Я сел у окна с разбитой рамой, резко дающей в нос ночным морозцем и керосином. До меня доходили отголоски песен и криков ребят, судорожно зовущих друг друга, чтоб вместе бежать домой, под теплый плед и мягкие мамины руки. Эхом отдает вой сторожевых собак, голодных, замерзших, несчастных, со злостью и отчаянием просящих о чем-то своем далекую беззаботную луну. Холодно им, наверное: январские ночи не щадят никого. Жаль, не знают они, что луна еще холоднее будет.
Я зажег последнюю сигару. Не с первого раза получилось. Руки трясутся, заразы. Огонек еще такой слабенький, не хочет бороться с лютым холодом, который обитает даже в моей худо-бедно прогреваемой квартире. Хотя, это даже квартирой-то назвать жалко. Так, хата.
Не хочет бороться, а надо.
Я с удовольствием затянулся наркотиком. Кстати, в своей жизни наркотиков у меня всего два: сигареты и Юля. И первые я, возможно, смогу бросить, в отличие от второго.
Вторая затяжка потянула за собой мысли и воспоминания. В мае того года мы с Юлечкой, беззаботной молодой первокурсницей, с огромными счастливыми зелеными глазами и длинными золотистыми волосами, в воздушном голубом платье, в котором она мне напоминала бабочку, шли на главный мост, с которого видно было весь наш небольшой, но уютный городок. Мне казалось, солнце так не светило, как освещала меня и нашу дорогу она. Я, человек серьезный и порой даже суровый, не побоюсь этого слова, даже помотанный жизнью и оставивший себе на память шрам на половину лица, не мог сдержать себя от улыбки на ту же половину, удачно закрывающей этот шрам. Я чувствовал себя мальчишкой, бессовестно и беспамятно влюбившегося в девчушку. Мы тогда первый раз взялись за руки. Они были такие мягкие и нежные, что могли сравниться только с мамиными, которой нет уже больше двадцати лет. Это было одним из самых ярких и теплых моментов моей жизни.
Сигарета потухла и чуть не обожгла мне пальцы. Впрочем, я бы не почувствовал боли.
Я стал рыться по ящикам в поисках новой пакости, как она их называла. Она так не любила эти сигареты. «Зачем тебе этот никотин? Жизнь итак коротка». Я лишь усмехался и прижимал ее к себе. Знала бы Юля, что она и есть мой личный сорт никотина, но только продлевающий мне жизнь.
В ящике нашлась сигарета. Я с превеликой радостью начал свои попытки зажечь ее умирающим огоньком. Умирающим.. Я перестал жечь сигару. Совсем недавно я потянулся поцеловать Юлю после сигареты. Дурак. Она надула свои и без того пухлые губы и с обидой оттолкнула меня. «Ты же знаешь, что я ненавижу этот запах». Тогда я понял, что ведь это давно мой запах. Я весь пропах сигаретами и пеплом.
Мне стало стыдно перед самим собой и я тотчас выбросил новоиспеченно ненавистную сигарету. Я понял, что ради моего главного наркотика я брошу этот, приносящий лишь временное спокойство и утешение.
Я оперся рукой о стол, весь усыпанный пеплом и мятыми бумажками. Кстати, это стихи о Юле. Она все просила ей написать хоть один. «Не умею, не могу», - отбрыкивался я. На самом деле, мне было лень и я боялся сказать в своей писанине лишнего. Дурак, какой дурак.
В последнее время я чаще видел Юлечку грустной. Ее зеленые глаза превратились в пепельно-серые, такие, какого цвета остатки этих злосчастных сигарет. Руки остались мягкими, но из нежных превратились в жесткие. Губы ее стали сухие, я вижу, что то, что она постоянно облизывает их, не спасает ее. Ее губы, они покусанные и нечасто поднимающиеся в улыбке. Не знаю, что на нее так повлияла: осень или я. Последний вариант я не рассматривал.
Я понял, какой я кретин. Ни разу за последние полгода я не поинтересовался у нее, как дела и как настроение, что она сегодня делала и даже банально как ей сегодняшняя погода. Ни разу не сказал ей спасибо за вкусный обед, в который она вложила душу и готовила с самого утра. Однажды я попытался, кстати, ее поцеловать в знак благодарности за ее заботу, но мои губы остановила ее миниатюрная ладошка. «От тебя куревом пахнет», - тихо сказала она, тряхнула своими золотистыми остриженными волосами и ушла к себе. Точнее, я думаю, в себя...
Дети за окном перестали кричать. Слышался лишь вой ветра и самого себя в душе.
Я сорвался с места и набрал ее номер, выученный наизусть. Мне кажется, разбуди меня ночью, я отчеканю каждую цифру.
Гудки шли один за другим, гулко и больно отдавая по ушам и голове, словно били как минимум молотком.
Раз, два, три, четыре... тридцать.
Она не взяла трубку.
