Как только Грейнджер произнесла эту фразу, меня передернуло так, будто ток прошел через всё мое тело, через все мои клетки. Я сделал шаг к ней, но услышал какой-то шорох и... испугался. Снова. Как тогда, лет пять-шесть назад. Мерлин, какой же я трус.
Я развернулся и ушел из коридора в свою комнату. Она была права - я не патрулировал этаж. Я просто услышал её тихий голос, её наставления самой себе не бояться и спокойно дойти до кухни. Ей оставалось пройти всего пару шагов, когда я встретил её. Начал оскорблять её, как всегда это делал, хотя не смел.
Моя комната снова встретила меня теплом и уютом, несмотря на то, что она находилась в подземельях. Камин уютно потрескивал, окон не было. Оно и логично - моя комната уходила куда-то под воды черного озера. Хоть оно и находилось на расстоянии, но коридоры подземелий, как выяснилось, вели загадочный и замысловатый лабиринт.
Я лег на кровать и закрыл глаза. Я видел. Я видел себя на астрономической башне, сидел и плакал, как мальчишка, над приговором отца. Его оправдали. Святой Поттер. Моя мать, мне было жаль её. Ей жить с этим тираном, который то ли любил её до ненависти, то ли ненавидел до очень странной и ненормальной любви. Он не поменял своих убеждений даже после смерти Реддла. Да, Реддл. Буду называть его именно так, как назвала его дура мать. Отец до сих пор считал грязнокровок ничтожествами. Но теперь его мнение слушала только больная, эмоционально выжатая как лимон, мать. Она любила Люциуса. С первых дней. Когда только встретила в первый раз, глупая девчонка. Если бы она тогда знала, за какое чудовище она выходит замуж. Я надеялся, верил в то, что Азкабан поможет избавиться от этого тирана. Так нет же, его отпустили. Он жил в поместье, но что гораздо страшнее - он жил во мне.
Я сидел на холодном полу, облокотившись о каменную стену. В руках я держал письмо от Нарциссы. Оно было написано красивым почерком, но капли крови впитались в пергамент - ей становилось еще хуже. В письме она говорила, что отец нанял колдомедиков, чтобы ей помочь и ей становится лучше. «Пусть только попробует не приложить усилий, чтобы вылечить мать. Я его уничтожу собственными руками», - думал я тогда и плакал. Я кричал. Выкрикивал слова ненависти отцу, Тому Реддлу. И тогда боковым зрением я заметил едва заметное шевеление. Я поднял голову и заметил там её. Эту грязнокровную гриффиндорку. Она испугалась, но она была такой живой на фоне мертвого мира. Её щеки порозовели, глаза заблестели и расширились. Она прошептала что-то вроде «Прости, я не хотела» и поспешила ретироваться. Но я остановил её.
- Останься, Грейнджер, - она пошла еще быстрее, и мне пришлось перейти на крик. Наверное, именно он и напугал её, заставив остановиться. - Стой! Ты что, оглохла? Пожалуйста. Останься.
И она осталась. Молча подошла, я постелил ей свою теплую мантию, и она села рядом.
- Не задавай, пожалуйста, вопросов, - она вдохнула, и я тогда подумал, что она обязательно что-то спросит, а я не хотел ей ничего объяснять. Но дальше она сделал то, от чего я внезапно опешил. Она. Меня. Обняла. Крепко. Просто прижала моё трясущееся, плачущее тело к своему. Тогда я впервые узнал, чем пахнет Грейнджер. Детством. Она пахнет мёдом, которым угощала меня эльфийка Динки втайне от родителей, теплым молоком с печеньем, которое мне на ночь приносила мама. Каким-то шампунем и духами с ванилью. О да. Этот запах ванили, которой издавал каждый сантиметр её кожи. Но об этом позднее. Ваниль, которую добавляют в пирожное или кексы, которые пекли наши эльфы. Вот так она пахла, и я прижал её к себе в ответ. Она замерла, кажется, забыла, как дышать. Ветер трепал её волосы, они попадали мне в глаза, на губы. Закрыл глаза, и выдохнул.
Она выдохнула в ответ, а я успокоился. Вдруг этот случай с оправданием стал такой мелочью, ведь мать счастлива, и появился шанс, что отец действительно её вылечит, и она расцветёт. Я выпустил её из своих объятий, и только сейчас заметил еще не до конца высохшие дорожки от слез. Она тоже плакала в тот вечер, только на другом конце башни, поэтому мы не пересеклись раньше.
- Спасибо, Малфой.
- Спасибо, Грейнджер.
Мы разошлись, но та частичка теплоты, которую она оставила у меня в сердце, грела меня. Я её хранил, оберегая от любых сквозняков. Но все-таки не уберег.
Мы начали встречаться на астрономической башне все чаще и чаще. Это было что-то вроде места, о встрече на котором не договариваются. Она рассказывала, как у неё прошел день; я раньше терпеть не мог, как это делала Панси. Но, чертов соплохвост, Грейнджер это делала как-то по-другому. Вроде те же слова, но звучало это иначе. Тогда я понял, как сильно я попал. Попал в капкан любви. Я любил её это воронье кудрявое гнездо, я любил её заливистый смех, я любил её белые ровные зубы, я любил её карие глаза, у которых, когда она смеялась, образовывались маленькие морщинки. Да, та война всех изменила. И эта её чуть поседевшая прядь волос. Я любил её руки, она старалась скрывать шрам, оставленный Беллатрисой. Однажды она, очень сильно жестикулируя, не заметила, как рукав приподнялся, оголяя страшный шрам. Тогда я перехватил её руку и поцеловал каждую букву этого пошлого, грязного слова, смотря ей в глаза. Оно так и осталось на её руке, как клеймо. Магические раны редко заживают. Я винил в этом себя, я себя за это ненавидел.
Время шло, все наши случайные встречи давно превратились в закономерность. Мы сидели рядом в библиотеке, и когда рядом были её друзья, она незаметно брала меня за руку под столом и, улыбаясь, краснела. А я просто смотрел на неё. Я смотрел на неё в большом зале, на совместных уроках, во дворе, когда она танцевала. Эта её по-настоящему женская легкость. Я видел её. Она позволяла мне её увидеть, и я был ей за это благодарен. Но в один момент все резко изменилось. Я это понял, когда по Хогвартсу начали гулять слухи про меня и Грейнджер. Мне стало стыдно. Тогда я в первые испугался, что она перестанет со мной общаться. В конечном итоге, я не знал, связывает ли её что-то с Роном, и эта мысль съедала меня изнутри. Я ревную? Я впервые тогда задал себе этот вопрос, и ответ был «Да». Хотел, чтобы она всегда была рядом со мной, не с Уизли, ни, тем более, с Поттером. Но для себя я решил, что должен быть аккуратен. Заботился не о себе - о ней. Боялся, что она не хочет ничего афишировать, что эти слухи будут лишними.
Потом был Хэллоуин. Перед ним всем было разрешено прогуляться по Хогсмиду, выбрать себе наряд, и я решил устроить для неё праздник. Приглашать её на прогулку я боялся, вдруг получу отказ? Забини, как назло, исчез куда-то с младшей Гринграсс. Мне тогда показалось странным, что она позвала его посидеть в «Трёх метлах» и «пропустить по стаканчику глинтвейна». Насколько я помнил, Гринграсс была из достаточно аристократичной семьи и выражаться так было не в её стиле, но да ладно. Этот вечер должен был стать идеальным для неё и меня. Я искал реквизиты, декорации, в конечном счёте, астрономическая башня была украшена как никогда ранее, ну, по крайне мере, я так думал.
В костюме какого-то маггловского вампира никто меня не узнал, кроме неё. Но она, Мерлиновы кальсоны, как она была прекрасна в тот вечер. Она выпрямила и уложила свои непослушные волосы, надела маску, сверкающую от света софитов и свечей Большого зала. Чудесное серебристое платье с открытой спиной струилось мягкой переливающейся тканью до пят. Я подошел к ней, пригласил на танец. Она подошла ко мне, и на ухо прошептала:
- Малфой, я знаю, что это ты.
- От заучки Грейнджер ничего не скроешь?
- Почему же? Скроешь. Просто это как-то очевидно, что ты нарядишься вампиром. Тем более, - хихикая, добавила она, - это сделала половина вашего факультета.
В танце, положив руку на её талию, я отметил, какая у неё нежная, бархатная кожа. Мы кружили сначала в середине танцпола, потом я стал продвигаться ближе к выходу и увел из большого зала.
- Малфой, куда ты меня ведешь?
- Грейнджер, ты можешь быть чуть терпеливее? - раздраженно спрашивал я.
- А вдруг ты ведешь меня...ммм...
- Убивать? - она резко остановилась. - Да успокойся ты, Грейнджер. Ты останешься целой и невредимой, я обещаю.
Перед входом я закрыл ей глаза.
- А это еще зачем? - я чувствовал, как она начинает дрожать на ветру - даже перед входом ветер гулял во всю - и накинул на неё свой вампирский плащ. Открыл дверь. Снял повязку с её глаз, бережно развязывая маску...
Её глаза загорелись. Она медленно входила на этот маленький балкончик, освещенный сотней маленький огоньков, переливающихся разными цветами. Маленький столик с двумя бокалами огневиски и легкой закуской (мне стоило уйму времени уговорить домовиков приготовить именно то, что мне было нужно) слегка леветировал над полом.
- Боже, Драко...
После этой фразы, мне будто сорвало голову. Я улетел. Чувствовал невообразимое чувство полета. На её губах застыло моё имя. Никогда ранее я и предположить не мог, что моё имя может звучать так красиво. За это, я готов был сделать для неё все. Если бы в ту же секунду она попросила меня спрыгнуть с этой немыслимой высоты, я бы это сделал, только бы она еще раз повторила моё имя, но не тут-то было. Я повернул её к себе, и только сейчас заметил, что она вздрагивает, всхлипывая.
- Эй, ты чего? Плачешь?
- Ну, знаешь, слёзы радости, - произнесла она и добавила шепотом. - Мне никто и никогда не устраивал таких сюрпризов...
Я обнял её. Впервые сам. А дальше её губы накрыли мои таким легким, нежным поцелуем. В тот вечер я потерял голову, она потеряла честь. Мы провели замечательный вечер, плавно переходящий в прекрасную ночь. Это как окунаться в прохладную воду жарким днём, это как теплое молоко с печеньем перед сном, как мёд Динки. Запретно. Волшебно. Потрясающе. Мерлин, она была чиста. Чиста передо мной как белый лист. Я видел, ей было больно, она морщилась, закусывала губу - и мне было стыдно за это. Я не ожидал такого поворота событий, но, когда проснувшись утром, в моей спальне, спальне старосты Слизерина, завернувшись в зеленую мантию, она мне улыбнулась, я понял. Я счастлив. Счастлив с Гермионой Грейнджер.
Но счастье длилось не долго. Я облажался. Это была не Астория. В феврале «Ежедневный пророк» опубликовал статью о любви чистокровного Малфоя и героини войны Гермионы Грейнджер. Как эта корреспондентская шлюха находит информацию? Известно, как - сестры Гринграсс не «отпускают по бокальчику глинтвейна» в дешёвом пабе. Приворотное зелье, да еще и добавила «веритасерум» в бокал Забини. Просто так он бы никогда и ничего не рассказал. Сначала я не обратил на это внимание: я был опьянён безудержным счастьем, которое по утрам куталось в мою мантию, или просто бесшумно удалялось из моей спальни, пока я спал. Но когда через два месяца мне пришло письмо от отца - я запаниковал. А ведь там было всего два слова: «Не смей». Я испугался, черт подери, я ненавидел себя за это. Я любил её больше жизни, я больше жизни боялся потерять кого-то, кроме матери. И вдруг понял: она может оказаться под ударом. Я начал её избегать, а потом и вовсе свёл общение на нет.
Сейчас я узнаю, что тогда, в мае, когда она пыталась заговорить со мной, она хотела мне сказать, но не сказала. Почему? Я подошел к зеркалу и взглянул на свое отражение.
- Какой же ты жалкий, Малфой, - моё отражение беззвучно вторило мне.
- Жалкая, ничтожная мразь! - последние слова я кричу, бросая бутылку початого огневиски в своё отражение. Оно разлетается в дребезги. Как же сейчас не хватает Поттера с его режущим заклинанием «Сектумсемпра»....
ВЫ ЧИТАЕТЕ
Как две капли
FanfictionОт бессмысленных дней Прежней жизни моей Только наша любовь и осталась одна...