои почувствовал, что голоден. Повернувшись и приподнявшись на локте, онуслышал громкое фырканье и увидел большого оленя, который настороженно и слюбопытством смотрел на него. Олень стоял от него шагах в пятидесяти, небольше, и ему сразу представился запас и вкус оленины, шипящей насковородке. Он невольно схватил незаряженное ружье, прицелился и нажалкурок. Олень всхрапнул и бросился прочь, стуча копытами по камням. Он выругался, отшвырнул ружье и со стоном попытался встать на ноги. Этоудалось ему с большим трудом и нескоро. Суставы у него словно заржавели, исогнуться или разогнуться стоило каждый раз большого усилия воли. Когда он,наконец, поднялся на ноги, ему понадобилась еще целая минута, чтобывыпрямиться и стоять прямо, как полагается человеку. Он взобрался на небольшой холмик и осмотрелся кругом. Ни деревьев, никустов - ничего, кроме серого моря мхов, где лишь изредка виднелись серыевалуны, серые озерки и серые ручьи. Небо тоже было серое. Ни солнечноголуча, ни проблеска солнца! Он потерял представление, где находится север, изабыл, с какой стороны он пришел вчера вечером. Но он не сбился с пути. Этоон знал. Скоро он придет в Страну Маленьких Палок. Он знал, что она где-тоналево, недалеко отсюда - быть может, за следующим пологим холмом. Он вернулся, чтобы увязать свой тюк по-дорожному; проверил, целы лиего три свертка со спичками, но не стал их пересчитывать. Однако оностановился в раздумье над плоским, туго набитым мешочком из оленьей кожи.Мешочек был невелик, он мог поместиться между ладонями, но весилпятнадцать фунтов - столько же, сколько все остальное, - и это еготревожило. Наконец, он отложил мешочек в сторону и стал свертывать тюк;потом взглянул на мешочек, быстро схватил его и вызывающе оглянулся посторонам, словно пустыня хотела отнять у него золото. И когда он поднялсяна ноги и поплелся дальше, мешочек лежал в тюке у него за спиной. Он свернул налево и пошел, время от времени останавливаясь и срываяболотные ягоды. Нога у него одеревенела, он стал хромать сильнее, но этаболь ничего не значила по сравнению с болью в желудке. Голод мучил егоневыносимо. Боль все грызла и грызла его, и он уже не понимал, в какуюсторону надо идти, чтобы добраться до страны Маленьких Палок. Ягоды неутоляли грызущей боли, от них только щипало язык и небо. Когда он дошел до небольшой ложбины, навстречу ему с камней и кочекподнялись белые куропатки, шелестя крыльями и крича: кр, кр, кр... Онбросил в них камнем, но промахнулся. Потом, положив тюк на землю, сталподкрадываться к ним ползком, как кошка подкрадывается к воробьям. Штаны унего порвались об острые камни, от колен тянулся кровавый след, но он нечувствовал этой боли, - голод заглушал его. Он полз по мокрому мху; одеждаего намокла, тело зябло, но он не замечал ничего, так сильно терзал егоголод. А белые куропатки все вспархивали вокруг него, и наконец это "кр,кр" стало казаться ему насмешкой; он выругал куропаток и начал громкопередразнивать их крик. Один раз он чуть не наткнулся на куропатку, которая, должно быть,спала. Он не видел ее, пока она не вспорхнула ему прямо в лицо из своегоубежища среди камней. Как ни быстро вспорхнула куропатка, он успелсхватить ее таким же быстрым движением - и в руке у него осталось трихвостовых пера. Глядя, как улетает куропатка, он чувствовал к ней такуюненависть, будто она причинила ему страшное зло. Потом он вернулся ксвоему тюку и взвалил его на спину. К середине дня он дошел до болота, где дичи было больше. Словнодразня его, мимо прошло стадо оленей, голов в двадцать, - так близко, чтоих можно было подстрелить из ружья. Его охватило дикое желание бежать заними, он был уверен, что догонит стадо. Навстречу ему попалась черно-бураялисица с куропаткой в зубах. Он закричал. Крик был страшен, но лисица,отскочив в испуге, все же не выпустила добычи. Вечером он шел по берегу мутного от извести ручья, поросшего редкимкамышом. Крепко ухватившись за стебель камыша у самого корня, он выдернулчто-то вроде луковицы, не крупнее обойного гвоздя. Луковица оказаласьмягкая и аппетитно хрустела на зубах. Но волокна были жесткие, такие жеводянистые, как ягоды, и не насыщали. Он сбросил свою поклажу и начетвереньках пополз в камыши, хрустя и чавкая, словно жвачное животное. Он очень устал, и его часто тянуло лечь на землю и уснуть; но желаниедойти до Страны Маленьких Палок, а еще больше голод не давали ему покоя.Он искал лягушек в озерах, копал руками землю в надежде найти червей, хотязнал, что так далеко на Севере не бывает ни червей, ни лягушек. Он заглядывал в каждую лужу и наконец с наступлением сумерек увидел втакой луже одну-единственную рыбку величиной с пескаря. Он опустил в водуправую руку по самое плечо, но рыба от него ускользнула. Тогда он сталловить ее обеими руками и поднял всю муть со дна. От волнения оноступился, упал в воду и вымок до пояса. Он так замутил воду, что рыбкунельзя было разглядеть, и ему пришлось дожидаться, пока муть осядет надно. Он опять принялся за ловлю и ловил, пока вода опять не замутилась.Больше ждать он не мог. Отвязав жестяное ведерко, он начал вычерпыватьводу. Сначала он вычерпывал с яростью, весь облился и выплескивал воду такблизко от лужи, что она стекала обратно. Потом стал черпать осторожнее,стараясь быть спокойным, хотя сердце у него сильно билось и руки дрожали.Через полчаса в луже почти не осталось воды. Со дна уже ничего нельзя былозачерпнуть. Но рыба исчезла. Он увидел незаметную расщелину среди камней,через которую рыбка проскользнула в соседнюю лужу, такую большую, что еенельзя было вычерпать и за сутки. Если б он заметил эту щель раньше, он ссамого начала заложил бы ее камнем, и рыба досталась бы ему. В отчаянии он опустился на мокрую землю и заплакал. Сначала он плакалтихо, потом стал громко рыдать, будя безжалостную пустыню, котораяокружала его; и долго еще плакал без слез, сотрясаясь от рыданий. Он развел костер и согрелся, выпив много кипятку, потом устроил себеночлег на каменистом выступе, так же как и в прошлую ночь. Перед сном онпроверил, не намокли ли спички, и завел часы. Одеяла были сырые и холодныена ощупь. Вся нога горела от боли, как в огне. Но он чувствовал толькоголод, и ночью ему снились пиры, званые обеды и столы, заставленные едой. Он проснулся озябший и больной. Солнца не было. Серые краски земли инеба стали темней и глубже. Дул резкий ветер, и первый снегопад выбелилхолмы. Воздух словно сгустился и побелел, пока он разводил костер икипятил воду. Это повалил мокрый снег большими влажными хлопьями. Сначалаони таяли, едва коснувшись земли, но снег валил все гуще и гуще, застилаяземлю, и наконец весь собранный им мох отсырел, и костер погас. Это было ему сигналом снова взвалить тюк на спину и брести вперед,неизвестно куда. Он уже не думал ни о Стране Маленьких Палок, ни о Билле,ни о тайнике у реки Диз. Им владело только одно желание: есть! Онпомешался от голода. Ему было все равно, куда идти, лишь бы идти поровному месту. Под мокрым снегом он ощупью искал водянистые ягоды,выдергивал стебли камыша с корнями. Но все это было пресно и не насыщало.Дальше ему попалась какая-то кислая на вкус травка, и он съел, скольконашел, но этого было очень мало, потому что травка стлалась по земле и еенелегко было найти под снегом. В ту ночь у него не было ни костра, ни горячей воды, и он залез пододеяло и уснул тревожным от голода сном. Снег превратился в холодныйдождь. Он то и дело просыпался, чувствуя, что дождь мочит ему лицо.Наступил день - серый день без солнца. Дождь перестал. Теперь чувствоголода у путника притупилось. Осталась тупая, ноющая боль в желудке, ноэто его не очень мучило. Мысли у него прояснились, и он опять думал оСтране Маленьких Палок и о своем тайнике у реки Дез. Он разорвал остаток одного одеяла на полосы и обмотал стертые докрови ноги, потом перевязал больную ногу и приготовился к дневномупереходу. Когда дело дошло до тюка, он долго глядел на мешочек из оленьейкожи, но в конце концов захватил и его. Дождь растопил снег, и только верхушки холмов оставались белыми.Проглянуло солнце, и путнику удалось определить страны света, хотя теперьон знал, что сбился с пути. Должно быть, блуждая в эти последние дни, онотклонился слишком далеко влево. Теперь он свернул вправо, чтобы выйти направильный путь. Муки голода уже притупились, но он чувствовал, что ослаб. Емуприходилось часто останавливаться и отдыхать, собирая болотные ягоды илуковицы камыша. Язык у него распух, стал сухим, словно ершистым, и во ртубыл горький вкус. А больше всего его донимало сердце. После несколькихминут пути оно начинало безжалостно стучать, а потом словно подскакивало имучительно трепетало, доводя его до удушья и головокружения, чуть не дообморока. Около полудня он увидел двух пескарей в большой луже. Вычерпать водубыло немыслимо, но теперь он стал спокойнее и ухитрился поймать ихжестяным ведерком. Они были с мизинец длиной, не больше, но ему неособенно хотелось есть. Боль в желудке все слабела, становилась все менееострой, как будто желудок дремал. Он съел рыбок сырыми, старательно ихразжевывая, и это было чисто рассудочным действием. Есть ему не хотелось,но он знал, что это нужно, чтобы остаться в живых. Вечером он поймал еще трех пескарей, двух съел, а третьего оставил назавтрак. Солнце высушило изредка попадавшиеся клочки мха, и он согрелся,вскипятив себе воды. В этот день он прошел не больше десяти миль, а наследующий, двигаясь только когда позволяло сердце, - не больше пяти. Ноболи в желудке уже не беспокоили его; желудок словно уснул. Местность былаему теперь незнакома, олени попадались все чаще и волки тоже. Очень частоих вой доносился до него из пустынной дали, а один раз он видел трехволков, которые, крадучись, перебегали дорогу. Еще одна ночь, и наутро, образумившись наконец, он развязал ремешок,стягивающий кожаный мешочек. Из него желтой струйкой посыпался крупныйзолотой песок и самородки. Он разделил золото пополам, одну половинуспрятал на видном издалека выступе скалы, завернув в кусок одеяла, адругую всыпал обратно в мешок. Свое последнее одеяло он тоже пустил наобмотки для ног. Но ружье он все еще не бросал, потому что в тайнике уреки Диз лежали патроны. День выдался туманный. В этот день в нем снова пробудился голод.Путник очень ослабел, и голова у него кружилась так, что по временам онничего не видел. Теперь он постоянно спотыкался и падал, и однаждысвалился прямо на гнездо куропатки. Там было четверо только чтовылупившихся птенца, не старше одного дня; каждого хватило бы только наглоток; и он съел их с жадностью, запихивая в рот живыми: они хрустели унего на зубах, как яичная скорлупа. Куропатка-мать с громким криком леталавокруг него. Он хотел подшибить ее прикладом ружья, но она увернулась.Тогда он стал бросать в нее камнями и перебил ей крыло. Куропаткабросилась от него прочь, вспархивая и волоча перебитое крыло, но он неотставал. Птенцы только раздразнили его голод. Неуклюже подскакивая и припадаяна больную ногу, он то бросал в куропатку камнями и хрипло вскрикивал, тошел молча, угрюмо и терпеливо поднимаясь после каждого падения, и террукой глаза, чтобы отогнать головокружение, грозившее обмороком. Погоня за куропаткой привела его в болотистую низину, и там онзаметил человеческие следы на мокром мху. Следы были не его - это онвидел. Должно быть, следы Билла. Но он не мог остановиться, потому чтобелая куропатка убегала все дальше. Сначала он поймает ее, а потом ужевернется и рассмотрит следы. Он загнал куропатку, но и сам обессилел. Она лежала на боку, тяжелодыша, и он, тоже тяжело дыша, лежал в десяти шагах от нее, не в силахподползти ближе. А когда он отдохнул, она тоже собралась с силами иупорхнула от его жадно протянутой руки. Погоня началась снова. Но тутстемнело и птица скрылась. Споткнувшись от усталости, он упал с тюком наспине и поранил себе щеку. Он долго не двигался, потом повернулся на бок,завел часы и пролежал так до утра. Опять туман. Половину одеяла он израсходовал на обмотки. Следы Биллаему не удалось найти, но теперь это было неважно. Голод упорно гнал еговперед. Но что, если... Билл тоже заблудился? К полудню он совсем выбилсяиз сил. Он опять разделил золото, на этот раз просто высыпав половину наземлю. К вечеру он выбросил и другую половину, оставив себе только обрывокодеяла, жестяное ведерко и ружье. Его начали мучить навязчивые мысли. Почему-то он был уверен, что унего остался один патрон, - ружье заряжено, он просто этого не заметил. Ив то же время он знал, что в магазине нет патрона. Эта мысль неотвязнопреследовала его. Он боролся с ней часами, потом осмотрел магазин иубедился, что никакого патрона в нем нет. Разочарование было так сильно,словно он и в самом деле ожидал найти там патрон. Прошло около получаса, потом навязчивая мысль вернулась к нему снова.Он боролся с ней и не мог побороть и, чтобы хоть чем-нибудь помочь себе,опять осмотрел ружье. По временам рассудок его мутился, и он продолжалбрести дальше бессознательно, как автомат; странные мысли и нелепыепредставления точили его мозг, как черви. Но он быстро приходил всознание, - муки голода постоянно возвращали его к действительности.Однажды его привело в себя зрелище, от которого он тут же едва не упал безчувств. Он покачнулся и зашатался, как пьяный, стараясь удержаться наногах. Перед ним стояла лошадь. Лошадь! Он не верил своим глазам. Ихзаволакивал густой туман, пронизанный яркими точками света. Он сталяростно тереть глаза и, когда зрение прояснилось, увидел перед собой нелошадь, а большого бурого медведя. Зверь разглядывал его с недружелюбнымлюбопытством. Он уже вскинул было ружье, но быстро опомнился. Опустив ружье, онвытащил охотничий нож из шитых бисером ножен. Перед ним было мясо и -жизнь. Он провел большим пальцем по лезвию ножа. Лезвие было острое, икончик тоже острый. Сейчас он бросится на медведя и убьет его. Но сердцезаколотилось, словно предостерегая: тук, тук, тук - потом бешеноподскочило кверху и дробно затрепетало; лоб сдавило, словно железнымобручем, и в глазах потемнело. Отчаянную храбрость смыло волной страха. Он так слаб - что будет,если медведь нападет на него? Он выпрямился во весь рост как можновнушительнее, выхватил нож и посмотрел медведю прямо в глаза. Зверьнеуклюже шагнул вперед, поднялся на дыбы и зарычал. Если бы человекбросился бежать, медведь погнался бы за ним. Но человек не двинулся сместа, осмелев от страха; он тоже зарычал, свирепо, как дикий зверь,выражая этим страх, который неразрывно связан с жизнью и тесно сплетаетсяс ее самыми глубокими корнями. Медведь отступил в сторону, угрожающе рыча, в испуге перед этимтаинственным существом, которое стояло прямо и не боялось его. Но человеквсе не двигался. Он стоял как вкопанный, пока опасность не миновала, апотом, весь дрожа, повалился на мокрый мох. Собравшись с силами, он пошел дальше, терзаясь новым страхом. Это былуже не страх голодной смерти: теперь он боялся умереть насильственнойсмертью, прежде чем последнее стремление сохранить жизнь заглохнет в немот голода. Кругом были волки. Со всех сторон в этой пустыне доносился ихвой, и самый воздух вокруг дышал угрозой так неотступно, что он невольноподнял руки, отстраняя эту угрозу, словно полотнище колеблемой ветромпалатки. Волки по двое и по трое то и дело перебегали ему дорогу. Но они неподходили близко. Их было не так много; кроме того, они привыкли охотитьсяза оленями, которые не сопротивлялись им, а это странное животное ходилона двух ногах, и должно быть, царапалось и кусалось. К вечеру он набрел на кости, разбросанные там, где волки настиглисвою добычу. Час тому назад это был живой олененок, он резво бегал имычал. Человек смотрел на кости, дочиста обглоданные, блестящие и розовые,оттого что в их клетках еще не угасла жизнь. Может быть, к концу дня и отнего останется не больше? Ведь такова жизнь, суетная и скоропреходящая.Только жизнь заставляет страдать. Умереть не больно. Умереть - уснуть.Смерть - это значит конец, покой. Почему же тогда ему не хочется умирать? Но он не долго рассуждал. Вскоре он уже сидел на корточках, держакость в зубах и высасывал из нее последние частицы жизни, которые ещеокрашивали ее в розовый цвет. Сладкий вкус мяса, еле слышный, неуловимый,как воспоминание, доводил его до бешенства. Он стиснул зубы крепче и сталгрызть. Иногда ломалась кость, иногда его зубы. Потом он стал дробитькости камнем, размалывая их в кашу, и глотать с жадностью. Второпях онпопадал себе по пальцам, и все-таки, несмотря на спешку, находил времяудивляться, почему он не чувствует боли от ударов. Наступили страшные дни дождей и снега. Он уже не помнил, когдаостанавливался на ночь и когда снова пускался в путь. Шел, не разбираявремени, и ночью и днем, отдыхал там, где падал, и тащился вперед, когдаугасавшая в нем жизнь вспыхивала и разгоралась ярче. Он больше не боролся,как борются люди. Это сама жизнь в нем не хотела гибнуть и гнала еговперед. Он не страдал больше. Нервы его притупились, словно оцепенели, вмозгу теснились странные видения, радужные сны. Он, не переставая, сосал и жевал раздробленные кости, которыеподобрал до последней крошки и унес с собой. Больше он уже не поднималсяна холмы, не пересекал водоразделов, а брел по отлогому берегу большойреки, которая текла по широкой долине. Перед его глазами были тольковидения. Его душа и тело шли рядом и все же порознь - такой тонкой сталанить, связывающая их. Он пришел в сознание однажды утром, лежа на плоском камне. Яркосветило и пригревало солнце. Издали ему слышно было мычание оленят. Онсмутно помнил дождь, ветер и снег, но сколько времени его преследоваланепогода - два дня или две недели, - он не знал. Долгое время он лежал неподвижно, и щедрое солнце лило на него своилучи, напитывая теплом его жалкое тело. "Хороший день", - подумал он. Бытьможет, ему удастся определить направление по солнцу. Сделав мучительноеусилие, он повернулся на бок. Там, внизу, текла широкая, медлительнаярека. Она была ему незнакома, и это его удивило. Он медленно следил за еетечением, смотрел, как она вьется среди голых, угрюмых холмов, еще болееугрюмых и низких, чем те, которые он видел до сих пор. Медленно,равнодушно, без всякого интереса он проследил за течением незнакомой рекипочти до самого горизонта и увидел, что она вливается в светлое блистающееморе. И все же это его не взволновало. "Очень странно, - подумал он, - этоили мираж, или видение, плод расстроенного воображения". Он еще болееубедился в этом, когда увидел корабль, стоявший на якоре посредиблистающего моря. Он закрыл глаза на секунду и снова открыл их. Странно,что видение не исчезает! А впрочем, нет ничего странного. Он знал, что всердце этой бесплодной земли нет ни моря, ни кораблей, так же как нетпатронов в его незаряженном ружье. Он услышал за своей спиной какое-то сопение - не то вздох, не токашель. Очень медленно, преодолевая крайнюю слабость и оцепенение, онповернулся на другой бок. Поблизости он ничего не увидел и стал терпеливождать. Опять послышались сопение и кашель, и между двумя островерхимикамнями, не больше чем шагах в двадцати от себя, он увидел серую головуволка. Уши не торчали кверху, как это ему приходилось видеть у другихволков, глаза помутнели и налились кровью, голова бессильно понурилась.Волк, верно, был болен: он все время чихал и кашлял. "Вот это по крайней мере не кажется, - подумал он и опять повернулсяна другой бок, чтобы увидеть настоящий мир, не застланный теперь дымкойвидений. Но море все так же сверкало в отдалении, и корабль был ясновиден. Быть может, это все-таки настоящее? Он закрыл глаза и стал думать -и в конце концов понял, в чем дело. Он шел на северо-восток, удаляясь отреки Диз, и попал в долину реки Коппермайн. Эта широкая, медлительная рекаи была Коппермайн. Это блистающее море - Ледовитый океан. Этот корабль -китобойное судно, заплывшее далеко к востоку от устья реки Маккензи, оностоит на якоре в заливе Коронации. Он вспомнил карту Компании Гудзоновазалива, которую видел когда-то, и все стало ясно и понятно. Он сел и начал думать о самых неотложных делах. Обмотки из одеяласовсем износились, и ноги у него были содраны до живого мяса. Последнееодеяло было израсходовано. Ружье и нож он потерял. Шапка тоже пропала, носпички в кисете за пазухой, завернутые в пергамент, остались целы и неотсырели. Он посмотрел на часы. Они все еще шли и показывали одиннадцатьчасов. Должно быть, он не забывал заводить их. Он был спокоен и в полном сознании. Несмотря на страшную слабость, онне чувствовал никакой боли. Есть ему не хотелось. Мысль о еде была даженеприятна ему, и все, что он ни делал, делалось им по велению рассудка. Оноторвал штанины до колен и обвязал ими ступни. Ведерко он почему-то небросил: надо будет выпить кипятку, прежде чем начать путь к кораблю -очень тяжелый, как он предвидел. Все его движения были медленны. Он дрожал, как в параличе. Он хотелнабрать сухого мха, но не смог подняться на ноги. Несколько раз онпробовал встать и в конце концов пополз на четвереньках. Один раз онподполз очень близко к больному волку. Зверь неохотно посторонился иоблизнул морду, насилу двигая языком. Человек заметил, что язык был нездорового, красного цвета, а желтовато-бурый, покрытый полузасохшейслизью. Выпив кипятку, он почувствовал, что может подняться на ноги и дажеидти, хотя силы его были почти на исходе. Ему приходилось отдыхать чуть некаждую минуту. Он шел слабыми, неверными шагами, и такими же слабыми,неверными шагами тащился за ним волк. И в эту ночь, когда блистающее море скрылось во тьме, человек понял,что приблизился к нему не больше чем на четыре мили. Ночью он все время слышал кашель больного волка, а иногда крикиоленят. Вокруг была жизнь, но жизнь, полная сил и здоровья, а он понимал,что больной волк тащится по следам больного человека в надежде, что этотчеловек умрет первым. Утром, открыв глаза, он увидел, что волк смотрит нанего тоскливо и жадно. Зверь, похожий на заморенную унылую собаку, стоял,понурив голову и поджав хвост. Он дрожал на холодном ветру и угрюмооскалил зубы, когда человек заговорил с ним голосом, упавшим до хриплогошепота. Взошло яркое солнце, и все утро путник, спотыкаясь и падая, шел ккораблю на блистающем море. Погода стояла прекрасная. Это началоськороткое бабье лето северных широт. Оно могло продержаться неделю, моглокончиться завтра или послезавтра. После полудня он напал на след. Это был след другого человека,который не шел, а тащился на четвереньках. Он подумал, что это, возможно,след Билла, но подумал вяло и равнодушно. Ему было все равно. В сущности,он перестал что-либо чувствовать и волноваться. Он уже не ощущал боли.Желудок и нервы словно дремали. Однако жизнь, еще теплившаяся в нем, гналаего вперед. Он очень устал, но жизнь в нем не хотела гибнуть; и потому,что она не хотела гибнуть, человек все еще ел болотные ягоды и пескарей,пил кипяток и следил за больным волком, не спуская с него глаз. Он шел следом другого человека, того, который тащился начетвереньках, и скоро увидел конец его пути: обглоданные кости на мокроммху, сохранившем следы волчьих лап. Он увидел туго набитый мешочек изоленьей кожи - такой же, какой был у него, - разорванный острыми зубами.Он поднял этот мешочек, хотя его ослабевшие пальцы не в силах былиудержать такую тяжесть. Билл не бросил его до конца. Ха-ха! Он ещепосмеется над Биллом. Он останется жив и возьмет мешочек на корабль,который стоит посреди блистающего моря. Он засмеялся хриплым, страшнымсмехом, похожим на карканье ворона, и больной волк вторил ему, унылоподвывая. Человек сразу замолчал. Как же он будет смеяться над Биллом,если это Билл, если эти бело-розовые, чистые кости - все, что осталось отБилла? Он отвернулся. Да, Билл его бросил, но он не возьмет золота и нестанет сосать кости Билла. А Билл стал бы, будь Билл на его месте,размышлял он, тащась дальше. Он набрел на маленькое озерко. И, наклонившись над ним в поискахпескарей, отшатнулся, словно ужаленный. Он увидел свое лицо, отраженное вводе. Это отражение было так страшно, что пробудило даже его отупевшуюдушу. В озерке плавали три пескаря, но оно было велико, и он не могвычерпать его до дна; он попробовал поймать рыб ведерком, но в концеконцов бросил эту мысль. Он побоялся, что от усталости упадет в воду иутонет. По этой же причине он не отважился плыть по реке на бревне, хотябревен было много на песчаных отмелях. В этот день он сократил на три мили расстояние между собой икораблем, а на следующий день - на две мили; теперь он полз начетвереньках, как Билл. К концу пятого дня до корабля все еще оставалосьмиль семь, а он теперь не мог пройти и мили в день. Бабье лето ещедержалось, а он то полз на четвереньках, то падал без чувств, и по егоследам все так же тащился больной волк, кашляя и чихая. Колени человекабыли содраны до живого мяса, и ступни тоже, и хотя он оторвал две полосыот рубашки, чтобы обмотать их, красный след тянулся за ним по мху икамням. Оглянувшись как-то, он увидел, что волк с жадностью лижет этоткровавый след, и ясно представил себе, каков будет его конец, если он самне убьет волка. И тогда началась самая жестокая борьба, какая толькобывает в жизни: больной человек на четвереньках и больной волк, ковылявшийза ним, - оба они, полумертвые, тащились через пустыню, подстерегая другдруга. Будь то здоровый волк, человек не стал бы так сопротивляться, но емубыло неприятно думать, что он попадет в утробу этой мерзкой твари, почтипадали. Ему стало противно. У него снова начинался бред, сознание туманилигаллюцинации, и светлые промежутки становились все короче и реже. Однажды он пришел в чувство, услышав чье-то дыхание над самым ухом.Волк отпрыгнул назад, споткнулся и упал от слабости. Это было смешно, ночеловек не улыбнулся. Он даже не испугался. Страх уже не имел над нимвласти. Но мысли его на минуту прояснились, и он лежал, раздумывая. Докорабля оставалось теперь мили четыре, не больше. Он видел его совсемясно, протирая затуманенные глаза, видел и лодочку с белым парусом,рассекавшую сверкающее море. Но ему не одолеть эти четыре мили. Он этознал и относился к этому спокойно. Он знал, что не проползет и полумили. Ивсе-таки ему хотелось жить. Было бы глупо умереть после всего, что онперенес. Судьба требовала от него слишком много. Даже умирая, он непокорялся смерти. Возможно, это было чистое безумие, но и в когтях смертион бросал ей вызов и боролся с ней. Он закрыл глаза и бесконечно бережно собрал все свои силы. Онкрепился, стараясь не поддаваться чувству дурноты, затопившему, словноприлив, все его существо. Это чувство поднималось волной и мутилосознание. Временами он словно тонул, погружаясь в забытье и силясьвыплыть, но каким-то необъяснимым образом остатки воли помогали ему сновавыбраться на поверхность. Он лежал на спине неподвижно и слышал, как хриплое дыхание волкаприближается к нему. Оно ощущалось все ближе и ближе, время тянулось безконца, но человек не пошевельнулся ни разу. Вот дыхание слышно над самымухом. Жесткий сухой язык царапнул его щеку словно наждачной бумагой. Рукиу него вскинулись кверху - по крайней мере он хотел их вскинуть - пальцысогнулись как когти, но схватили пустоту. Для быстрых и уверенных движенийнужна сила, а силы у него не было. Волк был терпелив, но и человек был терпелив не меньше. Полдня онлежал неподвижно, борясь с забытьем и сторожа волка, который хотел егосъесть и которого он съел бы сам, если бы мог. Время от времени волназабытья захлестывала его, и он видел долгие сны; но все время, и во сне инаяву, он ждал, что вот-вот услышит хриплое дыхание и его лизнет шершавыйязык. Дыхание он не услышал, но проснулся оттого, что шершавый языккоснулся его руки. Человек ждал. Клыки слегка сдавили его руку, потомдавление стало сильнее - волк из последних сил старался вонзить зубы вдобычу, которую так долго подстерегал. Но и человек ждал долго, и егоискусанная рука сжала волчью челюсть. И в то время как волк слабоотбивался, а рука так же слабо сжимала его челюсть, другая рукапротянулась и схватила волка. Еще пять минут, и человек придавил волкавсей своей тяжестью. Его рукам не хватало силы, чтобы задушить волка, ночеловек прижался лицом к волчьей шее, и его рот был полон шерсти. Прошлополчаса, и человек почувствовал, что в горло ему сочится теплая струйка.Это было мучительно, словно ему в желудок вливали расплавленный свинец, итолько усилием воли он заставлял себя терпеть. Потом человек перекатилсяна спину и уснул. На китобойном судне "Бедфорд" ехало несколько человек из научнойэкспедиции. С палубы они заметили какое-то странное существо на берегу.Оно ползло к морю, едва передвигаясь по песку. Ученые не могли понять, чтоэто такое, и, как подобает естествоиспытателям, сели в шлюпку и поплыли кберегу. Они увидели живое существо, но вряд ли его можно было назватьчеловеком. Оно ничего не слышало, ничего не понимало и корчилось на песке,словно гигантский червяк. Ему почти не удавалось продвинуться вперед, нооно не отступало и, корчась и извиваясь, продвигалось вперед шагов надвадцать в час. Через три недели, лежа на койке китобойного судна "Бедфорд", человексо слезами рассказывал, кто он такой и что ему пришлось вынести. Онбормотал что-то бессвязное о своей матери, о Южной Калифорнии, о домикесреди цветов и апельсиновых деревьев. Прошло несколько дней, и он уже сидел за столом вместе с учеными икапитаном в кают-компании корабля. Он радовался изобилию пищи, тревожнопровожал взглядом каждый кусок, исчезавший в чужом рту, и его лицовыражало глубокое сожаление. Он был в здравом уме, но чувствовал ненавистько всем сидевшим за столом. Его мучил страх, что еды не хватит. Онрасспрашивал о запасах провизии повара, юнгу, самого капитана. Они безконца успокаивали его, но он никому не верил и тайком заглядывал вкладовую, чтобы убедиться собственными глазами. Стали замечать, что он поправляется. Он толстел с каждым днем. Ученыекачали головой и строили разные теории. Стали ограничивать его в еде, ноон все раздавался в ширину, особенно в поясе. Матросы посмеивались. Они знали, в чем дело. А когда ученые сталиследить за ним, им тоже стало все ясно. После завтрака он прокрадывался набак и, словно нищий, протягивал руку кому-нибудь из матросов. Тотухмылялся и подавал ему кусок морского сухаря. Человек жадно хватал кусок,глядел на него, как скряга на золото, и прятал за пазуху. Такие жеподачки, ухмыляясь, давали ему и другие матросы. Ученые промолчали и оставили его во покое. Но они осмотрелипотихоньку его койку. Она была набита сухарями. Матрац был полон сухарей.Во всех углах были сухари. Однако человек был в здравом уме. Он толькопринимал меры на случай голодовки - вот и все. Ученые сказали, что этодолжно пройти. И это действительно прошло, прежде чем "Бедфорд" стал наякорь в гавани Сан-Франциско.Популярность: 90, Last-modified: Wed, 06 Oct 2004 15:55:07 GMT
