Первое, что я помню от своей недолгой жизни из глубокого детства – это ветки голых деревьев, перекрестно извивающихся за окном, мое маленькую ручку, опирающуюся на оконную решетку, когда-то стоявшую в каждом окне. Я стояла на подоконнике, мама была рядом.
Не знаю, сколько мне тогда было лет, но сейчас, когда я начинаю урывками вспоминать, мне кажется, что в моей кудрявой голове была именно такая мысль: «Я уже такая взрослая!»
Гордость за себя пробирала по каждой складочке, каждому изгибу. В голове витало что-то новое, я даже дышала не так, как раньше.
Интересно, с чего я решила, что больше не маленькая? Наверное, потому что подоконник был высоко от пола.
Закрываешь глаза- темно. Открываешь и запечатлеешь новый кадр, и вкладываешь в альбом с сотней различных снимков.
Когда я стала старше, и цифра моего возраста вновь сменилась, я часто ходила с бабушкой по магазин вместе с братом. Мы всегда с ним спорили и ругались за место рядом с бабушкой с той стороны, в которой у нее не было сумки. Крики до посинения, топот, охрипшее бабушкино горло, а в итоге я иду со стороны сумки. Многие воспримут это за глупость, но для нас рука без сумки, рука – место под солнцем, бабушкиным солнцем. Рука, которая крепко держала твои маленькие пальчики, и ты мог прочувствовать мягкую бабушкину ладонь, не способную загрубеть от постоянной готовки, и никакой бесчувственный ремешок не был преградой для этого.
Она как-то сказала мне: Если ты умнее, взрослее, то уступи! Ни к чему спорить по пустякам.
Конечно, мне хотелось быть в ее глазах идеальной, показать, что я уже совсем немаленький ребенок, но почему-то радости особой не ощущалось. Я ведь оказалась со стороны сумки, и моя рука вынужденно ютилась с широкими ручками, а брат весело высовывал свой язык и показывал мне и всем на свете.
В один из обыкновенных дней моего существования мы стояли в небольшой очереди в аптеке. Было душно, и я потягивала мокрый, от зимнего дыхания, шерстяной шарф. Людей было не много, а очередь продвигалась не спеша, будто она размером с Китайскую стену. Стоять так долго было невыносимо: ноги заламывались, и каждый невольно начинал плясать, потопывая сапогами.
Мне стало скучно, и я начала рассматривать людей, окружающих меня. Только это были люди как люди, однородная масса, толпа, которая так же в изнеможении ожидала, когда они наконец сделают еще шаг, приближающий их к запотевшему окошку, в котором виднелось унылое лицо продавщицы.
Ближе всего стояла женщина, смотревшая в пол, а не как все, на каждый раз сменявшегося покупателя. Она смирно стояла в сторонке, вне очереди, и, судя по всему, она даже не подозревала об этом. Возможно, человек, за которым она когда-то заняла место, уже давно расплатился за белые коробочки, и, наверное, сидел на своем пыльном диване и кашлял, закрывая окно.
Женщина совсем не замечала, что творится вокруг. Ее вытеснили, отбросили из этого непонятного потока, как ненужную вещь. Ее темные глаза были чем-то опечалены. Ее никто не замечал, но я видела, как дрожала ее рука вместе с бумажным пакетом.
Я смотрела на нее, и она тускнела в моих глазах все больше. И вот передо мной была только зеленая аптечная стенка.
Я все хотела заглянуть к ней в глаза, но видела лишь слабые отблески света от еле светившейся лампочки.
Она стояла не шевелясь. С ее впалой щеки медленно скатилась и распласталась на полу рваная слеза. Рука задрожала сильнее, пакет смялся, громко шурша в ее истощенной руке. Никто ничего не видел, пока она неожиданно не припала на колени, судорожно переминая своими костями воздух.
-Вам плохо? – подошло к ней пару человек: Что с вами?
Кто-то сунул ей в руку измятый желтый платок с разорванной канвой. В аптеке поднялся гул.
Нет, ну почему нельзя просто помочь ей? Купите ей уже наконец лекарство! И она точно сразу заулыбается. Я бы так и сделала.
Подошедшие люди вывалились с конца очереди, и теперь просто стояли над женщиной. Кто-то нервно отплясывал чечетку.
Я подумала, что может у нее что-нибудь болит. Ведь не просто так она в аптеку пришла, а тут такая очередь. Я бы тоже расплакалась.
Я сделала шаг, потом еще, подошла к ней близко-близко. Женщина обессиленно взглянула на меня бледная, как смерть, и я увидела ее глаза: они на самом деле были очень темные. Ей будто самого света было мало, и зрачок поглощал отцветшую радужку, расширяясь и расширяясь.
Тут мне перехотелось спрашивать ее о чем-то, мне захотелось уйти из аптеки: надоело стоять в очереди.
Все же у нее ничего не болело. Или же болело, но когда я стукалась об качели во дворе, слезы катились градом, и я все время хваталась за шишку. А ее лицо, выражение лица было таким мучительным, словно она каждый день стукается об эти несчастные качели, словно давно привыкла и больше не сопротивлялась, отдавая себя накопившейся боли. Люди, недавно стоявшие около женщины, спешили вернуться в бесконечную серую толпу, на место, которое они долго отстаивали, а мне не хотелось. В груди творилось что-то непонятное, будто это я там сидела на коленях на мокрой плитке, постоянно роняя чей-то платок.
Через пять минут бабушка купила все необходимое, и мы устало попятились домой.
О произошедшем я много думала и спустя несколько лет не раз возвращала свое сознание к этому моменту. Когда ты маленький, большие взрослые кажутся такими сильными. Я не понимала: неужели у этой женщины, у взрослого человека, произошло что-то настолько страшное, что она перестала быть как все, перестала видеть и слышать, что и все. Она стояла тогда, словно опустошённая, как если бы ее сознание покинула душную аптеку, оставив тело. И слеза выкатилась откуда-то из далека. Наверное, то место намного лучше зеленых стен: ее слеза, прошедшая большой путь из души до тела, была прозрачнее тонкой корки льда.
С каждым годом мне все меньше хотелось взрослеть. Но что может понимать маленький ребенок?
В одну из шестнадцати прожитых мной зим, вовремя ремонта моего детского сада, я перешла в другой. Там было много незнакомых детей, которые были и старше, и младше. Но мне повезло, что моя лучшая подруга попала в эту группу вместе со мной.
Я помню, что воспитательница нас откровенно недолюбливала, не разрешая брать новые игрушки, заявляя, что они куплены для ее детей, которые вернуться весной. Что в тех детях было такого особенного? Они были умнее, красивее или обладали большим, нежели мы? Это сейчас, я с уверенностью могу сказать, что для воспитательницы мы были чужие дети, оставленные на временную заботу, и она боялась, что мы ненароком сломаем игрушки, приготовленные для ее родных маленьких человечков, которых она давно знает и, возможно, любит.
Но мог ли знать об этом маленький ребенок, которому просто приглянулись новые яркие пластмассовые машинки и паровозики?
Случилась так, что моя подруга заболела в один из дней и отсутствовала, должно быть, несколько недель. Мне было непривычно одной, поэтому я сдружилась с девочкой, которая была младше меня. Это вышло случайно: я просто подошла к ней или что-то сказала, и она привязалась ко мне почти сразу, будто давно этого ждала. Она всегда держала меня за руку, а я укладывала ее спать, помогала одеваться и учила обуваться, потому что она этого не умела и путала левый и правый ботинки. На вид ей было три годика, а может и меньше. Она стала всюду следовать за мной, как хвостик.
Вскоре Настя, моя подруга, оправилась от своей болезни и благополучно вернулась в детский сад.
До сих пор мне не ясны причины, да и, наверное, я никогда не смогу понять себя, но я перестала нянчиться с маленькой девочкой. Первое время она все также ходила за мной, не понимая, почему я избегаю ее, не замечаю, больше не притрагиваюсь, и смотрела на меня своими лучезарными глазенками. Она не давала никому себя одевать и укладывать, но и сама не делала этого, ждав меня на лавочке перед каждой прогулкой.
Единственный момент, который мне четко врезался в память, как игла, пронзающая ткань, я и сейчас вспоминаю, и мое сердце скрепит. Наступил тихий час, и маленький ребенок ждал, когда я приду, чтобы спокойно заснуть в своей кроватке, но я не пришла. Она плакала и звала меня, подняв шум на всю спальную комнату, но я не приходила.
Воспитательница ругалась, пытаясь успокоить ее, бросая в мою сторону презрительный взгляд: Ну зачем? Зачем ты приучила ее к себе? Зачем ты это сделала?
А что я? Она злостно повторяла это, будто я совершила что-то гадкое и ужасное, словно я поступила как мать, бросившая своего ребенка.
А что я? Будто бы я сделала это специально. Но ведь я была таким же ребенком. Я не знала, зачем «приручила» эту девочку, зачем потом отказалась от нее, точно так же, как и эта девочка не знала, зачем я была ей нужна.
До сих пор вспоминая, мне становиться ужасно стыдно. Мне казалось, что я предала чистую и невинную душу, которая так рано познала предательство. Словно клеем приклеила ее к себе просто однажды обратив на нее долгожданное внимание, прицепив мертвой хваткой, а потом оторвала больно с руками и ногами, несмотря на слезы.
Скорей всего, я не смогла быть одной, и тут передо мной появилась эта маленькая тихоня, бесцельно шатающаяся по площадке следом за воспитателем.
Ответственность. Все взрослые должны быть ответственными. Осознавая все это, мне так не хочется взрослеть. Зачем быть взрослым, переживать что-то невыносимо болезненное, отвечать за кого-то, нести этот груз на себе, быть безразличным к чужим чувствам, использовать кого-то ради себя любимых, ни за что не уступать, когда это необходимо, и уступить из вежливости, когда нужно было бороться.
Быть маленьким проще. Пока ты еще ребенок, ты не видишь, что происходит за огромной ширмой настоящей жизни. Ты просто есть, ты просто существуешь, и тебе этого достаточно. Но и такие мысли не сделают никого счастливым.
Сейчас я нахожусь в том возрасте, когда уже не маленькая, но еще и не взрослый человек. В один день мне не хочется понять: Я больше не ребенок, уже не девочка, и не найти в себе все то, что в детстве казалось обыденным, заставляя сердце быстро биться, разгоняя по лицу даже не красноватый, а розовый оттенок краски, и блестеть большие глаза. Потерять детскую искренность, простоту чувств, не способных горячо возненавидеть – все это пугает.
Маленький принц Экзюпери всегда был для меня примером и человеческим эталоном. Он был маленьким, но понимал намного больше вечно бегущих, ничего не видящих вокруг себя взрослых. Я всегда время от времени вспоминаю его слова, представляю его взъерошенные золотистые волосы, звонкий смех, ни с чем не сравнимую улыбку и вечно вопрошающий обо всем на свете любопытный взгляд.
И мне никак не хочется расстаться с этим принцем, живущим в глубине моей души. Останется только пройти по полю чрез густую траву, щекочущую запястья рук, мимо лисий норы, сквозь колючий сад прекрасных роз, обогнув пустынные пески напрямик к озеру. Взглянуть в него, рассматривая ночное звездное небо, тихо шепчущее знакомые фразы мальчика. Увидеть сияющей свет падающего погибшего тела, а может свет от летящего сквозь галактики мальчика, летящего домой к своей любимой. Запомнить этот момент и закрыть глаза, чтобы дальше больше ничего не видеть, и не вкладывать новые снимки. Остаться там на илистом берегу, слушая шелест ветра, и больше не поднимать своих век затем уж, чтобы более не разочароваться, чтобы более не видеть своего взросления, чтобы никогда смиренно не стать одним целым с этим серым миром.
Конец.
