Венок из золотых цветов

* * *

Я учусь грустить, улыбаясь.
Слишком много печальных историй,
Разветвляясь и пересекаясь,
Все они ведут в крематорий
(c)Fleur «Пепел»

Сегодня на залитом солнцем цветочном поле было как-то особенно тихо и прекрасно.
Стоял ранний, едва проклюнувшийся август. Даже не стоял, а лениво так перекатывался большим золотистым шаром с одного холма на другой, и везде ему не нравилось, и всё время надо было ползти куда-то дальше за горизонт, но делать это было настолько лениво, что даже наступающая на пятки осень не смогла бы пошевелить этого осоловелого громадного зверя, чьё зевание, казалось, усыпило в этот вечер каждого земного жителя.
Где-то вдалеке свистели свирелями и переливались стеклянными молоточками птицы, но их крик был уже не таким бодрым и приветственным, как с утра. Сейчас это звучало, как последняя застольная песня перед тем, как все гости поочерёдно встанут из-за стола и разойдутся восвояси. И где-то впереди, за холмами, наверное, потихоньку шевелили ушами длиннолапые зайцы, предвкушая ночную прогулку, и переливчатые царственные фазаны хвастались друг перед другом своим ослепительным в свете уходящего света оперением... И все были сыты, все были тихи и довольны. Всё замерло в воздухе, повиснув на тысячах прозрачных ниточек, и каждый взгляд был устремлён на запад, где сейчас из-за них багровело от смущения солнце.
На фоне чистого розоватого неба поместье на вершине холма казалось ещё более неприступным и тёмным, чем обычно. Огромное старое здание, призванное вызывать восхищение одним лишь коротким взглядом на богатство своей архитектуры, сейчас смотрелось до смешного нелепо, со всем своим садом, огороженным тонкими силуэтами ворот, со всеми этими странными статуями и потухшими ещё вчера фонарями.
Джеймс никогда не понимал, зачем это всё нужно вдали от суетливого города, посреди этой чудесной долины, да ещё и рядом с этим прекрасным лугом, где они сейчас были.
Мальчишка сидел на примятой сухой траве, аккуратно подвернув под себя ноги и чуть сдвинув чудаковатую шляпу на бок, чтобы не мешала поднимать глаза на меняющееся, как хамелеон, небо. Руки с короткими сильными пальцами на ощупь искали среди травы полевые цветы, которых вокруг было в достатке, аккуратно обрывали почти у корня, складывали рядом, так, чтобы можно было легко достать при случае. Он тоже подвергся этому чародейству августа, этой вечерней дремоте. Но несмотря на то, что издалека мальчик мог вообще показаться спящим, он не отрывал глаз от маячащей в высокой траве фигурки, совсем маленькой, но уже достаточно взрослой, чтобы бегать вокруг и ловить запоздавших, к несчастью для себя, домой бабочек. Видимо, тренировка шла успешно: стоило ожившему цветку сесть на своего пока что несвободного от корней собрата, как маленький брат Джеймса кидался вперёд и схлопывал ладони лодочкой, так, чтобы бабочка потом немного потрепыхалась внутри и оказалась на свободе.
Джеймс улыбался. Он почти всегда улыбался, так непринуждённо и спокойно, как будто знал всё и даже больше, и этого ему хватало на то, чтобы встречать любую вольность своей судьбы с распростёртыми в объятиях руками и вежливой приветственной улыбкой. Многие не понимал этого, как не понимали многих вещей в своей жизни, но мирились с этим так же легко, как сам Джеймс.
Тем временем, четырёхлетний охотник снова бухается куда-то глубоко траву, чтобы на пару секунд утонуть в цветах, а затем вынырнуть и попятиться от разбуженного этой суетой жука. Тот с недовольным ворчанием делает над юным исследователем предупредительный круг и убирается спать куда-то в другое место. Джеймс прикрыл глаза. Теперь о существовании младшего брата напоминал лишь неровный ритм травяного шороха и весёлых вздохов. Птицы пели со стороны леса. Жук где-то наверху никак не мог прекратить жаловаться на пропущенный послеобеденный сон. Пушистый шмель сел на один из колокольчиков рядом и, покопавшись, выудил оттуда желтоватую пыльцу, а затем, непонимающе слушая по дороге жучьи жалобы, полетел обратно за холмы.
Тем временем, со стороны поместья от чёрного силуэта дома отделилась высокая человеческая фигурка. Отделилась, выскочила за приоткрытую калитку ворот, и, быстро преодолевая последние футы грунтовой дороги, свернула в траву. Привычно огибая куст репейника и осиное гнездо, которое вот уже два года не могли вывести с его прежнего (а теперь уже по праву законного) места, человек в длинном тёмном плаще заспешил через луг по направлению к дремавшему Джеймсу и борющемуся с высокой травой Дэниелу.
Со стороны это могло показаться странным зрелищем; высокий молодой человек с идеально вылизанными волосами, чьей внешности могли бы позавидовать многие городские франты, сминая дикие кустики и не жалея дорогой обуви, спешит через поле, причём с лёгкостью человека, который делает это каждый день. Наверное, стоило бы старой экономке или дворецкому увидеть то, как их молодой хозяин скачет среди цветов, уподобляясь некоей божьей твари, они бы немедленно вызвали врачей или городовых, а к ним в придачу - пожарных, только бы всем своим видом показать, насколько они против такого ненадлежащего поведения со стороны того, кого они уже хотели считать своим мудрым и властным покровителем.
Тем временем, Джеймс не оборачивается, когда слышит совсем рядом хруст немилосердно сминаемой травы и шорох дорогого шёлка, а вместе с ним — тяжёлое дыхание добравшегося до своей цели парня. Подросток лет шестнадцати вскидывает голову, поправляя окончательно испорченную причёску, и откидывая за спину неудобно лезущий под ноги, как собака, плащ. Затем утрамбовывает себе место, скидывает ползущего по штанине муравья и садится рядом с мальчиком, который медленно связывает между собой два фиолетовых цветка.
Дэниел словно и не замечает его, всё носится за какой-то серенькой бабочкой. Джеймс поднимает веки, оборачивается, улыбается, но теперь уже по-другому - радостно и тепло. Парень отвечает ему вымотанной полуулыбкой, отводит глаза и смотрит куда-то в кусты, затем обращает взгляд прозрачных серых глаз к низкорослым синеватым цветам перед собой. Кое-как он освобождает туго застёгнутый рукав рубашки от двух пуговиц, позволяет колючей траве заползти на запястье и предплечье, пробраться под одежду. Затем проводит пальцами по траве, будто по чьим-то волосам, задумчиво срывает головку колокольчика, заглядывает внутрь.
Джеймс знай себе плетёт. Один цветок за другим входят в узловатую зелёную косичку, неуклюжие на первый взгляд пальцы не рвут и не мнут ни одного лепестка, и кажется, будто бы все они срослись вместе прямо на земле.
Так они сидят минуту, две, три. Дэниелу надоедает беготня. Он следует примеру старших и, плюхнувшись вниз, начинает изучать муравейник, где последние рабочие спешат по своим ячейкам до захода солнца.
И снова эта прозрачная, будто сотканная из тончайших паутинок тишина.
- Красиво, - замечает словно невзначай старший из мальчишек. Джеймс приподнимает веки, следит некоторое время за его взглядом, обращённым к грани горизонта, затем с улыбкой кивает:
- Да... красиво.
Повисает неловкая пауза, в которую заговоривший первым парень поправляет смятый плащ и волосы, а затем набирает за одно движение рукой целый пучок фиолетовых цветов, начинает перебирать их пальцами. Джеймс некоторое время следит за ним, только теперь уже с тенью прежней улыбки.
Почему-то именно сейчас, в это мгновение, в свете заходящего солнца вид старшего брата показался ему каким-то особенно вымученным, более усталым, чем обычно. Незажившие вчерашние царапины около щеки поблёскивали запёкшимся красным цветом, водянисто-прозрачные глаза расфокусированно бродили вдоль цветочного моря, спотыкаясь и всё время пошатываясь. Даже в голосе послышалась какая-то отдалённая надломленность, словно первый слабый хруст ещё не надломившейся до конца, но уже готовой к этому ветки. Вечно исполосованные вдоль и поперёк кисти бледных рук с тонкими пальцами чуть подрагивали, а может быть, просто показалось из-за рябящей травы... И всё это, конечно же, мелочи, всё это было бы неважно, не будь они собой; не будь Джеймс Джеймсом, а его брат - его братом. И можно было продолжать молчать, не поднимать неприятный разговор в такой чудесный вечер. Но мальчик с венком, уже зная ответ, всё равно тихо, словно бы боялся, что его издалека услышит Дэниел, спросил:
- Он снова тебя вымотал, да?
Старший не отвечает. Некоторое время он просто так же размыто созерцает севшую рядом бабочку, затем, словно очнувшись ото сна, небрежно поводит плечом и дёргает уголком рта. Джеймсу знаком этот жест. Как правило, он означает, что беспокоиться не о чем, что всё это пустяк и не стоит вообще тратить слова на такие темы. Но Джеймс видит, ясно видит, что слова сейчас нужны. Брат выглядит так, будто хочет поговорить, но не хочет, чтобы младший снова выслушивал его. И Джеймса это даже немного раздражает.
- Аластор, пожалуйста, не молчи, - он делает ещё одну попытку достучаться.
Аластор смотрит на возящегося неподалёку Дэниела. Смотрит, не отрываясь, как удав на кролика. Или, что лучше сказать, как тигрица на своего тигрёнка; пристально, без злобы, с внимательностью и готовностью броситься на помощь, стоит маленькому существу напротив упасть. Джеймс проследил за его взглядом, и в его голове медленно созрела мысль о том, что сейчас может обдумывать про себя старший брат. Он ради любопытства снова перевёл глаза на юного наследника и только сейчас заметил, что тонкие губы мальчика сжались в крепкую ровную струнку, глаза чуть сузились, как у готового нападать кота, а свободная от цветов рука сжалась в кулак. Аластор был красив, но в гневе, особенно в этом тихом, молчаливом гневе, он был просто великолепен.
Джеймс перестал улыбаться и пристально поглядел на старшего брата. Тот ещё пару секунд сидел так, затем сделал шумный выдох и уронил куда-то перед собой:
- Нет. Я лучше сам стану для него тренировочной куклой.
Аластор открыл глаза и вернулся к смятым цветкам, не обращая внимания на то, как его младший брат ещё около минуты сидит молча, перестав даже плести свой венок, и переводит взгляд от Дэниеля к нему и наоборот.
Ему нравится называть их младшими братьями. Не сводными, не друзьями, именно младшими братьями.
С того самого момента, как отец... нет, с того самого момента, как Сэмюэль начал звать их ошибками, Аластор понял, что должен обращаться к ним только, как к младшим братьям.
Аластор поднял перед собой немного рваный венок и откинулся на спину, глядя на хитросплетение мёртвых растительных тел. Небо над головой начинало наливаться сизым свинцом. Он прикрыл глаза и прислушался к шелесту ветра, прячущегося в дебрях поля.
А казалось, что совсем ещё недавно был холодный октябрь...