В уголке ее души под названием «Жизнь», были мрачные дни. Она помнила каждую деталь, каждый вздох и каждое прикосновение. Она пыталась забыть. Целыми днями напролет сидела в кресле, читая поэму о снах, надеясь, что так границы материи размоются и она сможет спокойно уснуть. Конечно, это давало свой эффект: границы действительно размывались, становились мыльными, нечеткими, но мысли все роились в ее голове, как пчелы в улье. Они путались, словно нити паутины, склеивались между собой, приводя лишь к лишней череде бессонниц. Иногда ей так не хватало его несуществующих слов «не люблю», будь они - она бы знала что делать. Вернее она так думала. В действительности же она ничего не знала и знать не могла. Ей хотелось спать больше всего на свете. Она не желала так видеть его, как желала
уснуть. Да и увидеть его бессмысленное желание, не имеющее ни причины, ни следствия.
Час за часом она сидела в своём синем кресле с подлокотниками, книга уже как часа два оказалась лежащей на ее коленях, глаза ее ничего не выражали - они были пусты, в отличие от ее головы. В голове трещали по швам все ее воспоминания, она заставляла себя думать о прочитанном, размышляя над сюжетом и развитием персонажей, анализируя их чувства и взгляды, но память просачивалась сквозь небольшие трещинки. Перед собой она видела долгую прошлогоднюю метель, ледяные руки, мягкий взгляд его тёмных глаз. Все, что осталось от этого - горстка пожелтевших писем. Лишь ее память ещё болела.
Иногда ее это забавляло. Ей это казалось глупой игрой, лишь развлечением от действительности. Материя бы непременно погубила ее. На кончиках ее пальцев застыл бы холод револьвера. Но память. Она ещё жива. Письма, что она с трепетом хранит в комоде: она достает их вечерами, держа в руках, вчитывается в их содержание, а потом засыпает с ними, будто с ним в обнимку. Холод стал таким привычным. Старый друг, что окутывает ее своими щупальцами день за днём, хранит ее ослабшее тело. Как бы то ни было, в коробке под кроватью она хранила свой револьвер. Она купила его ровно год назад и оставила там. Временами она доставала его, держала в своих руках, прикладывала к груди, как своего ребёнка, и вновь убирала, осознавая, что ещё рано.
Время придёт и тогда она достанет его в последний раз. Руки упадут на колени, а голова склониться над этим миром. На лице ее будет спокойствие, от так необходимого ей сна, и последняя капля памяти.
