Чего хочет Бог

Глава VIII

Когда я вернулся домой спустя несколько часов после нашей с Энни прогулки, то никого не обнаружил. Щелкнул замок входной двери, и я оказался внутри, потрясённый необыкновенной, ужасно пустой и болезненной тишиной, от которой кровь стыла в жилах. Медленно я прошёл по коридору, потерянному во тьме, заглянул в кухню, но маму там не обнаружил. Окно заливало комнату закатным солнцем, косыми лучами падающими на блестящие вымытые тарелки, мирно ждущие своего часа на полках в декоративных подставках, на чахлые цветы на подоконнике, на оставленный кем-то стакан с недопитым чаем. Я смотрел на эту комнату и ощущал, что чего-то не хватало.
На столе также лежала помятая записка:
«Я ушла. Не ждите меня, скоро вернусь».
Я нахмурился и перевернул листок, надеясь увидеть там объяснения, но обнаружил лишь белое полотно. Бросил его обратно на стол и вышел из кухни по направлению в гостиную. Там тоже никого не было, и никаких признаков жизни я там не нашёл.
В моей комнате оказался лишь Игмас, покорно сидящий на краю кровати. Он смотрел в окно, но стоило мне зайти, как тут же плавно повернул голову в мою сторону.
– Как отдохнул? – спросил монстр таким тоном, словно ему было не наплевать.
– Как будто ты не знаешь.
– О чём ты говоришь?
– Ой, да ладно тебе, Игмас, – ухмыльнулся я и сел рядом с ним. От его мохнатого тела шёл жар, приятный в это промозглое осеннее время, когда морозы крепчают, а солнце устаёт светить в полную силу. – Думаешь, я не знаю, что ты следил за мной? Эдакий маленький Бог, присматривающий за мной с неба.
– Я не мог оставить тебя совсем одного, – оправдывался он. – Ты должен выполнить условия договора. Хотя я видел, как ты смотрел на тех зверушек в траве, так почему не ничего н сделал?
– На глазах у Энни? Это слишком жестоко, – сердито буркнул я и, взяв в руки рюкзак, вытащил оттуда две пустые бутылки от красного вина, наполовину полную пачку «Блю Грейт» и один маленький плед, что Энни положила мне и благополучно забыла про него.
– Время нас не теснит, конечно, – сказал Игмас. – Но затягивать не стоит.
– Я знаю, хватит мне постоянно об этом напоминать.
– Для тебя же стараюсь.
– Премного благодарен, – нарочито вычурно поклонился и взял плед Энни и, положив его в рюкзак, накинул его на плечи поверх куртки, которую забыл снять. – Я иду отдать Энни плед, ты со мной?
– Нет, спасибо, – ответил Игмас, мечтательно смотря в окно. – Я лучше подожду тебя здесь.
– Дело твоё, – я пожал печами и вышел, негромко хлопнув дверью.
Мне было не по себе. С этим странным существом творилось что-то странное: он впадал в долгий транс, странную паранормальную меланхолию, от которой не скрыться даже ему. Игмас часами мог просидеть на кровати или стоять возле окна, всматриваясь в бескрайние просторы Вселенной, преодолевая миллионы парсеков пустоты, испещрённой редкими газовыми монстрами, понемногу съедающими наш мир. Я пытался хоть как-то вытянуть его обратно, но не мог, что бы я не делал. И потому плюнул на это и больше его не тревожил, когда у него вдруг наступает своеобразный «миг отрешения».
Я спустился вниз по лестнице, над которой была выбита лампа, и теперь лестничные клетки подрагивали в белоснежном больничном свете, на мгновения выплывая из тьмы, обнажая свою грязную сущность, полную мусора, рвоты соседей-алкашей, застывших в тишине криков и ругани, потрескавшихся стен цвета умирающего солнца.
На улице было заметно лучше. Люди спокойно, словно в замедленной съёмке бродили по тротуарам, обходили грязные лужи, оценивающе смотрели друг на друга, провожали усталым взглядом машины, с грохотом двигателей разъезжавшихся в разные стороны и терявшихся среди бетонных конструкций, навсегда утопая в тишине. Я шёл мимо всего этого спектакля, разыгрываемого каждый день, изо дня в день, из года в год. Сцены, в которых никогда ничего не меняется. Меняются лишь исполнители ролей: сейчас это те же люди, с которыми я когда-то ходил в одну школу, с той лишь разницей, что теперь они – успешные люди, а я – безработный. Они жили в своё удовольствие, пытались реализовать «Мечту», что так навязчиво преследовала каждого из нас. В прошлом все только об этом и говорили, теперь уже не говорят – просто следуют тому пути, что им протоптали предки, чьи кости разбросаны по обочинам огромными белыми горами с пустыми глазницами, с выпавшими гнилыми зубами и осколками костей.
Я возвращался домой уже спустя каких-то двадцать минут. Вот снова обшарпанная дверь, снова крыльцо, снова мигающие лестничные клетки и запах гниения, снова моя собственная дверь и замок, в который раз за разом приходится вставлять ключ и посильнее нажимать на дверь, что открыть её, ведь замок заедал.
Но в этот раз всё было не совсем так, как я ожидал.
Моя спортивная сумка стояла около моего порога, рядом – стопка книг и несколько тетрадей, лежавших в ящике стола, в который обычно никто не заглядывал.
Я дернул дверь, и та послушно покорилась, обдав меня потоком тёплого затхлого воздуха квартиры. Медленно прошёл внутрь и увидел отца, лежащего в какой-то луже прямо посреди гостиной. Услышав шаги, его почти мёртвое бледное тело встрепенулось, голова слегка поднялась, и затуманенным взглядом он посмотрел на меня. Сначала туман рассеялся, зрачка расширились и взгляд наполнился непониманием, а затем и злобой. Отец попытался встать, но поскользнулся на луже из собственной рвоты и рухнул в неё лицом. Я сердито смотрел на него, не зная, что делать. Вдруг я почувствовал за спиной уже знакомый мне жар.
– Что случилось? – спросил я не оборачиваясь.
– Не знаю, он просто пришёл, выкинул все твои вещи, а потом... случилось это, – ответил Игмас, указывая когтистой рукой на лежащее в центре комнаты тело. – Не знаю зачем, да и спрашивать я не хочу.
– Всё в порядке, – махнул рукой я, осторожно приблизился к телу и, предварительно остановившись, пнул отца ногой по обмякшей руке. На мгновение мне даже показалось, что его слабое сердце не выдержало, и он ушёл в мир иной, где ему самое место. В душе моей затеплился странный огонёк надежды на то, что славное будущее не за горами, что стоило только похоронить этого ублюдка, выполнить эти треклятые обязательства, и забыть обо всём, как о страшном сне. В какой-то момент сих мечтаний я подумал, что Американская мечта не так уж и плоха, если нет чего-то или кого-то что тащит тебя на дно вместе со всем миром. Краеугольный камень моих проблем лежал прямо передо мной, и, наверное, испустил дух, лёжа в собственной блевотине. Какая глупая смерть. И какая достойная смерть для такого человека, как он.
Но всё мои мечты разбились о гулкий вздох лежащего на полу пьяного кабана, что вновь поднял голову и злобно посмотрел на меня. Попытался встать, предварительно отъехав чуть назад, на сухую поверхность. Я испуганно отошёл назад, Игмас недвижимо парил в коридоре, ожидая развязки.
– Т-ты! – развязно горланил отец. – Я выставил твои вещи... на порог! Скотина... только и делал, что всю жизнь сидел на моей шее. Столько сил угрохали с матерью на тебя, а ты вот как нам отплатил! – он вдруг остановился и вновь опорожнил свой желудок. Я отвернулся, дабы не смотреть на это ужасное зрелище, и даже Игмас немного поморщился.
– Вали отсюда, придурок! – вновь закричал он. – Вали, что б я тебя больше никогда в своей жизни не видел! Мелкий урод, гнида, которая ничему не научилась за всю свою жизнь!
Я молча развернулся и пошёл к выходу, не желая больше выслушивать эту грязную ругань. Но стоило сделать пару шагов, как отец сказал то, чего я ему никогда не простил:
– Твоя мать – шлюха. Да, я живу с шлюхой! А ты сын этой шлюхи! – и он рассмеялся пуще прежнего.
Тут я не выдержал. Развернулся и, не ведая, что творил, со всего размаху ударил отца в челюсть, да с такой силой, что он упал на грязный заляпанный пол и ещё несколько секунд не мог встать.
– Какой же ты козёл, – только и прошептал я, не отказав себе в удовольствии плюнуть пусть не на него, но рядом с его дряхлым тельцем.
– Что ты сказал?! – взревел он и с удивительной легкостью вновь оказался на ногах. Я же в это время развернулся и уверенно шёл к выходу, не желая оставаться в этом доме ни на минуту.
– Блейк... – тихо начал Игмас, но не успел закончить – я посмотрел на отца и тут же получил сильнейший удар в лицо. Я отшатнулся и ударился о шкаф, что стоял, словно скала в коридоре. По губам текло что-то тёплое со вкусом железа. Кровь капала на пол, но останавливаться я уже не собирался, ведь это был вопрос жизни и смерти. Вновь замахнувшись, отец попытался ударить, но промахнулся и влетел в шкаф, отчего тот задрожал и еле устоял на своих деревянных ножках. Я ускользнул и теперь рысью пробирался к двери, которую уже хотел захлопнуть навсегда. И вот моё бренное тело уже оказалось за порогом, с капающей из носа и рта кровью, готовое к новому витку в жизни. Я взял только сумку с вещами, а в рюкзак положил только то, что успел: несколько тетрадей из первого ящика стола, смятые газетные вырезки и книгу Эриха Гедельмана «Дети серого острова», которую я должен был дать дочитать Энни, для которой это было так важно.
Но не успел я застегнуть молнию рюкзака, как вдруг почувствовал рядом с собой вой ветра от быстро летящего в мою сторону кулака. Увернуться я успел только наполовину, и, оттого потеряв равновесие, рухнул с лестницы на этаж ниже, с грохотом ударившись о стальные перила, оцарапав весь лоб. Кровь теперь заливалась и в глаза, а я лежал, беспомощный, дезориентированный, без надежды на что-либо. Я ожидал своей погибели, потому что знал, что отец не остановится, но ударов почему-то не было, и сквозь расплывшееся изображение я увидел удаляющийся силуэт отца. Оглушительно громко хлопнула входная дверь и щёлкнули замки. Ещё несколько минут я лежал в нерешительности, не зная, чего ожидать. Мне было противно от того, что только что произошло, было тошно воспроизводить в голове те слова, что он мне сказал, то, что он сказал о маме... это просто не укладывалось у меня в голове.
Когда разум слегка прояснился, а руки перестали предательски дрожать, я медленно встал и в последний раз забрался на эту треклятую лестницу, но только для того, чтобы забрать свои вещи и уйти, уже навсегда. Я повесил спортивную сумку на плечо, полупустой рюкзак накинул на спину, но когда уже собрался уходить, то увидел внизу, там, где ещё несколько минут назад лежал я и где темнели пятна свежей крови, что-то блестящее. Спустился и разглядел поближе.
Это была наша старая семейная фотография. На ней мне было всего три года. Тогда ещё мать и отец любили друг друга, тогда ещё они не знали, что такое страх и боль, отрешенность и безразличие друг к другу, не думали о расставании и мечтали лишь о счастливой жизни в уютном гнёздышке на окраине городе. Когда-то и мы стремились к «Мечте», а потом всё пошло по наклонной. С каждым годом всё становилось только хуже. С каждым годом мама старела за два года вперёд, уже седина начала показываться на её хрупкой голове, лицо стало морщинистым и болезненно худым, глаза впали и потеряли свой прежний блеск и красоту, жизнь и страсть. Передо мной красивая женщина в самом расцвете лет превращалась в осунувшуюся старуху, в которой больше не было жизни – была лишь жажда смерти и покоя. Возможно, я был единственной вещью, что удерживала её от суицида, а теперь, когда домой мне путь закрыт, я очень боялся и за неё, и за себя, и за то, что с нами всеми будет дальше. Тучи мрачнели над головой с каждым днём, а потерянное время уже не вернуть. От осознания этого становилось всё страшнее. Я жил, существовал, но время летело для меня слишком быстро. Я помнил ещё своих шестерых друзей, помнил свою начальную школу и перемены на заднем дворе, помнил драки старшеклассников и тихие вечера у окна в маленьком коттедже на берегу океана, помнил вкусное мятное печенье, которое готовила бабушка, помнил старые сказки на ночь, тёплый свет настольной лампы и дрожащие от ночного сквозняка занавески в её маленьком бунгало возле воды. И вот теперь всего этого уже нет, это уже не вернёшь, как ни старайся. Все мы боимся перемен,  боимся принять то, как быстро летит наша жизнь, как в ней всё меняется буквально по щелчку пальцев, как прошлое ускользает из рук, оставляя на ладонях лишь тёплые воспоминания и такое болезненно приятное чувство ностальгии, заставляющее сердце сжиматься каждый раз, когда память решает показывать во снах те места, которых уже либо нет, либо в которых ты уже никогда не побываешь.
Я почувствовал, что из глаз, помимо крови, текли горячие слёзы отчаяния. Они капали бесшумно – у меня спёрло дыхание, словно глотку зажали тисками, и не мог ни шевельнуться, ни просто зарыдать. Так бы я и стоял всю вечность, если бы ненависть к отцу не подстегнула меня как можно скорее убраться из этого гадюшника. Я спустился по тёмным ступеням и вышел под уже чернеющее небо. Пошёл напролом, сквозь грязные улицы под пристальные взгляды прохожих: кто-то скрывал свою неприязнь под маской жалости, кто-то не утруждал себя даже этим и в открытую фыркал при виде моей кровавой физиономии.
Игмас витал где-то надо мной, не решаясь приближаться. Видимо, понимал, насколько всё было плохо.
Наконец, я вновь оказался в подворотнях. Стоило мне ступить в тень, как тут же хлынул тяжелый холодный дождь, стучащий по голове и заливающийся за ворот насквозь промокшей куртки. Обессилев, я прошёл ещё несколько метров и за поворотом сел на ледяной асфальт, чувствуя, что скоро лужи начнут поглощать меня полностью. Моя голова была поднята к небу, а из глаз невидимо катились слёзы, тут же смываемые дождём. Мне было больно, было обидно, было страшно. Весь этот мир вновь мне осточертел. Серые краски сменились на полную беспросветную тьму, из которой мне более не выбраться, ведь некому подать мне руку помощи.
Вдруг где-то за углом что-то с грохотом упало. Послышался кошачий визг, и топот маленьких лапок. Шаги приближались и спустя пару секунд в свете фонаря, сияющего белым светом из внутреннего двора, показалась фигура ободранного чёрного кота. Он увидел меня и уже думал удрать, но вдруг поняв, что я не опасен, осторожно подошёл и начал обнюхивать мою промокшую куртку и руки перепачканные в засохшей крови. Он начал тереться об меня, затем запрыгнул на колени и, немного, потянувшись, лёг и, кажется, заснул. Даже под ураганным дождём кот чувствовал себя куда лучше, чем я в полный штиль.
Но вдруг в моей голове промелькнула мысль. То, чего от меня требовал Игмас, вновь заиграло во мне – жажда крови, жажда прощения и облегчения. На моей душе вновь висел тяжелый груз прошлого, он вновь обвился толстой верёвкой вокруг моей слабой шеи и, превратившись в тяжёлый камень, тащил меня на дно солёного моря, что изъест мне глаза и отдаст мои внутренности на съедение рыбам и глубоководным чудовищам. Словно заворожённый, я продолжал смотреть на мирно спящего кота у меня на коленях.
Вновь хлынули слёзы. Я был в отчаянии, меня раздирало на части изнутри: одна сторона хотела поскорее избавиться от этого груза на душе, не жалея никого, а вторая хотела спасти тех, кто не заслуживал смерти, тем более от моей руки.
Сам того не заметив, я взял в руку свои старый добрый нож. Руки предательски дрожали, я боялся спугнуть кота, и тогда прости-прощай прощение, но тот спал, как убитый и даже не думал просыпаться.
Я сжал рукоять ещё сильнее.
Вдох.
Выдох.
Вдох.
Выдох.
Лезвие с хрустом прорезало тонкую кожу, и тёмная кровь окропила мою куртку, послышался вскрик, а затем и хрип умирающего кота, которого мне было безумно жаль. Из глаз капали слёзы. Дождь топил меня в себе.
«Гнида», – вспомнил я слова отца. И теперь мне казалось, что он был абсолютно прав.