Зима в этом году оказалась на редкость бесснежной и морозной, а порывы сильного ветра продували любую одежду. Самое разумное, что может сделать человек в такую погоду – не выходить из дома. Так я и поступил этим вечером. Запасясь бутылкой коньяка и черным шоколадом, я засел за компьютером. Поговаривают, что пить в одиночестве – первый признак грядущего алкоголизма. Смею вас заверить, врут. Человек не может всё время оставаться трезвым, если он не мазохист. Иногда нужно размягчить сознание, чтобы спокойно вспомнить былое и подумать о грядущем. Шумные компании для этого не подходят, в них никто и никогда не оставит тебя один на один со своими мыслями. Для воспоминаний и размышлений необходимо три составляющих: коньяк, одиночество и меланхолия.
Полноценно насладиться ими мне не дал звонок домофона. Неспешной походкой, успевшей стать шаткой от нескольких бокалов коньяка, я поплёлся в прихожую. Более неподходящего времени для своего визита ночной гость выбрать не мог. Сняв трубку домофона, я грубо произнёс:
- Что нужно?
- Впусти, милок, погреться, – ответил мне очень ласковый голос старушки.
Было в этом голосе нечто особо теплое, родное, хорошо знакомое, на какое-то мгновение мне показалось, что я говорю с собственной бабушкой.
- Вы к кому? – поинтересовался я, стараясь говорить как можно вежливее.
- Милок, впусти погреться, – ответил мне всё тот же ласковый голос.
Я включил экран домофона. У двери подъезда стояла старушка, одетая в грязный пуховой платок и старую меховую дублёнку. Платок был когда-то белоснежным, а сейчас полностью бурый с небольшими налипшими на нем комками грязи, под ним шапка на пару размеров меньше, такие обычно носят подростки. Она выглядела абсолютно беспомощной, замерзшей и обреченной умереть от холода, если я не впущу её в подъезд. В моём воображении появилась картинки о том, как дворник утром находит её окоченевшее тело, потом вокруг тела образуется толпа зевак, затем уже я, выводя из дома, вижу мёртвое тело несчастной, всеми брошенной старухи, жизнь которой я мог спасти нажатием одной кнопки.
- Впусти, милок, погреться, – произнёс ласковый, родной голос.
Я, не мешкая, нажал кнопку, открывающую дверь в подъезд.
Продолжать пить мне полностью расхотелось. Порывшись двадцать минут на кухне, я нашел банку с растворимым кофе. Банка конечно же была на столе, прямо перед глазами. Ну, где же ещё может быть вещь, которую долго ищешь? Включив газовую плиту на максимум, я направился набирать чайник. Раздался дверной звонок. Да уж, сегодня ночь визитов.
Заглянув в глазок, я увидел ту же самую старушку, которую недавно впустил в дом.
- Впусти, милок, погреться, – произнес невероятно ласковый, самый родной и близкий голос. А в голове вновь появились картинки о том, как я, утром направляясь в магазин, нахожу прямо перед своей дверью тело несчастной, старой женщины. Тело женщины, которую я бы мог спасти, не будь я такой эгоистичной мразью, мне всего лишь нужно было впустить в её квартиру. Волны раскаяния накатили на меня, а на глазах выступили слёзы.
- Милок, впусти погреться, – произнес самый родной голос на свете, оборвав моё видение.
Поворачивая дверной замок, я был полностью уверен, что открываю дверь СВОЕЙ бабушке, тело которой я найду утром, прямиком у двери, если не впущу сейчас.
Моя рука замерла, когда замок был уже наполовину открыт, а в душе зародилось очень нехорошее предчувствие, которое мой разум, отуманенный коньяком, не мог осмыслить. В происходящем было что-то абсолютно неправильное. Повернув замок в исходное положение, я отшатнулся от двери. Ко мне начало возвращаться ощущение реальности. Я вспомнил, что моя бабушка умерла, когда мне было 11 лет, а впустить себя в квартиру простит абсолютно незнакомая женщина.
- Впусти, милок, погреться, – вновь произнес, такой же ласковый и родной голос. Но на это раз ничего, кроме возрастающей тревоги, он не вызвал.
Так и не решившись открыть или отойти от двери, я стоял возле неё уже 15 минут, а просьбы всё звучали и звучали. Тон голоса оставался всё таким же ласковым, что не на шутку пугало. Человек не может стоять под дверью 15 минут и просить его впустить, ни разу не изменив интонацию, нечем не выдав своё раздражение. Так не бывает. На 100% уверенный в том, что никогда не открою старушке дверь, я, наконец, решился взглянуть в дверной глазок.
Поношенные кирзовые сапоги, меховая дублёнка и пуховой платок, с налипшей на нём грязью. Только теперь из платка торчала длинная, как у лисы, морда с кроваво-красными глазами и рядом острых клыков.
- Впусти, милок, погреться, – прозвучало у меня в голове, при этом морда не двигала челюстями, лишь хищно оскалилась, зная, что я смотрю на неё.
- Иди нахрен! – неожиданно для самого себя прокричал я, не отрываясь от глазка.
Тварь издала утробное рычание и кинулась усердно молодить дверь большими когтистыми лапами.
