Два по сто

Я полюбил виски. Не знаю, почему именно его. Возможно, дело в том, как оно бьет в голову, освобождая на несколько часов от тупой ноющей боли. Возможно, потому что ее глаза были того же цвета, что и янтарная жидкость на дне стакана. А может, дело в том, что она любила его, предпочитая любому другому напитку.

Когда мы впервые встретились, она сидела на тротуаре, делая большие глотки из бутылки. Шел проливной дождь, но она будто не замечала его, оставаясь практически неподвижной в желтом свете фонаря. Услышав мои шаги, она подняла вверх свое бледное, узкое лицо и уставилась на меня своими желто-карими глазами. Я был после очередной драки: лицо в крови, нос сломан раз в пятый или шестой, теперь уж и не вспомню. Помню, что на моей кожанке тоже были следы крови, а костяшки на пальцах сбиты о чье-то лицо. Помню, как русые, коротко остриженные волосы облепили ее лицо. Она смотрела на меня, не мигая, бесконечно долго, а потом кивнула на тротуар рядом с собой. Я сел рядом с ней, и она дала мне бутылку. Мы пили, пока на горизонте не задребезжал рассвет, и бутылка не опустела.

Она ничего не говорила, ни о чем не спрашивала — просто пила, прислонившись своим плечом к моему. Я тоже молчал, потому что мне было нечего сказать. Я всегда был один, всегда сам по себе. Этакий волк-одиночка, который только и знал, что гонять на байке и влипать в истории. Мне было совершенно некуда идти.

Когда на улице появились первые прохожие, она поднялась на ноги и пошла прочь. Я последовал за ней. Она обернулась и сказала, что ей не нужно сопровождение. И я ей тоже не нужен. Что она одиночка. Я кивнул, но остался рядом с ней.

Я помню нашу первую совместную поездку на байке. Она обхватила меня руками так сильно, что стало трудно дышать. Хотя, может, дело было в ее запахе. Он не был каким-то особенным, но принадлежал ей. А я со временем полюбил все, что было связано с ней. Я полюбил ее хрипловатый смех и грубые шутки, морщинки на ее лбу, которые появлялись каждый раз, когда она хмурилась. Ее вечно холодные руки, которыми она забиралась под кожанку, пытаясь согреться, обжигая меня через ткань футболки. Мне нравилось то, как она произносила мое имя.

Когда я сорвал байк с места, она взвизгнула и стала вопить то ли от ужаса, то ли от восторга. Мы неслись по пустынному шоссе, и она положила голову мне на плечо. Она никогда не надевала шлем — говорила, что ей нравится, как ветер танцует в ее волосах. Когда я говорил ей, что, если мы упадем, она разобьет голову, она смеялась в ответ. «Ты никогда не дашь мне упасть».