В день похорон моего отца светило солнце. Телефон в доме моих друзей разрывался от звонков людей, живших в этом городе и знавших отца, которым хотелось выразить сочувствие, и моих друзей из Англии с противоположными комментариями. Одна из моих подруг забронировала билет, чтобы приехать и поддержать меня, и я чувствовала облегчение, что со мной рядом будет хотя бы один человек, понимающий мои чувства.
Мой дядя, которого я не видела с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать, собирался приехать вместе со своими сыновьями. На следующий день после смерти отца я позвонила ему и поговорила с ним в первый раз за тридцать лет.
Было очевидно, что хоронили человека, который пользовался популярностью. Для всех он был «стариной Джо», человеком, который хорошо выглядел и покорял своим обаянием даже в восемьдесят, человеком, которого в последний путь провожал весь город и которому все хотели отдать дань уважения в последний раз.
Фотография Джо появилась в местных газетах вместе со статьей, описывавшей его победу на очередном любительском турнире по гольфу и его легендарное владение бильярдным кием. Никто не вспоминал о неуправляемом нраве моего отца, проявлявшемся во вспышках ярости, когда он проигрывал в бильярд, пропускал удар в гольфе или когда ему казалось, что его не уважают. Все помнили обаятельную улыбку, красноречие и шарм Джо Магуайра.
Что помнит о нем его младший брат? — спрашивала я себя. Что рассказывает о нем своим сыновьям — племянникам моего отца и моим кузенам?
Я оделась с особой тщательностью, не в знак уважения отцу, а в качестве защитного оружия. Я надела черный костюм, подходящие к нему туфли и выбрала сумочку. Потом я вымыла и высушила свои светлые мелированные волосы и старательно нанесла макияж. Узнают ли они меня? Ведь сейчас от маленькой Антуанетты осталось совсем немного.
Они больше не посмеют травить меня. И я больше никогда не увижу ее лица, не почувствую ее слез и не разделю ее ночных кошмаров. Последний раз я видела в зеркале ее взгляд три года назад. Но в глубине души я знала, что она все еще живет во мне — где-то глубоко внутри, в уголке, который мы скрываем даже от самих себя, — и никогда не покинет меня. В тот день я постоянно ощущала ее присутствие. Я чувствовала ее желание, чтобы о ней вспомнили, и ее злость из-за неспособности возненавидеть человека, который разрушил ее жизнь.
Когда-то много лет назад родственники отца были также и родными Антуанетты, но они встали на сторону Джо и изгнали ее из своих сердец. У меня к ним не осталось никаких чувств. Сердце уже давно не болело от тоски по ним, а раны, которые когда-то кровоточили из-за их отказа от меня, уже давно затянулись. В первый раз со времен детства мне предстояло увидеть их.
Из зеркала на меня смотрело отражение Тони, успешной бизнес-леди. На ее лице читалось выражение решимости, и было ясно, что это единственный образ, который им предстоит увидеть.
Священник, которому предстояло проводить церемонию, был тот же самый, что и на похоронах моей матери. Именно ему я изливала душу перед ее смертью три года назад, когда воспоминания угрожали поглотить меня целиком. Сначала он отказывался вести эту церемонию, аргументируя это тем, что мой отец не относился к его церковному приходу, но я уговорила его. Я знала, что он помнит те дни, которые я проводила в хосписе у матери. Я сидела у ее постели, когда рак, с которым она боролась в течение последних двух лет, наконец победил. Именно там ежедневные визиты моего отца почти разрушили защитный барьер, который я установила вокруг Антуанетты, призрака моего детства. Священник все отлично понимал, когда я пришла к нему смущенная и обезумевшая, и мне казалось, что я снова превращаюсь в испуганного ребенка. С моей помощью он узнал, каким человеком на самом деле был мой отец, какой вред он причинил близким, разрушив их жизни и при этом совсем не чувствуя раскаяния.
Я сказала священнику, что мне необходимо его присутствие. Его сила и доброта оказали бы мне поддержку, в которой я так нуждалась, чтобы сыграть свою роль и в последний раз исполнить дочерний долг. Священник знал лучше меня, что вместе с отцом я хочу похоронить свое прошлое. Мы оба вспоминали мрачные похороны моей матери, на которых отец отказался пригласить гостей в дом после церемонии и не организовал стол с закусками и напитками где-нибудь в другом месте. В тот день люди, которые присутствовали на похоронах, которые пришли поддержать меня, сразу же разошлись по домам, и им даже не предложили выпить чаю. А мой отец направился в паб. Это мрачное прощание казалось неслыханным для гостеприимной Ирландии. Даже тогда он не променял свой клуб на мою мать. Казалось, будто тех лет, которые она прожила в Ирландии, не существовало.
Но и после такого вероломства «старина Джо» оставался с незапятнанной репутацией. Разве он не был бедным вдовцом, который ухаживал за женой в течение многих лет ее болезни? Разве он не делал это один, без всякой помощи со стороны дочери, которая в это время купалась в роскоши? Дочери, которая редко покидала Англию и приехала только один раз, чтобы помочь, когда Рут и так была окружена заботой в больнице?
Город решил, что его похороны будут совсем другими. Когда я приехала, некоторые городские жители уже начали собираться перед похоронным залом. Они расступились из уважения к женщине, которая, по их мнению, должна была горевать больше всех, и пропустили меня вперед. Я знала, что они дадут мне несколько минут, чтобы побыть наедине с отцом, попрощаться и немного успокоиться, прежде чем последуют за мной.
Я поднялась по ступенькам, как и три года назад, и вошла в небольшое помещение, где стояло несколько рядов стульев, и на каждом находился молитвенник. Я посмотрела на отца, лежавшего в открытом гробу, и ничего не почувствовала, кроме уныния из-за окончания этого периода моей жизни.
Казалось, будто он спит. Его густые окрашенные волосы были зачесаны набок, а сквозь приоткрытые губы, уголки которых были приподняты наподобие легкой улыбки, виднелась полоска вставных зубов. Его лицо было снова красивым благодаря искусной работе гримера. У меня было жуткое ощущение, будто отец присутствует в этой комнате, мечтая о счастливых временах, когда ему никто не будет мешать. Я чувствовала, что его дух все еще витает в воздухе, презирая и высмеивая меня в последний раз.
За день до похорон я дала ключ от дома отца одному из его друзей с просьбой выбрать какую-нибудь подходящую одежду, в которой можно было бы похоронить его. Я не могла заставить себя войти в его спальню, открыть его шкаф и притронуться к его вещам. По крайней мере, пока я не увижу собственными глазами, что его больше нет.
Его друг сделал замечательный выбор. На отце был серый шерстяной костюм со свежим платком в тон, выглядывавшим из нагрудного кармана, а армейский галстук был завязан ровным узлом под воротничком тщательно выглаженной рубашки кремового цвета. На груди гордо красовались медали, которыми его наградили во время войны, напоминая о том, что он был одним из бравых ирландских солдат, добровольно ушедших на фронт, чтобы воевать за честь своей родины.
«Старина Джо» выглядел благородно и был готов принимать посетителей, которые пришли попрощаться с ним и проводить в последний путь, а я, его дочь, как и полагается, встала у гроба.
Вошли родственники отца во главе с моим дядей. Впервые за тридцать лет мы снова оказались в одной комнате. Мы не виделись с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. Хотя мой дядя был меньше ростом и стройнее моего отца, он так сильно был на него похож, что я чуть было не лишилась мужества. Его роскошные седые волосы были зачесаны назад, открывая непроницаемое лицо, такое же как у его брата и отца. Дядя уставился на гроб. Если даже он и чувствовал какие-либо эмоции при виде брата, которого когда-то любил и которым восхищался, то не показывал их.
Он повернулся и отошел в сторону, а я уверенной походкой подошла к нему и сказала:
— Здравствуй, дядя. Спасибо, что пришел.
Затем я протянула ему руку в знак приветствия.
Он избегал смотреть мне в глаза и вяло коснулся моей руки, имитируя рукопожатие. Не глядя на меня, он пробормотал:
— Здравствуй.
Не сказав ни слова, без каких-либо комментариев или слов сочувствия, дядя отошел на другую сторону комнаты. Его сыновья и племянники последовали за ним, и я поняла, что ничего не изменилось.
Надеялась ли я наладить отношения с родственниками? Наверное, в глубине души — да. С нейтральной улыбкой я приветствовала следующего гостя, который ждал, чтобы подойти к гробу. Люди подходили один за другим, наклонялись и смотрели в лицо отца, а потом занимали свои места. Комнату наполнили тихие голоса. У некоторых в руках были носовые платки, чтобы смахнуть навернувшуюся слезу.
Директор похоронного бюро, высокий, прекрасно сложенный мужчина, который был очень добр ко мне во время организации похорон моей матери, почувствовал, что что-то не так, и подошел к родственникам отца, чтобы сообщить им, что после похорон будет накрыт стол и он надеется увидеть их там. Они вежливо, но категорично отказались. Они пришли лишь с одной целью — увидеть Джо, их брата, дядю и кузена. Его дочь по-прежнему оставалась для них чужой. Меня отделял от них не просто проход, а целая пропасть, существовавшая много лет, — и я мгновенно это почувствовала. Я стояла одна, глядя на гроб отца. Казалось, он смотрел на меня, и его улыбка в моем воображении выглядела насмешливой. Я снова слышала слова, которые он повторял так много раз: «Люди станут плохо к тебе относиться, если ты им расскажешь, Антуанетта. Все осудят тебя».
И в нескольких шагах находилась семья, которая действительно меня осудила. Моя подруга, увидев, что я стою одна, подошла ко мне и встала рядом. Она нежно улыбнулась мне в знак любви и поддержки, и моя уверенность вернулась вновь. Я выбросила из головы этот голос из прошлого вместе с сожалениями, которые не позволяла себе чувствовать в течение тридцати лет, и продолжила приветствовать остальных гостей — горожан, которые выражали уважение моему отцу и оказывали поддержку мне, его дочери.
Мое внимание привлекла женщина, которая стояла поодаль, как будто желая побыть наедине со своими мыслями. Ей было около семидесяти лет, ее короткие седые волосы были стильно уложены на затылке, а прекрасно скроенный черный костюм подчеркивал точеную фигуру. У нее была красивая осанка — годы не согнули ее спину. Вокруг нее витал дух элегантности, и она привлекала к себе внимание в небольшом помещении похоронного зала. Было видно, что паутинка морщин у ее глаз и рта отражает милый, веселый характер, но сейчас на ее лице была одна лишь грусть. Она задумчиво смотрела на гроб.
Ее скорбь тронула меня, но, когда она заметила мой взгляд, на ее лице появилось выражение беспокойства и муки. Я ободряюще улыбнулась, и она решилась подойти ко мне. Я слегка дотронулась до ее руки, так как видела, что сейчас она не способна говорить. Она, полагая, что я была также удручена горем, присела рядом и взяла молитвенник.
Оставим все разговоры на потом, подумала я, ожидая, пока придет священник. Когда он вошел и встал на свое место, в комнате воцарилась тишина. Он повернулся к собравшимся и начал отпевание.
Когда служба подошла к концу, гроб запечатали, и я знала, что видела лицо своего отца в последний раз. Голос, который мучил меня десятилетиями, наконец замолчал. Пришло время идти на кладбище, чтобы посмотреть, как гроб зароют в землю.
Для всех остальных людей этот день был днем его похорон, но для меня это было прощание с Ирландией. Сегодня в последний раз я пойду на кладбище и в последний раз буду улыбаться друзьям своего отца, которым нравилось то, что он делал, но которые не знали его как человека. Я увижу могилу, на которую никогда больше не приду и за которой не буду ухаживать. Она порастет травой, и мои родители, лежащие вместе навечно, будут наконец забыты.
Мой отец указал в завещании, которое подписала также и моя мать перед смертью, что хочет разделить с ней место на кладбище. Ее гроб был зарыт, холм покрыт травой, скрывающей ее могилу от посторонних глаз, а сбоку было оставлено место для могилы отца. Во время короткой церемонии на кладбище, когда гроб опустили в землю, я, не обращая внимания на разговоры, стояла рядом. Родственники отца со склоненными головами заняли место с противоположной стороны.
Только я знала, что последний букет цветов, который я положила на крышку гроба в тот день, был предназначен для моей матери. Я все еще горевала о женщине, жизнь которой он разрушил. Я скучала по той матери, какой она была когда-то, и оплакивала отношения, которых у нас никогда не было.
В тот день я увидела, что гроб отца поместили в землю первым. К своему удовлетворению, я подумала, что гроб матери должен оказаться сверху. Теперь у нее будет вечное превосходство над ним, горько думала я.
Короткая церемония погребения подошла к концу, и гроб начали засыпать землей. Мой дядя уже бросил первую пригоршню на деревянную крышку. На следующее утро женщины будут восхищаться цветами, покрывающими могилу в доказательство популярности этого человека.
Но меня не будет среди них.
Я видела, как уезжают мои родственники, и знала, что больше никогда не увижу их. Я села в черный лимузин, направляющийся во главе череды машин в клуб «Британский легион».
Мой отец было гордостью Ларне. Он ушел из жизни уважаемым человеком, которым восхищались все жители города. Клуб «Британский легион» предложил взять на себя организацию стола после церемонии и тактично спросил моего разрешения. Я с благодарностью согласилась. Они приготовили великолепное угощение с поистине ирландской щедростью. Деревянные столы ломились от яств. Должно быть, женщины Ларне готовили с раннего утра, потому что все блюда, стоящие передо мной, были домашнего приготовления. На одном конце находились горы сэндвичей, маленькие колбаски, тонко порезанные куски пирога со свининой, порции кур-гриль и вазочки с салатами, а на другом конце располагался огромный ассортимент выпечки, начиная от воздушных домашних кексов и заканчивая тяжелыми фруктовыми тортами, которые были очень популярны в дни моего детства. Бисквиты, пропитанные сладким хересом, были щедро покрыты сотнями тысяч ярких точек из густого желтого заварного крема, а сбоку стояли горшочки с кремом для дополнительной порции холестеринового лакомства. И конечно, везде стояло множество чайников с крепким чаем, который добровольцы усердно разливали по белым керамическим чашкам.
Всем бросилось в глаза отсутствие родственников отца. Они уехали, не извинившись и без объяснения причин. Я знала, что их отъезд вызвал удивление, но не дала никаких объяснений.
Я чувствовала, что родным отца, знавшим, каким он был на самом деле, очень трудно общаться с людьми, видевшими его в другом свете. А может быть, они не смогли перебороть своего желания держаться от меня на расстоянии. Какой бы ни была причина, я почувствовала, как ноют от боли старые, давно зажившие шрамы, и ощутила приступ одиночества и отчуждения, как в старые времена. Взяв себя в руки, я смешалась с толпой друзей своего отца.
Мужчины, которые мимо чайников с чаем прошли в бар, предпочитая что-нибудь покрепче, рассказывали истории о «старине Джо» и делились своими воспоминаниями о нем. Под вечер их лица раскраснелись, походка стала размашистей, а поступь менее твердой. Их голоса становились все более и более хриплыми, а истории — шумными.
В тот день я узнала, что отец не только был лучшим игроком в гольф в любительском клубе и блестяще играл в бильярд, но и выиграл кубок лучшего танцора бальных танцев за много лет до смерти моей матери. В последние годы именно он был королем на ежемесячных танцевальных вечерах в клубе «Британский легион» и приглашал на танцы женщин одну за другой. Я вспомнила, как мать рассказывала мне о том вечере, когда они познакомились и он вскружил ей голову на танцах. Моя мать попала в плен его обаяния и жила с этим чувством пятьдесят лет.
Моя стеснительная мать, которая никогда не считала себя привлекательной, была не единственной женщиной, которой отец вскружил голову. Я догадывалась, но старалась не думать об этом, пока не осознала, что он делал это в непосредственной близости от дома. Среди шумных разговоров, взрывов смеха и неправдоподобных историй имя моей матери ни разу не упомянулось. Уже через три года после ее смерти от нее не осталось даже тени воспоминаний.
«Британский легион» всегда был центром его жизни. Рут не любила алкоголь и редко ходила туда. В тот день все говорили только о Джо, а о его жене, с которой он прожил пятьдесят лет, никто даже не вспомнил.
Меня представили его партнерше по танцам, и я узнала имя пожилой женщины, которую видела в похоронном зале. Я скрыла обиду, которую чувствовала за свою мать, и вежливо улыбнулась.
Она взяла мою руку, готовая расплакаться:
— О, Антуанетта, можно мне вас так называть? Ваш отец столько рассказывал о вас. Мне кажется, будто я хорошо вас знаю.
Не задумываясь, я ответила с улыбкой на лице:
— Теперь все называют меня Тони.
Я не могла сказать ей, что этим именем меня постоянно называл только отец и что Антуанеттой звали маленького испуганного ребенка, а не меня.
— Я буду так скучать по Джо, — продолжала она. — Извините, дорогая, вы, должно быть, тоже ужасно страдаете по поводу этой утраты.
С этими словами она в знак сочувствия сжала мою руку.
Я отдала ей часы отца, которые мне вернули в больнице. Я видела, как ей дорог этот памятный сувенир, и понимала, что Джо занимал особое место в ее жизни.
Женщина улыбнулась мне. Было видно, что ей очень хочется продолжить нашу беседу. Возможно, потому что я была последней ниточкой, связывающей ее с мужчиной, который был так важен для нее.
— Знаете, я сама уже бабушка, у моей дочки двое малышей. Они приезжают ко мне почти каждые выходные.
Я увидела радость на ее лице при воспоминании о внуках и почувствовала, как по моей спине пробежала ледяная дрожь. Как хорошо удалось моему отцу скрыть свое истинное лицо.
Она снова говорила мне, как ей будет его не хватать, полагая, что эти слова утешат меня. Она не знала, что я тосковала лишь по незримым узам, связывающим меня с родителями. Эти узы были не видны невооруженным глазом, но они были такими крепкими, словно сделанными из стали. И вот наконец они оборвались.
