А то вот еще какой разговор происходил все у того же забора. Раиса казалась озабоченной больше обыкновенного.
-- Пять копеек кочан капусты - да и кочан-то "махенький-премахенький"...- говорила она, подперши рукою подбородок. Вон как дорого! А за шитье деньги еще не получены.
-- Тебе кто должен?- спросил Давыд.
-- Да все та же купчиха, что за валом живет.
-- Эта, что в шушуне зеленом ходит, толстая такая?
-- Она, она.
-- Вишь, толстая! От жира не продышится, в церкви так даже паром от нее шибает, а долги не платит!
-- Она заплатит... только когда? а то вот еще, Давыдушко, новые у меня хлопоты. Вздумал отец мне сны свои рассказывать. Ты ведь знаешь, косноязычен он стал: хочет одно слово промолвить, ан выходит другое. Насчет пищи или чего там житейского - мы уже привыкли, понимаем: а сон и у здоровых-то людей непонятен бывает, а у него - беда! Я, говорит, очень радуюсь; сегодня все по белым птицам прохаживался; а господь бог мне пукет подарил, а в пукете Андрюша с ножичком. Он нашу Любочку Андрюшей зовет. Теперь мы, говорит, будем здоровы оба. Только надо ножичком - чирк! Эво так - и на горло показывает. Я его не понимаю; говорю: хорошо, родной, хорошо; а он сердится, хочет мне растолковать, в чем дело. Даже в слезы ударился.
-- Да ты бы ему что-нибудь такое сказала,- вмешался я,- солгала бы что-нибудь.
-- Не умею я лгать-то,- отвечала Раиса и даже руками развела.
И точно: она лгать не умела.
-- Лгать не надо,-заметил Давыд,- да и убивать себя тоже не след. Ведь спасибо никто тебе не скажет? Раиса поглядела на него пристально.
-- Что я хотела спросить у тебя, Давыдушко, как надо писать: штоп?
-- Что такое: штоп?
-- Да, вот, например: я хочу, штоп ты жив был.
-- Пиши: ша, твердо, он, буки, ер!
-- Нет,- вмешался я,- не ша, а червь!
-- Ну все равно; пиши червь! А главное - сама-то ты живи!
-- Мне бы хотелось писать правильно,- заметила Раиса и слегка покраснела.
Она, когда краснела, тотчас удивительно хорошела.
-- Пригодиться оно может... Батюшка, в свое время, как писал... На удивление! Он и меня выучил. Ну, теперь он даже буквы плохо разбирает.
-- Ты только у меня живи,- повторил Давыд, понизив голос и не спуская с нее глаз. Раиса быстро глянула на него и пуще покраснела.- Живи ты... а писать... пиши, как знаешь... О черт, ведьма идет! (Ведьмой Давыд звал мою тетку.) И что ее сюда носит?.. Уходи, душа!
Раиса еще раз глянула на Давыда и убежала. Давыд весьма редко и неохотно говорил со мною о Раисе, об ее семье, особенно с тех пор, как начал поджидать возвращения своего отца. Он только и думал что о нем - и как мы потом жить будем. Он живо его помнил и с особенным удовольствием описывал мне его.
-- Большой, сильный, одной рукой десять пудов поднимает... Как крикнет: "Гей, малый!" - так по всему дому слышно. Славный такой, добрый... и молодец! Ни перед кем, бывало, не струсит. Отличное было наше житье, пока нас не разорили! Говорят, он теперь совсем седой стал, а прежде такой же был рыжий, как я. Си-н-лач!
Давыд никак не хотел допустить, что мы останемся в Рязани.
-- Вы-то уедете,- заметил я,- да я-то останусь.
-- Пустяки! Мы тебя с собой возьмем.
-- А с отцом-то как быть?
-- Отца ты своего бросишь. А не бросишь - пропадешь.
-- Что так?
Давыд не отвечал мне и только нахмурил свои белые брови.
-- Вот как мы уедем с батькой,- начал он снова,- найдет он себе хорошее место, я женюсь...
-- Ну, это еще не скоро,- заметил я.
-- Нет, отчего же? Я женюсь скоро.
-- Ты?
-- Да, я; а что?
-- Уж нет ли у тебя невесты на примете?
-- Конечно, есть.
-- Кто же она такая?
Давыд усмехнулся.
-- Какой ты, однако, бестолковый! Конечно, Раиса.
-- Раиса!- повторил я с изумлением.- Ты шутишь!
-- Я, брат, шутить и не умею и не люблю.
-- Да ведь она годом тебя старше?
-- Что ж такое? А впрочем, бросим этот разговор.
-- Позволь мне одно спросить,- промолвил я,- знает она, что ты собираешься на ней жениться?
-- Вероятно.
-- Но ты ей ничего не открывал?
-- Что тут открывать? Придет время, скажу. Ну, баста!
Давыд встал и вышел из комнаты. Оставшись наедине, я подумал... подумал... и решил, наконец, что Давыд поступает как благоразумный и практический человек; и мне даже лестно стало, что я друг такого практического человека!
А Раиса, в своем вековечном черном шерстяном платьице, мне вдруг показалась прелестной и достойной самой преданной любви!
