А под пледом и солью - весна

4

Над Кацудоном, кажется, не властно ни время, ни венчающая лестная слава будто терновый венец, - хотя что может измениться за долбанный год?..

- Привет, Юрио! - жизнерадостно вскрикивает Кацудон, обнимает Юрия за шею. - А что по-английски значит proebali?

Юрий кашляет в кулак и осторожно спрашивает:

- Ты где такого понабрался?

- В аэропорту, - отвечает он, смущённо приглаживает растрепавшиеся волосы. - Слышал от сотрудников Аэрофлота, правда, говорили это не мне, а грузчикам по рации.

Юрий ржёт уже в голос.

- Ты что, серьёзно проебал свой багаж? И куда его отправили?

- Не знаю, - тяжело вздыхает Кацуки. - Надеюсь, не обратно в Берлин. Селестино меня прибьёт - в чемодане два костюма для выступлений. Завтра что-нибудь решу, а сегодня хотелось бы посетить музей или картинную галерею. Как думаешь, Юрио, мы сможем увидеть Эрмитаж?

- У меня есть идея получше - давай наебенимся, - с ходу предлагает ему Юрий, и Кацудон растерянно моргает своими огромными карими глазищами.

- Это как? - осторожно спрашивает он. - Это часть культурной программы? Лучше Эрмитажа?

«Господи Боже, дай мне сил! Откуда же ты выполз такой наивный, Кацуки Кацудон?»

- Намного лучше. Это сначала волнительно, а потом дико приятно - как в сексе, - скалится Юрий.

Какое идиотское сравнение.

Весь его, Юрия, секс ограничивается собственной рукой и стонами почти забытого имени, ограничивается каменным стояком, когда Юрий листает сделанные украдкой фотки с раздетым Виктором полуторагодовалой давности.

Ограничивается редкими-редкими почти случайными поцелуями - последний был месяца два тому назад по пьяни с китайской хорошенькой девчонкой-фигуристкой, когда Юрий обучал их игре в бутылочку.

- Вот оно как, - Кацуки смотрит проникновенно, поправляет очки. Не краснеет, не стаптывает носок кроссовок об асфальт, не зажимает Юрию рот. Просто. Понимающе. Улыбается.

И тут всё становится на свои места.

- Да не может быть. Кацудон, ты что, завёл себе подружку? Она твой соулмейт?

Вместо ответа Кацуки раскрывает полы своего пальто, расстегивает верхние пуговицы полосатой рубашки, чуть оголяя кожу над ключицами. На шее у него - длинный стебель белоснежной лилии, так дивно выделяющийся на загорелой коже, чуть мерцающий и переливающийся перламутром. Метка не воспалённая, как у самого Юрия, не алая, словно киноварь, не чёрная.

Обыкновенная метка обыкновенного человека, уже отыскавшего своё хрупкое счастье.

- Рад за тебя, - хрипло говорит Юрий и спустя двенадцать шагов понимает, что его слова были удивительно искренними