Imagines » One Direction

Louis Tomlinson

В тот день шеф задержал нас для еженедельной промывки мозгов, именуемой «собранием трудового коллектива», а потому в метро я спустилась позже обычного. Без десяти минут двенадцать, время, когда все смотрят на часы и прикидывают — открыты ли еще переходы между станциями. У меня прямая. Синяя.
Я плюхнулась на первое попавшееся сиденье, блаженно откинулась на спинку и закрыла глаза. Лепота. Еще бы голова не раскалывалась так, словно в виски вколотили раскаленные гвозди — и был бы рай. Странно, погода сегодня хорошая, а голова болит уже который день. Так-с, где-то в сумке у меня были таблетки... Правда воды нет, придется это колесище насухую в глотку закатывать. Черт.
Хотя, стоп, вот же она — остатки минералки, купленной утром. Всего-то пара глотков плещется на самом донышке, но мне хватит. Ну вот, теперь должно полегчать. Наверное. Правда, вчера таблетки не помогли, и позавчера тоже. Я едва до дома доползла и рухнула на постель.
На какой станции тот парень зашел в вагон, я не помнила. Моя — конечная, проехать нереально, обязательно объявят стандартную фразу: «Поезд прибыл на конечную станцию. Просьба освободить вагоны». Помню только: открыла глаза, осознав, что просто вырубаюсь, и увидела его, сидящего рядом со мной. Странно — вагон практически пустой, можно выбрать любое место, а он... Хм...
Полуприкрыв глаза, стала рассматривать соседа по сиденью. Ничего особенного: темно-русые волосы, голубые глаза и самые обычные губы. Не заметишь в толпе, не обратишь внимания, просто пройдешь мимо. Опустив взгляд чуть ниже, увидела, что парень что-то пишет в блокноте, держа ручку в пальцах.
Интересно, а что он пишет? Список покупок? Нет, обычно этим женщины занимаются; перечень дел на завтра или... Помню, когда мне было лет шестнадцать, я в таком же блокноте стишки о несчастной любви писала. Тогда мобильные годились только для звонков, а о планшетах никто и не слышал. Так может, парень тоже... поэт?
Впрочем, какое мне дело? Все равно больше я этого писателя не увижу и не узнаю, что именно он так старательно выводит на листе. Настолько старательно, что из носа закапала кровь прямо на бумагу. Капли падали часто, но парень словно не замечал этого. Настолько ушел в придуманный мир?
— Извините, молодой человек, — негромко сказала я, — у вас кровь.
— А, это? — так же негромко ответил он, проводя рукой по лицу, пачкая пальцы и удивленно глядя на них. — Надо же, а я и не заметил. Спасибо, — он вынул из кармана бумажный платочек и прижал к носу, а сам откинул голову на сиденье.
— Не за что, — буркнула я, видя, что он не горит желанием поддерживать беседу, и не собираясь навязываться.
— Есть за что, вы неравнодушны, — улыбнулся парень, продолжая так же сидеть, — это редкость в наше время. В любое время. Жаль, что о себе вы не заботитесь так же и глотаете таблетки вместо того, чтобы пойти к врачу.
— Откуда... — начала я и осеклась, вспомнив, что не знаю, когда он сел в вагон. Может, и видел, как вытаскивала таблетки. — Некогда мне по врачам, — словно оправдываясь, сообщила парню.
— Врете, — он снова улыбнулся, и обыкновенное лицо странным образом изменилось, появилось в нем что-то... удивительно привлекательное. — Я тоже так врал, пока... — теперь осекся он, и произнес спустя минуту: — О, моя станция. А вы все же сходите к врачу.
И он вышел, забыв на сиденье заляпанный кровью блокнот. Подумав, что там может быть что-то важное, я положила блокнот в сумку, решив, что отдам хозяину, как только снова увижу. Почему-то в этот момент я была совершенно уверена, что новая встреча обязательно состоится, раз мы пользуемся одной веткой.
В этот раз таблетки все же подействовали, и когда я поднялась в квартиру, голова не болела совершенно. Мне только ужасно хотелось есть и еще... узнать, что же в блокноте. Ну да, некрасиво это, словно в замочную скважину заглядываешь, но я буду не я, если не узнаю. Я же спать спокойно не смогу — любопытство не даст сомкнуть глаз. Бороться с ним бессмысленно, не стоит и пытаться. Так зачем издеваться над собой, если можно просто...
Блокнота в сумке не было. Я перетряхнула ее всю, откопала в одном из кармашков старую помаду, в другом — сто баксов, о которых давным-давно забыла, но блокнота не нашла. Странно. Если бы меня обворовали, то вытащили бы кошелек или мобильный, но не самый обычный блокнот, еще и заляпанный кровью. Так куда же он делся?
Единственное разумное объяснение, пришедшее в голову, — я просто положила блокнот мимо сумки. Бывает такое — обычная рассеянность, от которой не застрахован никто. Жаль, конечно, что не смогу вернуть блокнот владельцу, но, если честно, шансы на еще одну встречу — минимальны.
Однако она состоялась — наша следующая встреча, даже скорее, чем я думала. Прошло около недели, и я снова возвращалась с работы поздно, с больной головой, на которую в этот раз таблетки уже не подействовали, и с сослуживицей, которой пообещала помочь разобраться с бумагами. Делать это я собиралась у себя дома — там мозги варили лучше, чем в офисе.
Мы вошли в вагон и молча сели, и так же молча — ехали. Линди вообще не была болтуньей, что особенно радовало сейчас, когда каждый звук раздавался в голове как набат. Я снова сидела, закрыв глаза и пытаясь абстрагироваться от боли, а потом ненадолго их приоткрыла и... опять увидела его — моего загадочного писателя. Он снова сидел и писал что-то в том самом блокноте, и я не удержалась:
— О, вы нашли его? Здравствуйте.
— Привет, — опять та же улыбка, меняющая его радикально, — кого нашел?
— Блокнот, — не смутилась я, — в прошлый раз вы оставили его здесь, в метро. Я хотела вернуть, но положила мимо сумки.
— Вот как? — высмеивать меня он не стал, чем приятно удивил. — Наверное, вам показалось. Когда болит голова, и не такое привидится, а вы ведь так и не сходили к врачу.
— Нет, — скривилась я.
— Вот что, — пальцы легко коснулись моего плеча: — Вам нужно побольше бывать на воздухе. Давайте встретимся завтра и просто погуляем?
— Где? — вырвалось, прежде чем я вспомнила о приличиях и манерах.
— Мне все равно, называйте место, желательно — позеленее, — он не убирал руки и продолжал улыбаться.
— Тогда парк?
— Да. Завтра в восемь буду ждать вас у центрального входа, — сказав это, парень поднялся и вышел из вагона, и только тогда я вспомнила, что понятия не имею, как зовут загадочного писателя.
Проводив его взглядом, я тронула Линди за плечо:
— И как он тебе?
— Кто? — сонно спросила сослуживица, открывая глаза.
— Ну, парень, вышел только что.
— Прости, Т\И, я, кажется, уснуть успела, — виновато опустила голову Линди. — Мой мелкий полночи орал...
— Проехали, — махнула рукой я, уже решив для себя, что завтра обязательно пойду.
И я пошла. И, пожалуй, лучшего вечера у меня еще не было. Мы гуляли по полутемным аллеям и говорили обо всем на свете. Правда, больше говорил он, читал из того самого блокнота, а я слушала, потому что еще никогда поэт не дарил мне своих стихов, которые никто раньше не слышал. То, что когда-то писала я, не шло ни в какое сравнение. Я слушала, не зная, какими словами выразить восторг, а в итоге с губ сорвалось глупое и затасканное:
— Ты гений!
— Нет, — возразил он.
— Не скромничай, тебе издаваться нужно!
— Нет, — покачал он головой, — не стоит, особенно сейчас.
— Ты о чем? — не поняла я.
— Неважно. Становится холодно, пойдем, провожу тебя домой...
— Зайдешь? — плюнув на то, что девушка не должна так себя вести, спросила я, когда мы стояли у двери.
— Да.
А потом это стало ритуалом. Он входил в наш третий от машиниста вагон, когда я возвращалась с работы, садился рядом и брал мою руку в свою, сплетая пальцы. И молчал. Но слова с недавних пор стали казаться мне лишними. Зачем они нужны, если все понятно и так? Если я знаю, что из вагона мы выйдем вместе, поднимемся ко мне, и очень скоро я забуду о постоянной головной боли. Моим лекарством стал он — поэт, имени которого я не знала, потому что:
— Имя — это всего лишь сочетание букв, которое ничего не говорит о тебе самом, — сказал он в самый первый вечер. — Сколько сейчас в этом парке Эльз, Джейкобов, Стивов? Есть я и ты, а имена... они неважны.
И я согласилась. Сама не знаю — почему. Может, потому, что мне было слишком хорошо с ним? И постель тут играла далеко не самую важную роль — я знала много хороших любовников, но такой близости не было ни с кем. Я успела им заболеть и находилась в терминальной стадии, когда:
— Ты зря не послушала меня и не пошла к врачу, а теперь поздно.
— Ты о чем? — я уставилась на него, не понимая, к чему это сказано.
— Неважно. Важно то, что скоро мы сможем всегда быть вместе.
— Я не понимаю
— Одевайся, я покажу.
***
Я переводила взгляд с него на надгробие и думала, что просто-напросто схожу с ума. Но на черном мраморе был изображен тот, кого еще час назад целовала, кому отдавалась, кто сейчас... смотрел на меня, ожидая, что я скажу.
— Это шутка? — нервно произнесла я, чувствуя, как стискивает голову боль.
— Я никогда не был шутником.
— Но это невозможно, ты же... мы... Так не бывает.
— Бывает и не так, — грустно улыбнулся он. — Просто поверь.
— Это... твой брат-близнец? — ухватилась за спасительно-разумную мысль.
— Я был единственным ребенком в семье. Можешь навести справки, только чтобы мать не знала. Она до сих пор оплакивает меня, хоть прошло уже...
— Два года, — автоматически подсчитала я. — Но почему?
— Я здесь, а не... — он бросил быстрый взгляд на небо, — или, — опустил глаза на землю. — Не знаю. Может потому, что так и не успел найти родную душу? А может, потому, что я — самоубийца. Слабак, который не стал бороться с болезнью, а трусливо сиганул под поезд. Да, в метро. Я не знаю, и так ли это важно?
— А что важно? — до сих пор не веря в то, что это не розыгрыш, спросила я.
— Останешься ли ты со мной теперь? И потом, после того, как... — он снова осекся и после паузы спросил: — Мне уйти?
— Нет, — выдохнув, я сжала голову руками, уже не надеясь унять боль. — Проводи меня домой... голова...
Последнее, что я помнила — это как в голове взорвалось что-то горячее и красное, боль стала запредельной, а потом все исчезло.
***
— Мне жаль, но если бы вы обратились раньше, — докторша смотрела на меня с плохо сыгранным сочувствием, но я не злилась. Если чужую боль переживать, как свою, сгоришь слишком быстро, и кто тогда будет лечить таких же, как я, опоздавших? И тех, для кого еще не поздно? Цинизм — не всегда плохо, иногда это единственный способ выжить.
— Сколько мне осталось? — спросила я спокойно. У меня нет родных, которым обычно сообщают такое, так что...
— Месяц, от силы — три. Ваша опухоль неоперабельна.
— Спасибо, — у меня даже получилось улыбнуться, а потом я попросилась домой. Зачем портить статистику?
Теперь я уже знала, что мой поэт — всего лишь галлюцинация, придуманная больным мозгом. Но расставаться с этой фантазией не хотелось: гораздо приятнее уходить, зная, что в вагоне метро тебя ждут. Ждут, быстро записывая в блокнот строчки, которые потом обязательно прочтут.
***
— Мам, мам, а что дядя пишет? — спросила маленькая девочка, дергая мать за рукав.
— Какой дядя? — в голосе молодой женщины слышалась усталость.
— Этот, — указала девочка на противоположную скамью полупустого вагона метро.
— Мел, там нет никакого дяди, — растеряно произнесла мать, проследив взгляд дочери.
— Есть! — топнула ногой девочка. — Ну, вот же он сидит и тётя рядом, голову ему на плечо положила. Он пишет что-то в тетрадке, а тётя смотрит!
— Зайчик, а ты хорошо себя чувствуешь?
— Хорошо, только голова болит... немножко. Мам, так что он пишет?
— Не знаю, родная, — женщина прижала ребенка к себе, решив, что сегодня же запишет дочь на прием к врачу.

⭐️