Гришка уже потянулся одной рукой к ручке двери и, гримасничая, обернулся.
- Еще минута и уходим, сколько можно ждать этого козла?
В это хмурое осеннее утро из нашей группы магистров собралось всего пятеро студентов. Данилова, Самошко, Курский, Гришка Парфёнов и я. Учитывая, что Ильин опаздывает уже не впервые, только моросящий дождик на улице, да ленивое желание получить нужный материал сегодня, все еще удерживали нас в аудитории.
Лично мне не улыбалась перспектива приходить за начиткой еще раз, какие бы там дела не возникли у нашего супер-важного-доцента. Не знаю как остальные, но резкие манеры и презрительность, с которой Ильин обращался со всеми, от простого студента до коллеги-преподавателя, бесила меня до колик. Так мог вести себя только последний стервец или обиженный жизнью в юности ботан. Но, к превеликой жалости, ботаном Ильин не выглядел ни капли, пусть и вел философию. Самый ботанистый из всех ботанистых предметов на свете.
В разговоре с ним легко было потеряться - какой же из уже трижды дохлых жлобов задвинул ту или иную мысль. А, главное, зачем и что имел этим в виду?
И если мне ответ не приходил в голову никогда, Ильин словно знал все эти чертовы трактаты наизусть, как будто почитывал их перед сном, как легкую расслабляющую литературу. При этом, он не обладал непосредственностью многих преподавателей, явно проводя черту между своей образованностью и нашим жалким уровнем. Сказать, что на кафедре его не любили, значило бы просто промолчать. Ильина называли не иначе как «этот», словно это было условное слово, означающее что-то более крепкое и матерное, но не произносимое вслух.
Я сам, не единожды, заглядывая на кафедру философии, задерживался сверяя расписание, и когда речь заходила об Ильине, видел эти демонстративные переглядывания и тяжелые вздохи. Из чего можно было смело делать вывод, что его манера поведения не изобретенный исключительно для студентов метод общения.
Ильин вел себя как козел со всеми. И если дамочки с кафедры будут видеть его еще долго, то мы скоро распрощаемся и с его опозданиями, и с холодной смазливой физиономией, на которой я ни разу не видел улыбки, ну и с ним самим. Выполнив лишь одно условие - пройдя экзамен, который уже сейчас вызывал у меня опасения.
Курский неохотно начал натягивать куртку и обернулся ко мне, девчонки так и остались на своих местах.
- Он придет, - сказала Самошко, поджимая губы. Иногда мне казалось, что в мире нет вещи, которая не вызвала бы неявное порицание нашей бывшей старосты. Не девушка, а камень.
Гриша закатил глаза.
- Он достал! Мало того, что опаздывает, так и вечно нагибает. На черта мне нужна эта философия? Я - будущий инженер.
Гришка был прав, Ильин нас не щадил, гоняя как будто мы сидели на занятиях по высшей математике, и я бы с радостью плюнул в глаза тому технарю, который скажет мне, что гуманитарные предметы супер-легкие. Да я задачи по сопромату быстрее щелкаю, чем до конца страницы с этой нудятиной дочитываю.
И мне иногда кажется, что Ильин это понимает и мучает меня, как самого нерадивого из всех. И все бы ничего, но в такие моменты я безумно жалею, что у меня нет возможности одернуть его, как он того заслуживает.
Даже Данилова и Самошко признавали, что он хорош собой. Всегда аккуратно одет, выбрит, глаза эти его с почти девчачьими ресницами, темно-карие, почти черные. Ильин не выглядел на свои тридцать два, относясь к той категории мужчин, что матереют очень и очень поздно. И я, зачастую, поймав себя на разглядывании его рта, дрожащего на тощей шее кадыка, гибких длинных пальцев, которые постоянно мельтешили, когда он жестикулировал, рассказывая - испытывал весьма бурное желание пообщаться с ним поближе. Было в нем в моменты дискуссий что-то будоражащее, сексуальное, по-примитивному привлекательное.
Но потом туман рассеивался, его черные глаза зло блестели, когда он задавал мне очередной каверзный вопрос, и меня накрывало раздражение. Козел, правильно Гришка про него говорит, вредный, заносчивый и спесивый козел.
Но красивый, будто в насмешку.
- Ну пошл-л-ли… Ну хотя бы ты, Сань? Ну…? – обратился Гришка ко мне. И я уже почти готов был пойти домой.
Но в этот момент как раз нарисовался сам предмет разговора, почти бесшумно открыв дверь. Его темные глаза, как рентгеном прошлись по аудитории. Мы все вытянулись как по струнке, словно это мы опоздали на двадцать минут на занятие.
- Парфенов, вы мне дверь держите? – совсем не дружелюбно спросил Ильин, потряхивая своим длинным зонтом-тростью. Мелкие капли разлетались с него, как дождь, оседая на деревянном полу. – Спасибо.
Я заметил, что волосы у него чуть влажные, как и лицо с капельками дождя на носу и губах. Странно, что зонт его не защитил. В сумрачной, плохо освещенной аудитории, немного мокрый и как всегда язвительный, Ильин как будто вогнал в помещение всю свежесть и прохладу улицы, отрезвляя нас от сонной утренней лени.
Громко хлопнул портфель, приземляясь на преподавательский стол, Ильин быстро стянул пальто и перешел быстро к делу. Ни словом не извинившись за опоздание.
Гришка упал возле меня и почти всю лекцию злобно вздыхал, стреляя взглядом в Ильина, разливающегося об истории философии и прочей ереси. А я не мог сосредоточиться, разглядывая его влажные волосы у кончиков. Ильин постоянно проводил по ним рукой, стараясь убрать их от глаз. И в такие моменты выглядел почти мило, пока не ловил мой взгляд, отвечая нервной раздраженностью на мой интерес:
- Саша, почему вы не пишите? Насколько я помню, с памятью у вас туговато…
- Я бы с радостью, Сергей Александрович, ручки нет, - ответил, совершенно не жалея об ее отсутствии.
- Зачем было приходить, если все равно впустую, а на экзамене будете блеять, - подытожил он.
Ильин любил кольнуть меня, и делал это часто и со вкусом. Сравнивать меня с бараном он любил, наверное, даже больше, чем спрашивать у меня, зная, что я не отвечу. Он всегда неясно намекал на мою внешность: невысокий, плечистый, я стригся очень коротко и любил ходить в тренажерку. Сильный, но далеко не изящный.
Уже с первого занятия я понял, что Ильин приверженец классики и любит все красивое. Во мне же ничего красивого не наблюдалось, да и умом я не блистал.
Девочки сзади хихикнули, а вот Гришка не поддержал, и просто сунул мне запасную ручку.
- Осталось две недели, дружище, и все, - шепнул он. Я принялся записывать всю ту тарабарщину, что говорил нам Ильин.
